С сарматов мгновенно слетела невидимость, пленка «универсальной защиты» лопнула, и десяток людей, вдохнув этот снежный туман, в приступе кашля и рвоты упали на четвереньки. Этрусков, защищенных кроме Русовых амулетов еще и собственной склонностью к Силе, не замутило. Однако…
Домлар вдруг почувствовал необычайную бодрость, словно он не участвовал в изнурительном сражении, а всего лишь для удовольствия пробежал легкий кросс. Не успел этруск порадоваться такому быстрому восстановлению, как его настроение резко испортилось. В двух шагах от него поднимался невесть откуда взявшийся недавно убитый гроппонтец с недвижимым лицом-маской. Недолго думая воин решил исправлять недоразумение, убить врага окончательно.
Противник удивил своим мастерством. Он ловко орудовал мечом, который наверняка забрал у кого-то из товарищей Домлара, – клинок был типично этрусским. Домлара охватила ярость. Проклиная собственную медлительность, он атаковал и оборонялся, начисто забыв о магических способностях. Но и южный воин скоростью не блистал. Он дышал так тяжело, как будто сражался на вершинах Каринских гор, а не на берегу моря. Вялый бой затягивался, грозя обоим смертью от разрыва сердца…
Флавию быстро надоело молчание, повисшее между ним и обеспокоенным Адыгеем. Прошло всего полстатера, как они остались одни.
– А господин Рус-то каков! Скромный, как великий Физиклид. Слышал о таком философе? – Тиренец не ответил. Это эритрейца не смутило. – Я и подумать не мог, что он – князь! Сначала, признаюсь, боялся до колик. Приведу я вас в этот лес, а вы меня тут вжик и здравствуй, Пресветлая!
– Как Пресветлая? – встрепенулся Адыгей.
– А я ее почитатель. Был ее. Ой, прости, Справедливый, глупого старика! Сейчас, конечно, Эледриаса чту. Забываюсь иногда. – Но не чувствовалось в нем раскаяния. Не был он ревностным верующим. – Эй, ты чего! – Флавий испугался подозрительного взгляда. – Тебе князь велел меня не трогать, я сам слышал!
– Тьфу! – презрительно сплюнул Адыгей и отвернулся. – Нужен ты мне. – Его беспокоили совсем другие мысли, а не путаность верований глупого пастуха.
Флавий не сразу, но успокоился. И продолжил нервную болтовню:
– А как он умен! Как скажет, так понимаешь – вот Великий Человечище! Видят боги – останется в веках. Из современников его можно с Сергием сравнить. Об этом умнейшем муже слышал, Адыгей? В Месхитии живет… жил. Раб-философ! Был, то есть, рабом, конечно. Я потому месхитинские вина чту – отдаю ему дань. Он целую оду о местном вине написал, я из нее цитировал, помнишь? Теперь он вроде бы в пятно альганское перебрался… как его… – Невероятно морщинистый лоб наморщился еще сильнее.
– В Сильвалифирию? – нехотя подсказал Адыгей. Назвал ближайшее к Месхитии пятно, ставшее отдельным государством.
– Точно! Так ты знаешь Сергия?! – восторженно воскликнул пастух и вскочил, намереваясь то ли обнять своего охранника-надзирателя, то ли желая просто размяться.
Флавия вдруг выгнуло до невозможности, до хруста в спине, и повалило на ветви ближайшего кустарника. Он повис на них немыслимым мостом, едва ли не касаясь затылком собственных пяток. Тело затрясло, изо рта пошла густая пена, нехотя потекшая к ноздрям. Но когда к припадочному подбежал ошеломленный Адыгей, Флавий уже расслабленно валился на траву. Тиренец подставил руки, чтобы смягчить падение.
Потрогал пульс – сердце билось сильно и ровно, но сознание не возвращалось.
– Флавий, очнись! – крикнул он и дал больному хлесткую пощечину.
Голова легко мотнулась, будто сидела не на крепкой шее, а на веревке. Адыгей замахнулся другой рукой, чтобы исправить ошибку, но вдруг встретился с Флавием взглядом. Когда только тот успел очнуться?
Мутные темно-карие глаза были безумными. Точнее, без разума, пустыми. Лицо застыло, будто схваченное лаком, густая белая пена расползлась по щекам, скрывая глубокие трещины-морщины, казавшиеся жесткими, прорезанными прямо до кости. Невольно захотелось подсмотреть, как он бреется.
– Грязный варвар! – прошипел Флавий и ловко схватил тиренца за шею. В правой руке возник поясной нож. Изумленный радикальным изменением своего подопечного, Адыгей продолжал сидеть рядом с лежащим эритрейцем на коленях, запаздывая предпринять хоть что-то.
Лезвие скользнуло по пленке «универсальной защиты», и правая рука пастуха ушла в пустоту. Тогда он легко повалил «ночного волка» на землю, оседлал и принялся душить, не переставая изрыгать ругательства. Горло варвара оказалось неимоверно твердым, пальцы не могли продавить голую загорелую кожу и даже будто не касались ее.
Адыгей смотрел в лицо Флавия, вглядывался в каждую черточку, пытаясь найти в них разгадку кардинального изменения, и одновременно решал: зарезать проводника или не стоит. Правая рука давно сжимала рукоять кинжала. Вдруг послышался хрустящий стук, и тело душителя мешком свалилось на тиренца. Рядом показались чьи-то ноги, одетые в штаны из каганской ткани защитного цвета. Подняв взор выше, Адыгей наткнулся на ухмыляющееся лицо Максада.
– Что смотришь? – довольно проговорил он, пряча кинжал со следами крови на рукояти в ножны. – Вставай и вяжи одержимого. Живой он. Я знаю, куда и как стучать надо.
– Ты когда вернулся? – спросил Адыгей, когда связанное тело Флавия, дополнительно обработанное каганским амулетом «глубинного сна», всегда носимого Максадом, лежало под далеким деревом, в десяти шагах от беседующих. Коронпор и тут подстраховался. И успел посетовать, что забыл о перстне и отключил пастуха по старинке – рукоятью кинжала. Все-таки можно было и насмерть зашибить.
– Когда убедился, что Гелиния в безопасности. Удобная у магов позиция, хорошо скрыта. А эритрейца я сразу заподозрил. У меня чутье на предательство. – Максад умолчал, что подозревает он всех и всегда.
– Да нет же! Я людей знаю, ты уж мне поверь…
– Наслышан, – грубо прервал Максад, давая понять, что знает о прошлом «ночного волка» практически все.
– Зачем ты так, коронпор? Я честно «обрубил ночь». – Адыгею, неожиданно для себя, стало обидно.
– И это знаю, – сказал главный безопасник более мягким тоном, но все же счел своим долгом немножко пугнуть: – Иначе по-другому бы с тобой разговаривал. Нет, я не намекаю, а так.
– Э-эх! Не зря вас, Следящих, не любят! – в сердцах воскликнул Адыгей.
– Но, если что, кричат «Спасите!», – подхватил коронпор. – Брось, пустой разговор.
Отвернувшись друг от друга, помолчали. А в целом ждали развязки и возвращения своих. Желательно всех и конечно же с Гнатиком.
Первым не выдержал Адыгей.
– Как думаешь, что с ним? – спросил, кивая на спящее тело.
– Я не склонный к Силе, – развел руками Максад, – но предполагаю, что это влияние лоосок. Он же был почитателем Пресветлой. Интересно, много он успел подслушать?
– Ты думаешь?!
– Почти уверен. Они были мастера в ментальной сфере. Теперь они знают все, о чем он слышал и что видел. Я, конечно, следил за ним. Рус выбрал верное расстояние, когда обсуждали нападение, все говорили тихо, но все же. По крайней мере, количество людей лооски точно узнали.
– Дарки! – Адыгей с досады хлопнул себя по коленям. – Надо Русу сообщить!
– Стой! Он велел не «звонить», но я рискнул, рассказал. Нарушил приказ. Он уверил, что ничего страшного не случилось. Надеюсь, Предки и боги на его стороне, – пожелал Максад, думая, впрочем, больше о Гелинии и наследнике, чем о Пиренгуловом зяте. Гнатик, к которому коронпор успел проникнуться теплотой, расплачивается за грехи отца и больше никого – об этом знало достаточно народа. А еще больше – догадывалось.
– Да пребудут с ним благосклонность Предков и богиня Удачи! – вторил Адыгей. А вот он искренне желал вернуться живым-здоровым именно Русу.
Глава 18
«Звонок» Максада застал Руса в неподходящий момент. Он, Леон, Андрей, Саргил, Ермил и Архип при помощи «прыжковых поясов» спустились со скалы и очень осторожно, прячась за редкими кустиками, несмотря на то, что были скрыты «браслетами невидимости», пробирались в сторону центрального дома, задумывая обогнуть другие строения по противоположному от моря краю поселка. Шагах в двадцати от места спуска обнаружилась пара дозорных, прячущихся за большими валунами. Они с Леоном шептались, как можно их обойти, и тут – «звонок». Максад был человеком разумным, поэтому по пустякам не побеспокоил бы. Тем более он оставался отвечать за безопасность Гелинии, а значит, речь могла пойти о ней. Рус предупредил друга и ответил на вызов.
Время во внутренней вселенной останавливалось, поэтому о продолжительном выпадении из внешнего мира говорить не приходилось. Опасность была в другом. В ситуации, требующей немедленной реакции на внезапную непредсказуемую угрозу, лучше было не рисковать и вглубь себя не лазить. Дело в том, что «по возвращении», как бы ты ни старался, как ни настраивался, а все равно происходило раздвоение личности: только что, буквально в этот самый момент ты находился в собственной вселенной, в совершенно иной обстановке; рассуждал, беседовал с кем-то, переживал, либо, наоборот, отдыхал, расслаблялся, причем долго, и тут сразу, без перехода, следовало возвращение в реальный мир, где ты так же, буквально сей момент, занимался совершенно другими делами. Ледяной омут после жаркой парной. Стресс происходил нешуточный, в боевой обстановке недопустимый. Это в более-менее спокойной ситуации кратким раздвоением сознания можно было пренебречь.
