Амалия сидела на кровати пряменько, как встревоженный суслик, и переваривала все это. О многом она и сама догадывалась — да почти обо всем, если честно. Как раз в утро взрыва она через компьютер залезла в «Кто есть кто» и разобралась, что господин Бабаджанян — один из самых могущественных людей в компании «Эксок», одной из самых могущественных компаний в стране, да и в мире, пожалуй. Тогда она не успела как следует обдумать значение его визита на тихую улочку Хоуэлла, потому что пришла весть о взрыве и все завертелось как бешеное, да так и вертелось — до сего дня. Значит, и впрямь дело пахнет миллиардами, подумала она и сказала чинно:
— Жаль, что меня не проинформировали раньше.
— А что бы это изменило? — сейчас же спросил Умник.
— Но может, и не жаль, — сказала Амалия. — Если бы я адекватно оценивала опасность, может, не бросилась бы за вами. Побоялась бы навести на след… Можно, я спрошу? — Он кивнул. — Получается, вы давно уже предвидели… ну, возможные последствия? Взрывы, убийства и прочее? — Умник еще раз кивнул. — Но тогда почему вы не пошли на публикацию с самого начала, вот я чего не понимаю…
— А потому, что результат был бы вот такой. — Он поднес ручищу ко рту и дунул на раскрытую ладонь. — Пшик.
— Ну как же, такое изобретение!
Он не стал объяснять, что серьезные производители не стали бы с ним вязаться, даже получив полную технологическую информацию, что механизм гигантского производства неповоротлив по определению; как некий сверхорганизм, он стремится сохранить равновесное состояние — то, что наука называет гомеостазисом. И чем революционней новая затея, тем сальнее это естественное, животное, можно сказать, сопротивление. Не упомянул он и о том, что верховный руководитель Амални, господин наш Клем Гилберт, тоже не стал бы с ним, Бертом, разговаривать, и» будь у него готов образец новой машины. Указал бы на дверь и велел бы впредь не пускать к его превосходительству. Так что он действовал единственным возможным способом. Вместо всего этого Умник сказал;
— Ага, в том и дело… Ни один серьезный человек не обратит внимания на такую дерьмовую статеечку — насчет великого-де изобретения, — понятно?
Было видно, что Амалия не понимает. Она глядела на него красивыми своими глазами, и Умник в первый раз заметил, что глаза у нее серые. И красивые — когда не подмазаны. Сейчас на Амалии были мешковатые дорожные брюки, но Умник помнил первый ее визит, осенний» когда на ней были штанишки в обтяжку. Он тогда еще отметил отличные бедра и задик.
— А ты стала красивая, остригши свою гриву, — объявил он внезапно. Амалия промолчала — только приоткрыла рот
— Не веришь? Раньше тебя за гривой не было видно. Ходит такое рыжее пламя… да еще носик торчит… Она засмеялась и сказала;
— Возни очень много с большими волосами, по вам этого не понять, cэp.
— Перекрасилась, чтобы сбить со следа?
— Предположим. А чем вам мой нос не нравится?
— Нравится, нравится, — пробормотал Умник, и они оба подались вперед, едва не стукнувпшсь головами. Амалия обхватила его шею, и они прилипли друг к другу губами.
Какие губы, смутно думала она, какие руки… Думала и не знала, что в его гениальной башке повисла та же мысль: какие губы… какие ручки у нее, ох, держись, старина Берт…
Тишина стояла в доме, как светлая вода. Сквозь гулкие удары сердца Амми слышала эту светлую тишину, какая бывает во сне, ощутила, что сидит у него на коленях — наверно, только что посадил, и наконец разобрала, что он бормочет: «Не сейчас, Амми, не сейчас, обожди». Она разжала руки, подумав внезапно-ясно: «Какой же этот у него здоровенный… или показалось?»
Встала. У Берта был тоже ошарашенный вид — глаза бычьи, яростные. Они помолчали; потом Амалия сказала:
— А нельзя в этом доме получить еще кофе?
Она уже стала незаметно для себя начинать каждую вторую фразу с «а» — как Эйвон.
Постояла, покачиваясь с носка на пятку, и вдруг выпалила
— Если к Джеку не подойдут и не предложат продать информацию, он сам не пойдет ее предлагать, в этом я уверена. Думаю, нас еще не выследили и к нему никто не подойдет Так что пусть отправляется сейчас же. Пока не выследили,
Эйвон ухмыльнулся во всю физиономию и громким шепотом объявил:
— Ну ты даешь! — И громко добавил:
— А пошли выпьем кофейку. И чего покрепче выпьем…
Джек пришел в ярость, и это было нехорошо. Однако служба есть служба, а полицейская специфика подразумевает стремительность действий — мы уже не раз это говорили. Фырча от раздражения, парень перекусил, отдал Амалии свою пластмассовую пушку и выскочил в темень и холод, к последнему автобусу. Из деревушки, именуемой Занстадт, последний автобус уходит рано. Оставшиеся поужинали в тесной компании, потом Умник флегматически пожелал всем спокойной ночи и повел Амалию к себе. Повел за руку. Марта как будто была очень этим довольна; улыбалась и кивала им вслед. Она, Марта Лионель, всегда радовалась чужому счастью, и еще она очень любила Умника — своих сыновей у нее не было.
Рональд ничего не заметил, поскольку был, по обыкновению, занят собственными мыслями. Сейчас он думал о новой выдумке друга Берта, в очередной раз поражаясь его гениальности. Но думал тяжко, потому, что было непонятно, как воплотить эту выдумку в металле и пластмассе; то есть было понятно, как, но не удавалось сообразить, каким образом сделать эту штуковину быстро, а друг Берт требовал, чтобы все было сделано именно быстро, да еще в полукустарной мастерской и в чужой стране, где неизвестны возможные поставщики разной разности, которой наверняка понадобится много. Дома, на своем заводе, управился бы в два месяца, думал Ран, a здесь…
Можно ручаться; ни один человек на всем свете, кроме Рональда Басса, не поверил бы Берту Эйвону, что он действительно изобрел такую вот штуковину.
Но сейчас, в сосновой тиши своего голландского дома, Берт забыл и об этом изобретении, и о всех остальных, и о завтрашнем дне, потому что изумился Амалии, изумился себе самому и своей радости. Она была такая, эта девочка, — кожа и плоть ее, — словно он познал ее давным-давно и давным-давно к ней привык — к ее рукам, движениям бедер, тихому воркованию. Она казалась изумительно тонкой, длинненькой такой и тонкой; какое-то время мелькала мысль, что все это только мерещится, что на самом деле он привык к массивной Нелл, но эта мысль, помелькав, ушла. Берт успел только подумать: прости, Нелл…
Утром он довольно долго смотрел на темный затылок Амалии — у корней волос кое-где проступала рыжина. Смотрел при свете ночника; они так и заснули, не выключив лампы. И ждал подлого чувства: голубушка моя, что же я так радовался-то тебе — одурел, что ли? Но вместо того ощутил ласковую тихость и в странном сочетании с нею подступающее желание. «Ну ты, старый сатир, уймись», — сказал он себе и ласково продудел:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
