За «административное преступление» Лист был приговорен к десяти талерам штрафа, правда, с оговоркой: если подсудимый клятвенно заверит, что не произносил процитированных в протоколе оскорбительных слов, то может быть освобожден от уплаты. Лист, в свою очередь оскорбленный этим судебным процессом, предпочел клятву не давать, а сразу обратиться в Высший апелляционный суд в Йене, который и отменил приговор Веймарского суда, посчитав невозможным неопровержимо доказать произнесение Листом чего-либо подобного.
Да, Веймар не стал «тихим раем», о котором мечтали Лист и Каролина. И дело здесь вовсе не в провинциальности Веймара, которую часто выставляют в качестве основной причины листовских неудач на поприще утверждения идеалов «новой музыки». Лист был обречен на непонимание не только в Веймаре, как был обречен на непонимание его друг Вагнер, например в Дрездене или Париже. Оба слишком опередили свое время. «Тихого рая» для них не могло быть нигде; почва для их эстетики еще не была подготовлена.
Итак, на Листа ополчились определенные круги «интеллектуальной элиты», не принимавшие его творческие принципы; на Каролину — многие представители высшего света, считавшие ее союз с Листом аморальным. Но они не собирались сдаваться — ни в борьбе за свое искусство, ни в борьбе за свою любовь.
Десятого декабря 1854 года Лист в очередной раз дирижировал «Тангейзером». Вагнер уже был захвачен новой идеей. 16 декабря он писал другу: «Но так как за всю мою жизнь я ни разу не вкусил полного счастья от любви, то я хочу этой прекраснейшей из всех грез воздвигнуть памятник — драму, в которой эта жажда любви получит полное удовлетворение: у меня в голове — план „Тристана и Изольды“; произведение совсем простое, но в нем ключом бьет сильнейшая жизнь; и в складках того „черного знамени“, которое разовьется в развязке, я хочу завернуться и умереть»[458].
Но пока Вагнер вновь обратился к своему сочинению пятнадцатилетней давности, которое Лист уже представлял веймарской публике в 1852 году, — «Фауст-увертюре», третьему «Фаусту» в нашей «берлиозовско-листовско-вагнеровской философской эпопее». Именно Лист в свое время выразил желание, чтобы Вагнер расширил и более определенно развил некоторые отдельные темы, едва намеченные в первоначальной партитуре 1840 года. Переработав своего «Фауста», Вагнер вынужден был признать, насколько его друг оказался прав: увертюра стала более значительной, глубокой и логически завершенной. Интересно отметить, что характерное романтическое развитие побочной партии в экспозиции и репризе вагнеровской «Фауст-увертюры» почти «дословно» воспроизведено не только в качестве одной из любовных тем в его «Тристане и Изольде», но и в «Фауст-симфонии» самого Листа.
Однако в начале 1855 года Лист должен был отойти от фаустовских метаний. 27 января он получил письмо от Антала Аугуса — тот передал другу просьбу архиепископа Яноша Сцитовского[459] написать мессу к дню освящения базилики в Эстергоме[460]. В тот же день Лист ответил: «Церковное музыкальное искусство уже с давних пор привлекает и интересует меня. Еще до того, как я имел счастье познакомиться с Вами, я в Риме основательно изучал мастеров XVI века, особенно Палестрину и Орландо ди Лассо. Но, к моему несчастью, мне не очень-то представлялся случай проявить эти свои познания в личном вдохновении, ибо, должен признаться, шансы на написание церковной музыки неблагоприятны, если человек всегда вращается в кругах широкой публики, и авторы едва могут заработать себе на воду. Но всё же несколько лет назад я, по случайности, повинуясь велению сердца, что для меня более важно, чем внешние выгоды, издал [Сексардскую] мессу, написанную для мужского хора в сопровождении органа, затем — Pater Noster и Ave Maria[461]. Может ли для меня открыться случай более благоприятный и торжественный, чем освящение эстергомской базилики, этого древнего собора вечной истины, христианства и нашей отчизны… С благодарным смирением я принимаю предложение Его Высокопреосвященства князя-примаса, которое Вы были любезны мне передать. Итак, я напишу Missa solemnis[462] для хора и оркестра и в августе будущего года сам буду дирижировать ею в Эстергоме: одновременно я исполню и свое обещание играть на органе базилики»[463].
Параллельно с началом работы над «Эстергомской мессой» Лист, полноправный глава Нового Веймарского союза, подготовил и провел вторую «неделю Берлиоза» в Веймаре с 16 по 21 февраля, открыв ее представлением «Бенвенуто Челлини». 17 февраля Лист впервые публично исполнил свой Первый фортепьянный концерт Es-dur солировал автор, а за дирижерским пультом стоял «виновник торжества» Берлиоз. 20 февраля Берлиоз дирижировал «Детством Христа» и «Фантастической симфонией»; при этом Лист сидел среди оркестрантов и исполнял партию большого барабана. По окончании «недели Берлиоза» члены Нового Веймарского союза устроили в его честь парадный ужин и торжественно приняли его в свои ряды.
Однако и среди них уже наметился раскол; методы дальнейшей деятельности общества вызвали жаркие споры. Вскоре союз покинул Рафф, с тех пор находившийся с Листом в довольно напряженных отношениях.
Но Лист по-прежнему не сдавал позиций. Посвятив весь март работе над мессой, с начала апреля он вернулся к дирижерской деятельности. Под его управлением 8 апреля прошла опера Верди «Двое Фоскари», а 9-го — опера Шумана «Геновева». Увы, «Геновеву» ждал провал; Клара Шуман, приглашенная лично Листом, на спектакль демонстративно не приехала…
Чтобы заглушить в душе боль обиды, Лист — возможно, не без влияния вагнеровского «Тангейзера» — отправился в знаменитый тюрингский замок Вартбург, где средневековые рыцари-миннезингеры состязались в искусстве пения. Кстати, инициатором реставрации Вартбурга еще в 1838 году выступил нынешний великий герцог Веймарский Карл Александр, и теперь работы шли полным ходом. Лист любовался сочными красками фресок Морица фон Швинда[464]. Именно тогда у него впервые возникло желание написать произведение, посвященное житию святой Елизаветы, проведшей в Вартбурге шесть лет (1221–1227). Пока еще только желание, но желание страстное.
По возвращении Лист сообщил Вагнеру: «Вчера (1 мая. — М. З.) я, наконец, закончил свою мессу (на деле работа над отдельными ее фрагментами продолжалась до июня, согласно надписи на последней странице автографа партитуры. — М. З.). Не знаю, как она будет звучать, но знаю, что я скорее молился, чем сочинял»[465].
Интересно, что сразу после завершения мессы Листа захватила идея новой симфонии по «Божественной комедии» Данте.
В конце мая Лист отправился на музыкальный фестиваль в Дюссельдорф. На этот раз он выступал не как дирижер, а как пианист, исполнив «Хроматическую фантазию» Баха. Он встречался с Кларой Шуман, встречался с открытым сердцем, как ни в чем не бывало. Лист, по своему обыкновению, не помнил обид…
Первого июня он вернулся в Веймар и уже на следующий день написал Вагнеру: «…Итак, ты читаешь Данте. Хорошее для тебя общество. К этому чтению я смогу услужить тебе некоторыми комментариями. Уже давно в голове моей бродят — в этом году я их напишу — 3 части симфонии „Данте“: Ад, Чистилище и Рай, две первые — только инструментальные, последняя — с хором. Когда осенью я поеду к тебе, то, вероятно, уже смогу привезти симфонию и если ты не сочтешь ее плохой, то разрешишь мне написать на ней твое имя… Всё лето до поездки в Эстергом (в конце августа) я останусь здесь. Из музыкальной работы меня сейчас занимает новая (довольно измененная) партитура хоров, сочиненных к „Прометею“; будущей зимой я хотел бы издать их. Как только буду готов с ними, тотчас же примусь за симфонию к „Божественной комедии“ Данте, план которой я частично уже наметил»[466].
В ответном письме от 7 июня Вагнер писал: «Лучший из смертных, прежде всего позволь выразить удивление перед колоссальною твоей продуктивностью. Итак, ты опять носишься с мыслью о симфонии „Данте“. <…> Не могу не преклониться с чувством изумления перед таким чудом. Когда думаю о твоей деятельности за последние годы, ты представляешься мне настоящим сверхчеловеком. И какое особенное удовлетворение ты должен иметь от своих трудов! <…> Итак, Divina Commedia[467]? Прекрасная, без всякого сомнения, идея, и я уже наперед вкушаю удовольствие от твоей музыки. Но всё же я должен высказать разные мои мысли на этот счет. Что „Ад“ и „Чистилище“ удадутся тебе вполне, не сомневаюсь ни минуты. Но вот „Рай“ возбуждает мои сомнения. И ты сам поддерживаешь их тем, что проектируешь какие-то хоры. <…> С этим Парадизом всегда будут выходить неизбежные затруднения, и если кто подтверждает это с особою силой, так это, к нашему удивлению, сам Данте, певец Рая. Даже его Рай является слабейшей частью „Божественной комедии“. <…> Но то, что оказалось не по силам Данте, — допускаю это, — удастся тебе. Ты хочешь, дорогой друг, звуками выявить свое религиозное настроение. Почти с уверенностью предсказываю тебе успех в этом деле. Музыка и есть настоящее, художественно-идеальное подобие мира, и человек, посвященный в ее тайны, не сделает тут никакой ошибки. Но твой Парадиз, твои хоры — всё же внушают мне дружеское беспокойство»[468].
