Николас ткнулся лбом в подлокотник кресла. Плечи его дрогнули от сдерживаемого смеха. Конечно, ничего смешного тут не было, но…
– Хорошо, – сказал он, – пусть так. Тебя будут судить. Учтут заслуги перед Циалешем, облегчающие обстоятельства и безупречный моральный облик. И оправдают. А потом наградят. Или я не член военной хунты.
Он выпрямился. Эрвин недоверчиво смотрел на него, склонив голову к плечу.
– Только не надо умирать, – попросил Николас. – Пожалуйста.
– Хорошо, – ответил Эрвин, – если ты так хочешь.
И непонятно было, шутит он или, напротив, совершенно серьёзен.
Николас вздохнул. Помолчал.
– Эрвин, – сказал он, – я не знаю, как быстро вы выздоравливаете… Тебе не вредно много говорить?
Тот улыбнулся:
– Ещё два дня, и я смогу носить тебя на руках.
Николас фыркнул.
– Хорошо, если ты так хочешь, – повторил он с теми же интонациями, и Эрвин чуть сощурился, но лицо его вновь стало непроницаемым, когда Николас продолжил: – Эрвин, я хотел спросить… То есть сказать, что ничего не имею против Алзее Лито, и спросить…
– Я имею, – сказал Эрвин, глядя в сторону. – Против.
– Почему?
Эрвин подумал.
– Алзее несчастливый человек, – сказал он, – а я счастливый.
И замолчал. Николас отпустил его руку, поднялся с кресла, вытянулся рядом с ним на краю постели; Эрвин подвинулся, глядя на него с обожанием, откинул голову, закрыл глаза. Николас склонился над ним и поцеловал в губы – хотел осторожно, легко, но железные руки Эрвина обхватили плечи, стиснули, и поцелуй длился до тех пор, пока у Николаса от неудобной позы не заныли мышцы. Тогда Эрвин отпустил его. Николас отстранился, часто дыша, беспокойно улыбаясь, Эрвин смотрел на него взглядом благодарным, влюблённым и бесконечно счастливым, и тогда Николас задал глупый, совершенно подростковый, но очень волновавший его вопрос. Вопроса этого он стыдился даже в мыслях, но дольше оставаться в неизвестности не было никаких сил.
Эрвин недоумённо моргнул и наклонил голову к плечу.
– Уровень гормонов контролировать очень легко, – сказал он. – Это же мелочь, Ник. Я люблю тебя. У нас… На Манте друг может просто испытывать чувства своего друга. Любящие друзья обнимаются. Этого достаточно. Чтобы выразить любовь для тебя, мне нужно сделать больше. Я так счастлив это для тебя делать.
– Но ты не получаешь удовольствия, – упрямо уточнил Николас.
– Как это не получаю? – сказал Эрвин с возмущением. – Я перестроил эндокринную систему и увеличил чувствительность нервных окончаний. Ник, если бы я делал это усилием воли, у меня бы не вставал во сне. Знаешь, что я думал в самом начале? Оргазм – это, конечно, наркотик, но я всё равно курю.
Николас засмеялся. Потом покачал головой.
– Я всё-таки не понимаю. Ты не можешь быть гомосексуалистом.
Эрвин приподнял брови.
– Любая непродуктивная сексуальная активность ненормальна, – сказал он низким голосом, явно что-то цитируя. – А если её цель – лишь достижение удовольствия, то не всё ли равно?
Николас снова засмеялся и устроился поудобней, подложив руку Эрвину под голову. Поцеловал его в горячее плечо.
– И всё-таки, – проговорил он, – расскажи мне про Алзее.
Эрвин помолчал, смежил веки.
– Хорошо, – сказал он наконец и вдруг улыбнулся. – Только сначала пообедаем.
…Дядя Сан говорит: первый этап развития общества вёл к закону о том, что человек имеет право на жизнь. Второй приведёт к закону, что человек имеет право на счастливую жизнь. Но путь очень трудный.
Он сидит на поваленном дереве, и штаны у него испачканы в трухе. Дядя Сан невысокий и лысый, остатки волос торчат во все стороны. Кажется, что он толстый, но на самом деле в нём сплошные мускулы. Жуткая силища! Поглядеть, как он штангу тягает – загляденье. Однажды он выжал стальную трубу, на которой вместо блинов висели четыре девчонки. Взял и стал их раскручивать в воздухе, крякая от натуги. Визгу было!
Если попросить его научить тягать штангу – он научит. Он всему может научить, даже тому, что сам не знает, потому что знает метод. Так он шутит, но на самом деле он правда самый лучший учитель.
Со стороны могучего комля, между корней как в кресле устроилась Лами. Девчонки все болтушки, но Лами не такая, Лами молчунья. Она любит слушать, и ещё – танцевать. Она и теперь молчит, слушает, выписывая в воздухе какие-то заклинания тонкими гибкими руками. А Тон, как всегда, строит из себя взрослого, сидит рядом с дядей Саном и с умным видом ведёт дискуссию.
Зачем нужен такой закон? – спрашивает он. – Ведь счастье – это состояние души, к нему приходят через самоанализ, самовоспитание и труд.
Найру фыркает. Найру устроился в стороне, под берёзой, скрестив ноги, и улыбается. Улыбка его хитрая, лисья, и, хотя сам белоголовый Найру похож на одуванчик, улыбка выдаёт его с потрохами.
– Так-то оно так, – добродушно отвечает Тону учитель, – но раньше нужно было насмерть драться за жизнь, а теперь приходится силой отстаивать своё счастье. Это неправильно.
– Что же получается, – подаёт голос хитрый Найру, – Комитет Коррекции занимается неправильным делом?
– Неправильным, – отвечает Сан Айрве, – но необходимым. А ты как думаешь, Найру? Вот представь, что наступило светлое будущее, и зачем в нём нужен Комитет Коррекции? Что корректировать-то?
Найру корчит рожицу и отводит лицо. Вчера у него выпал передний молочный зуб, поэтому вид у Найру откровенно хулиганский.
А позавчера они, когда сбегали из школы после отбоя, потоптали цветы под окнами. Алзее замучила совесть, потому что тётя Зара очень убивалась из-за цветов, и он хотел сознаться и извиниться, но Найру его отговорил.
Сейчас Алзее, как дурак, думает об этих цветах. Цветы, конечно, ерунда, но тётя Зара – совсем не ерунда, а живой человек. Но если Найру не хочет держать ответ, значит, правда превращается в донос, в предательство? Если друг поступает неправильно, нужно поговорить с ним. Переубедить.
Только Алзее не умеет переубеждать. Совершенно не понимает, какие нужно сказать слова и подумать мысли. Особенно – когда перед тобой Найру Тин, одуванчик с лисьей улыбкой.
«Значит, – думает он, – я пойду и признаюсь один. Возьму вину на себя. Так лучше… Проще.
Но правильнее ли?
Хорошо бы у дяди Сана спросить, но он же догадается обо всём сразу… Он, вообще говоря, уже догадался и только ждёт, как они решат сами.
– Я вам хочу на летние каникулы подарок сделать, – говорит дядя Сан. Давайте загадывайте желания, только, чур, выполнимые. Вокруг света на воздушном шаре хотите? А посмотреть на океанское дно из батискафа? Экскурсию на плюс завод? На экспериментальную ферму? На раскопки? Хотите пойти в море на паруснике? Уф, я выдохся, давайте придумывайте сами.
Озадаченный Тон надувается, как рыба-шар. Найру просовывает язык в дырку от зуба. Алзее вообще не до подарков и приключений. Лами тянет руку.
– А можно слетать на другую планету? – тоненько спрашивает Лами.
И немедля все вскидываются, Найру вскакивает, как чёртик на пружине, у солидного Тона загораются глаза. Алзее забывает о моральной дилемме и подаётся вперёд. Идея – класс! На пять идея, вот Лами придумала! Отлично…
Дядя Сан сутулится и тяжело задумывается.
– Можно, – говорит он вполголоса, дёргая седой вихор за ухом, – можно, – и вздыхает: —Только это же придётся к полковнику на поклон идти… Хорошо, дети, через две недели летим!
Полковник Джон Уэйнрайт – существо мифическое. Это начальник администрации шестой оккупационной зоны, четырёхзвёздный легионер (то есть фактически генерал-лейтенант), он руководил обороной Сеймарана и наступлением в тех областях обитаемого мира, которые сейчас называются шестой оккупационной зоной. До войны он служил в космофлоте под началом Роэна Тикуана. Полковник пребывает в меж-звёздном пространстве на автономной базе «Текон-дерога», переделанной из тяжёлого планетарного штурмовика.
На самом деле его, конечно, не существует.
Манта и «оккупационные зоны» несовместимы в одном понятийном пространстве. Как материя и антиматерия. Полковники, легионы, штурмовики – это всё история докосмической эры, это было на Земле и там навсегда осталось. Сейчас ничего подобного быть не может. Ну разве что на отсталых планетах, которым помогает Комитет Коррекции…
Но для того, чтобы покинуть планету, нужно просить у полковника разрешения.
Детей, разумеется, не посвящали в подробности, а получить разрешение Сану Айрве оказалось легко. Он уехал на два дня, а через две недели они и правда полетели на другую планету. Учитель выбрал такую, на которой только началось терраформирование, и это был прямо-таки дивный сон, а не каникулы: скафандры, яркие звёзды в лиловом небе, сбивающие с ног ветра. В низинах уже скапливался кислород, а чуть поднимешься на холм – и закрывай створку шлема…
…Через несколько лет, когда император Роэн перестал быть сказочным персонажем вроде Люцифера и сделался живым человеком, только очень невежественным и жестоким, полковник уже приезжал в школу сам.
