На башне городской ратуши пробило одиннадцать часов, в тот же момент в дверях появился новый посетитель. Он окинул пристальным взглядом всю залу, посмотрел туда, сюда. Очевидно, он испытывал немалое затруднение, желая найти в этой толпе, в непроницаемом дыме, среди всего этого гвалта того или тех, к кому он имел дело. Наконец он твердым шагом направился к сидевшим в углу незнакомцам.
Оба они при его приближении обернулись и, узнав его, обрадовались. Вновь пришедший и был Рамирес.
Последовавшие затем крепкие рукопожатия отличались такой задушевностью, и тени которой никогда нельзя подметить в банальных приветствиях цивилизованных жителей городов!
— Вот славно! — заговорил первым Рамирес. — Что вы делаете?
— Ничего, ждем тебя.
— А эти негодяи?
— А они уже на три четверти проигрались.
— Тем лучше, тем скорее они пойдут.
— Скоро их кошельки иссякнут.
— Ты думаешь?
— Я уверен в этом, они играют с восьми часов утра с этим, которого называют пулькеро 38.
— Без передышки? — с удивлением спросил моряк.
— Ни на одну минуту.
— Тем лучше, тем лучше.
— Ах, да! — сказал один из незнакомцев. — Ты разве пришел один? А те, кого ты непременно хотел привести?
— Они там, вы их сейчас увидите.
— Хорошо. Стало быть, все-таки нынче ночью?
— Вам это лучше знать.
— Честное слово, мы не знаем.
— Вы разве его не видали?
— Кого?
— Да ну, его!
— Нет.
— Caramba! Это досадно.
— Да нам и не нужно было видеть его.
— Но мне-то это нужно.
— Для чего?
— Потому что я действовал по его распоряжению, когда привел их сюда.
— Это так.
— Слава Богу! Но мне пришлось прибегнуть к хитрости, чтобы заставить их идти сюда.
— Почему же не войти им сюда сейчас?
— В настоящее время я бы немного поостерегся делать это немедленно. Это ведь флотские офицеры, чистенькие, благовоспитанные, у них и улыбка-то походит на гримасу. Наши почтенные, хотя и несколько шершавые союзники будут им, пожалуй, не по нраву.
— А когда придет начальник?
— О! Тогда он обо всем распорядится.
В эту минуту снаружи раздался резкий свист. Игроки все вскочили, словно подброшенные электрическим током.
Рамирес наклонился и сказал шепотом:
— Вот он, легок на помине.
— Куда же ты? — спросил его один из незнакомцев.
— К тем, которые ждут меня.
И, протолкавшись сквозь несколько групп оборванцев, Рамирес вышел, не привлекая ничьего внимания.
Едва Рамирес успел уйти, как дверь под сильным ударом кулака распахнулась, и в пулькерию не вошел, а скорее влетел человек.
Присутствовавшие сняли что у кого находилось на голове и почтительно поклонились все сразу, как будто им головы ветром пригнуло к земле.
Опишем в нескольких словах наружность этого нового лица, которое должно играть значительную роль в нашем рассказе. На вид он казался лет двадцати — двадцати двух — хотя, конечно, он был старше этого возраста.
По-видимому, он был очень слаб и изнежен, мал ростом, хотя и очень строен, все его движения проникнуты были изяществом и благородством.
Его лицо обрамляли великолепные черные волосы, выбивавшиеся из-под шляпы и ниспадавшие густыми локонами на плечи.
Широкий, высокий лоб говорил об уме; открытый, глубокий взгляд был подернут какою-то мечтательностью, как будто мысли его постоянно блуждали где-то далеко от настоящей минуты и места, где он находился; с губ его не сходила ядовитая, презрительная усмешка, общее выражение лица его было необыкновенно, указывало на привычку властвовать, повелевать. Руки и ноги у него были чрезвычайно маленькие, настоящие аристократические.
Любить его было нельзя, но уважение к себе внушать он мог.
Одет он был в живописный костюм мексиканского крестьянина, отличавшийся необыкновенной роскошью отделки и носимый им с неподражаемым изяществом.
Что же это был за человек?
Его самые верные приверженцы, среди которых он так внезапно появился, сказать этого не могли.
В Америке в ту эпоху, к которой относится наш рассказ, не было ничего легче, как скрыть решительно все следы своей прошлой жизни. Вдруг объявлялся умный, талантливый, способный увлекать за собой толпу человек, и никто не беспокоился даже узнать: кто это такой? откуда он пришел? Как метеор, пролетал он в хаосе непрестанного революционного брожения и борьбы, оставляя за собой яркий след неслыханных, необъяснимых, непонятных и злых и добрых деяний, и, так же как метеор, внезапно исчезал, самое имя его тонуло во мраке, сгущавшемся с течением времени, непроницаемая тайна охватывала и место рождения его, и могилу.
Вновь вошедший был именно одним из таких людей. Он и Ягуар занимали одинаковое положение в своих партиях. Но когда бушует буря напряженной борьбы, когда жизнь кипит и сгорает, как в огне, — до того ли тут, чтобы заниматься доподлинными изысканиями: кто? что? откуда? зачем?
Тот, кем мы сейчас занимаемся, и у врагов, и у друзей звался Эль-Альфересом. Слово, которое по-испански означает «подпоручик», эта удивительная личность присвоила себе в виде фамильного прозвища, свыклась с ним и ни на какое иное не отвечала. Отчего он избрал для себя такое странное прозвище, ответить было так же нельзя, как и на многое другое, связанное с ним.
Итак, вот какой человек появился среди посетителей пулькерии.
Окинув смелым, надменным взглядом окружившую его в беспорядке разношерстную толпу, он сел на бочонок и начал, растягивая слова с деланной небрежностью:
— Ну вот, хорошо, мои негодяи, славно-таки вы здесь развлекаетесь.
Среди стоявших пробежало сдержанное, почтительное хихиканье. На губах говорившего сильнее заиграла презрительная усмешка.
— Славно, мои шакалы, — продолжал он тем же тоном, — а ведь вам хочется теперь отведать крови, не так ли?
— Да, — хором ответило угрюмое собрание.
— О-о! Ну так успокойтесь на этот счет: я дам вам отведать ее всласть. Но почему это я не вижу здесь Рамиреса? Может быть, его уже повесили? Он, правда, давно уже заслуживает этого, но не думаю, чтобы он был настолько глуп, чтобы дать себя сцапать агентам мексиканского правительства.
Все это было произнесено таким мягким, певучим голосом, что глумление, которое этим оттенялось еще более, становилось невыносимо для постороннего человека.
— Я услышал свое имя, — сказал Рамирес, появляясь на пороге.
— Да, я произнес твое имя. Что ж? Ты один?
— Нет.
— Они оба здесь? — Оба.
— Вот и отлично. Теперь, если Ягуар так же верен своему слову, как я своему, то я ручаюсь за успех.
— Я сдержал свое обещание, Эль-Альферес, — проговорил Ягуар, за несколько минут до того вошедший в пулькерию.
