– Да.
Доктора этот факт привёл в бешеный восторг, а Николас сидел как на иголках. С каждой минутой ему становилось всё тревожней. Час назад он был обманутым и обманувшимся, он поддался нелепым, постыдным чувствам и подвёл товарищей, он стал марионеткой в руках врага, шпиона, ему лгали, его предали; впору было бы застрелиться, не будь его дело важнее всех личных трагических переживаний… Теперь оказывалось, что дело обстоит несколько иначе и стыдиться ему следует другого.
«…если решишь так», – сказал Эрвин.
Он допускал, что Николас может оставить его на смерть.
«И я действительно мог», – осознал Николас.
Его бросило в жар, потом в холод.
Несколько мгновений он не видел ничего вокруг: взгляд заволокло горячечной пеленой стыда. Он перестал слышать Доктора, тот рявкнул и выругался… Николас с трудом взял себя в руки, коротко помотал головой.
– И что потом? – жадно потребовал Зондер.
– Они быстро вернулись, – устало сказал Николас. – Вроде бы описали круг… Мы стояли рядом. Он прикрыл меня. Я втащил его в машину, но было уже поздно… То есть для человека было бы поздно.
«Если бы я остался в машине, – осенило, – Эрвину бы не пришлось… Он бы успел уйти, увернуться от пуль. Мы бы улетели. Даже если бы они начали стрелять, у всех унимобилей мощная силовая защита и крепкие борта, они же по космосу ходят… Эрвин уже достаточно рисковал жизнью. Ему не пришлось бы… Господи, да это же я во всём виноват!»
«Дай мне довести тебя до корабля, – сказал Эрвин, – потом делай что хочешь».
«Что я наделал?! – тяжело забилось в голове. – Что я наделал?..»
– То есть по факту, – задумчиво сказал Доктор, – получается так: госпожа аппаратчица пригрозила своему бывшему коллеге, что убьёт тебя, и наш друг-интервент сначала вышел драться один против двоих, а потом попросту позволил себя застрелить… Чёрт меня подери. Я про такое только читал. Нет, то есть можно было подозревать… Но до такой степени…
Он явно размышлял вслух. Николас не слышал его: он терзался пониманием своей вины и думал, что только чудом не совершил страшнейшего преступления, Эрвин жив и на корабле, а ведь могло быть иначе… «Даже если он меня не простит, – думал Николас, – это уже не важно. Я не заслуживаю… Но по крайней мере он жив».
– Ник, – окликнул Зондер, – очнись! Ты белый как бумага. Когда ты последний раз ел? Чёрт, жалко, что я не рядом… Не знаю, как тебе это удалось, но ты ухитрился стать частью его коллектива. Ты понимаешь, что это такое?
– Знаю, – устало ответил Николас. Ксеносоциология сейчас мало его интересовала.
Зондер похмыкал. Потом взгляд его смягчился, он отставил чашку и подался вперёд, ложась на руки. Лицо его перестало быть лицом политика и властителя дум и стало лицом учёного и врача.
– Мантийская дружба, – проговорил он, – та же любовь. Но в силу своей природы она не бывает неразделённой. Ник, скажи честно, в каких вы отношениях?
Николас скрипнул зубами.
– Макс, – неприязненно сказал он, – это не ваше дело.
– Да, – неожиданно легко уступил Доктор, – я больше по патологиям. Мантийский коллектив – чертовски хорошая штука, пожалуй, лучшее, что они изобрели. Мне всегда было страшно любопытно, как он выглядит изнутри.
«Да отпусти же меня наконец, – подумал Николас почти с отчаянием. – Господи, больше двенадцати часов прошло. Он там один, и что он успел подумать обо всём этом… Пишут, что потеря коллектива крайне болезненна. Я не мантиец, но для меня она тоже болезненна. Слишком».
Мысли его окончательно теряли связность, и он подозревал, что если Зондер продолжит допрос, то мало что сможет из него выжать.
– Ладно, – сказал Зондер, – у меня тут утро. Порядочный журналист имеет право утром иногда спать, но товарищи начупры как назло заводятся в самую рань. Кстати, у нас тут пыль столбом. Товарищ Этцингер третьи сутки носится как солёный заяц, заводы запускает. А товарищ Морелли перезаключает договора с поставщиками. У него счета в транспланетных банках разморозили, представь себе. Революционный олигарх – страшная сила… Эдак и правительство менять не придётся. Эх, не судьба мне побыть всенародно избранным президентом… Скоро придёт гуманитарная помощь в виде новейших истребителей. Леди Тикуан больше не боится нашего страшного тоталитаризма. Летите домой, Ник.
Николас молча поднял глаза.
– Как выйдете из плюс-пространства, – продолжал Доктор, – рассчитывайте прибыть ночью. Мы верим в искренность товарища Фрайманна, но всё-таки отвезём его в Грей-Рок, чтобы дать отдохнуть с дороги. Опять-таки Сердце Тысяч, вселенская помойка, нужен карантин. Инцидент держать в строжайшей тайне. Портреты товарища Фрайманна в казармах Народной Армии никто снимать не будет.
Большая часть площадей «Тропика» оставалась на консервации. Расконсервировали только помещения для экипажа, пару кают, кафе-столовую и медотсек. В остальные помещения доступ был закрыт, вентиляция там не работала…
Медотсек располагался этажом ниже люксовой линии. В лифте стены были зеркальные. Я ехал, прислонившись к стене, смотрел в стену напротив и не распознавал отражения. В стёклах бродили размытые цветные пятна.
Сердце у меня колотилось в горле.
Мне было страшно.
Я пытался думать о другом. О чём угодно. Вообще не думать. Я сходил с ума. Расстрельная рота на Циалеше пугала бы меня меньше. Возвращение на «Поцелуй» было бы не настолько мучительным.
Я понятия не имел, что скажу Эрвину.
Какая-то часть моего сознания трусливо кричала, что я ничего плохого не сделал, только собирался. На редкость гнусная часть.
Но что я должен был думать? Меня обманули.
И всё, что нас связывало, из-за этого тотчас же стало ложью?
Другая часть меня столь же трусливо надеялась, что Эрвин всё ещё в трансе и говорить ничего не придётся. Так ли это, я легко мог узнать у ИскИна: затребовать картинку с камер наблюдения. Но почему-то я не сделал этих очевидных, напрашивавшихся вещей, отправился в медотсек вслепую.
Я был себе непередаваемо омерзителен. К тому же моя способность мыслить логически иссякла во время разговора с Доктором. Вероятно, я выглядел жалко. Безмозглое мятущееся существо. К счастью, я не различал себя в зеркале.
В машине Эрвин велел мне не подходить. Моё присутствие чем-то ему мешало. Возможно, оно и сейчас было лишним.
Лифт остановился, двери разошлись, и мне показалось, что вентиляция на этаже отказала. Такое вполне могло случиться: корабль был очень старый, первый владелец продал его по дешёвке, чуть ли не на разбор. От мысли о поломке меня внезапно бросило в пот. Накатил несоразмерный, животный ужас: манипуляторы корабельного ИскИна не осилят ремонта, мы в плюс-пространстве, мы задохнёмся… Подкосились колени, тошнота подступила к горлу. Потом пол едва приметно дрогнул. Я запоздало вспомнил, что такой эффект бывает во время прыжка. У многих людей переход в плюс-пространство вызывает приступ дикого страха, который, впрочем, скоро проходит бесследно… Когда я летел на Сердце Тысяч первый раз, по университетской программе, нам выдавали просветительские буклеты: в них говорилось, что психотикам, а также людям в состоянии шока и дистресса межпланетные перелёты не рекомендуются, так как могут ухудшить их состояние. Исключение предполагалось делать только в тех случаях, когда перелёт совершался ради спасения жизни.
Бывают ли у мантийцев шоковые состояния?
Оставалось выйти из лифта и пройти два десятка шагов, а я не мог двинуться с места. Лифт поразмыслил и вывел на стенку разноцветную схему этажа с надписями. «Здесь душно», – сказал я ему, и добрейший компьютер ответил: «Спасибо за указание, я передал распоряжение вентиляции». Холодный ветерок подул в ту же секунду, но впору было решить, что в нём не хватает кислорода: вдохнуть этот воздух не получалось. Я вызвал наконец ИскИн медотсека. Тот робко сообщил, что биоритмы пациента весьма странные, но регенерация идёт феноменально быстро и он, компьютер, не решается вмешиваться в процесс: вмешиваться в успешное течение естественного процесса вообще неразумно. Поблагодарив его, я подумал, что иногда понимаю Улли. ИскИны не задают глупых вопросов и отличаются несокрушимым здравомыслием.
Мне бы толику этого здравомыслия.
Что со мной случилось на Сердце Тысяч? Что и как вывернулось в моей голове? Я ухитрился увидеть врага в человеке, который меньше всего этого заслуживал. В человеке, которого настоящий, подлинный враг приговорил к смерти. Эрвин мою жизнь оценил дороже своей, а я в благодарность счёл его нелюдем.
Меня затошнило.
Единственным его прегрешением было то, что он не рассказал мне правды. Да, Эрвин лгал мне о своём происхождении и, вероятно, продолжал бы лгать. Но ведь он не собирался возвращаться на Манту.
Почему?
Я выбрел наконец из лифта и сел на белый диванчик в коридоре. Голографическая прислуга проявлялась медленно, чтобы пассажиры не вздрагивали, но я всё равно вздрогнул, обнаружив поблизости горничную. ИскИн любезно предложил напитки, и я попросил воды.
