Из Карлсруэ Лист уехал в Базель в сопровождении фон Бюлова, Иоахима и Корнелиуса. 6 октября друзья встретились с Вагнером, а на следующий день к их обществу присоединилась Каролина Витгенштейн с дочерью. Назавтра все вместе отправились в Страсбург, откуда Лист, Каролина и княжна Мария в сопровождении Вагнера выехали в Париж.
Десятого октября в квартире на улице Казимира Перье состоялись две памятные встречи: Каролина лично познакомилась с Мари д’Агу, а Вагнер — с детьми Листа. «Впервые я видел своего друга, окруженного детьми, подростками-девушками и мальчиком-сыном, переходившим в возраст юноши. <…> Младший сын Даниель своей живостью и сходством с отцом внушил мне глубокую симпатию. Дочери его произвели на меня впечатление чрезвычайно застенчивых девушек»[442]. Эти скупые строки описывают первую встречу Вагнера с будущей женой. Конечно, тогда он даже предположить не мог ничего подобного.
Дочери Листа получали домашнее образование, а Даниель, осенью 1850 года зачисленный в Лицей Бонапарта[443], подавал большие надежды — считался одним из лучших учеников и в 1852 году получил первую премию по истории.
Восемнадцатого октября Лист с Каролиной и Марией отправился в обратный путь, а Вагнер задержался в Париже. В день рождения своего друга, 22 октября, он в гостеприимном доме Эраров в присутствии детей Листа исполнял отрывки из своих произведений. В тот день Козима впервые услышала его музыку…
А 30-го числа уже Лист в Веймаре дирижировал «Летучим Голландцем». Расстояния и разлуки ничего не значили для двух музыкальных гениев. В начале 1854 года Лист написал статью «„Летучий Голландец“ Рихарда Вагнера» («Der Fliegenden Holländer» von Richard Wagner), о которой Вагнер в письме от 7 февраля отозвался более чем красноречиво: «…B самом деле, кто сумел постичь меня? Ты — и никто кроме тебя! Кто сейчас может понять тебя? Я — и никто кроме меня! В этом ты должен быть уверен! Ты первый и последний дал мне полную радость, радостное сознание, что я понят вполне и совершенно. Я как бы весь растаял в тебе! Ты чувствуешь меня до последнего фибра, до нежнейшей пульсации сердца. И вот я вижу, что такое понимание, как твое, — единственно действительное понимание, существующее на белом свете, и что по сравнению с ним всё остальное — только недоразумение, только безотрадное заблуждение! Но могу ли я желать чего-нибудь, раз мне дано судьбою пережить это? И можешь ли ты желать от меня чего-нибудь другого, если нам пришлось испытать нечто подобное?»[444]
Лист был растроган. Он всё сильнее чувствовал некую ответственность за судьбу Вагнера, а тот постоянно напоминал ему об этом, как, например, в письме от 15 января 1854 года: «Дорогой мой, не сердись на меня! Имею право на тебя как на человека, меня создавшего! Ты сотворил меня таким, каким я чувствую себя сейчас. Живу жизнью, которую даешь мне ты — это не преувеличение! Так подумай же о своем создании! Вопию к тебе о том, что составляет твою прямую обязанность. Речь идет, в конце концов, только о деньгах — ведь достать их всё-таки возможно. Ни слова о любви! Но искусство?!»[445]
Об искусстве Лист не забывал ни на мгновение. Благодаря его стараниям театральный сезон 1853/54 года оказался на редкость интересным и разнообразным. 7 января Лист дирижировал «Дон Жуаном» Моцарта; 27 января — недавно написанной ораторией Берлиоза «Детство Христа». 16 февраля в качестве вступления и заключения к глюковской опере «Орфей и Эвридика» была впервые исполнена четвертая симфоническая поэма самого Листа «Орфей» (Orpheus). (Ее окончательный вариант завершен 10 ноября 1854 года.) 19 февраля в веймарском придворном театре под управлением Листа прошел «Фиделио» Бетховена, а 23 февраля композитор впервые представил на суд публики свои «Прелюды». Статьи «„Орфей“ Глюка» («Orpheus» von Gluck) и «„Фиделио“ Бетховена» (Beethovens «Fidelio») [446]также не заставили себя ждать.
В разгар напряженной творческой деятельности Лист узнал, что 27 февраля скончался аббат Ламенне. Но он не мог себе позволить долго предаваться печали — уже 19 марта вновь встал за дирижерский пульт. В этот день в театре шла веберовская «Эврианта», после исполнения которой Лист написал статью «„Эврианта“ Вебера» (Webers «Euryanthe»)[447], ставшую манифестом его отношения к театру:
«Сочинением „Эврианты“ Вебер впервые ступил на новую почву. Здесь он осознал себя предвестником новой эры, здесь у него было предчувствие будущих „Тангейзера“ и „Лоэнгрина“.<…> Вагнер оказал драматическому искусству неоценимую услугу этим красноречивым протестом (против несоответствия качества музыки и поэтического текста либретто. — М. З.), гласящим „что гений музыканта может сочетаться лишь с равным ему поэтическим гением и что самая лучшая музыка будет иметь более или менее неудачную судьбу, если довериться посредственной поэзии“. <…> От Веймара требуют лишь искусства, больше искусства, и искусства более свободного от фальшивого блеска, чем его можно найти в Париже, Берлине или Вене. Дабы утвердить на нашей сцене такое искусство, сделать его пребывание на ней естественным явлением, необходимо поддерживать следующие три основных принципа: 1) Более разумный и истинный пиетет в отношении шедевров прежних эпох, нежели это нам показывает опыт… 2) Деятельная, постоянная и добросовестная забота о разучивании произведений, одобренных современностью… 3) Постоянное, неограниченное гостеприимство в отношении неизданных произведений, которые имеют будущность… независимо от того, знаменит автор или неизвестен»[448].
При этом музыка самого Листа в это время подвергалась всё более яростным нападкам критики, не принимавшей новую музыкальную эстетику, за которую он отчаянно боролся. 21 марта он с горечью писал Анталу Аугусу: «Многоуважаемый друг, град газетных статей обрушивается на мои произведения не только в Вене, но и во всей Германий, более того, даже, в несколько меньшей мере, в России и Америке. Повсюду, в Лейпциге, Берлине, в долине Рейна, в Петербурге и Нью-Йорке „ученая критика“, как и в Вене, заявляет, что одобрять мои произведения или хотя бы только слушать их без предварительного осуждения — грех перед искусством, оскорбление его»[449].
Но Листа уже нельзя было заставить свернуть с избранного пути, в истинности которого он не сомневался, несмотря ни на какую критику. На следующий день после написания этого письма Лист дирижировал «Эгмонтом», что вдохновило его на новую статью — «О музыке Бетховена к „Эгмонту“» (Über Beethovens Musik zu «Egmont»), где он разбирал волновавшие его проблемы программной музыки.
Восьмого апреля, в день рождения великой герцогини Софии, Лист дирижировал «Лоэнгрином», а 16-го состоялась премьера его собственной симфонической поэмы «Мазепа». Кстати, ровно через три дня после этой премьеры Лист управлял оркестром, исполнившим окончательную версию его «Тассо»; в программке впервые фигурировал термин «симфоническая поэма».
В последний день апреля под управлением Листа прошла опера Мейербера «Роберт-дьявол», о которой он по горячим следам написал статью «„Роберт-дьявол“ Скриба и Мейербера» (Scribe und Meyerbeers «Robert der Teufel»). Вслед за ней появилась еще одна — «О музыке Мендельсона к „Сну в летнюю ночь“» (Über Mendelssohns Musik zum «Sommemachtstraum»).
До летних «каникул» он еще успел провести два спектакля: 5 июня «Лючию ди Ламмермур» Доницетти и 24 июня «Альфонса и Эстреллу» Шуберта. Это было первое исполнение шубертовской оперы, написанной еще в 1822 году. Правда, для веймарского придворного театра Лист сделал сокращенную редакцию. Постановка была осуществлена в полном соответствии с «более разумным и истинным пиететом в отношении шедевров прежних эпох» и «постоянным, неограниченным гостеприимством в отношении неизданных произведений, которые имеют будущность». В пропаганде творчества Шуберта Лист не ограничился постановкой спектакля, а уже по традиции вскоре написал статью «„Альфонсо и Эстрелла“ Шуберта» (Schuberts «Alfonso und Estrella»).
В мае Веймар посетил Антон Рубинштейн, знакомый с Листом с 1846 года. Он пробыл у Листа до начала июля, присутствовал на его уроках, принимал участие в его домашних концертах. Лист писал Гансу фон Бюлову: «Вы знаете Рубинштейна?.. Он уже неделю гостит у меня в Альтенбурге, и, хотя постоянно говорит о своем предубеждении против новой музыки, я уважаю как его талант, так и его характер. Ему 25 лет, и у него прирожденный талант пианиста (но в последние годы он им пренебрегает). Было бы неправильно мерить его общей меркой»[450].
Рубинштейн привез партитуру своей новой оперы «Сибирские охотники», и Лист обещал приложить все силы, чтобы поставить ее в Веймаре еще до конца года.
Восьмого июля Лист и Рубинштейн приехали в Роттердам, чтобы принять участие в тамошнем музыкальном фестивале, проходившем с 13-го по 15-е число. Оттуда они отправились в Брюссель — там Лист встретился с дочерьми, путешествовавшими в сопровождении мадам Патерси и Гаэтано Беллони. Девочки, раньше никогда не отдыхавшие вместе с отцом, провели незабываемое время, разговаривая с ним обо всём на свете и гуляя по зоопарку «среди львов, тигров, стервятников и страусов»[451]. Они совершили совместную поездку в Антверпен. Но совсем скоро вновь пришлось расставаться…
