Но человека, как индивидуальное «я», благодаря его невежественному самоотождествлению с работой и становлением, словно они обязаны своим существованием его душе, а не силе его души, силе, исходящей из нее, ставит в тупик чувство эго. Он думает, что именно он и другие люди делают все; он не понимает, что все делает Природа, а он представляет себе ее труды в ложном свете, искажает их из-за невежества и привязанности. Он порабощен гунами, то его стесняет унылая праздность тамаса, то уносят порывы раджаса, то ограничивают сумеречные огни саттвы, он совершенно не отличает себя от природного ума – единственного, модифицированного таким образом гунами. Над ним, следовательно, властвуют боль и удовольствие, счастье и горе, желание и страсть, привязанность и отвращение: он не свободен.
Дабы быть свободным, он должен вернуться от действия Природы к статусу Акшары; тогда он станет triguṇātīta, находящимся вне гун. Зная, что он является Акшара Брахманом, неизменным Пурушей, он узнает себя как неизменное безличное «Я», Атман, мирно наблюдающего за действием и беспристрастно поддерживающего его, спокойного, безразличного, равнодушного, неподвижного, чистого, единого со всеми существами в их сути, но не единого с Природой и ее деятельностью. Это «Я», несмотря на то, что она своим присутствием санкционирует труды Природы, несмотря на то, что она, своим всепроникающим существованием поддерживает и разрешает их, prabhu vibhu, само по себе не создает ни труды, ни состояния исполнителя, ни слияние трудов с их плодами, na kartṛtvam na karmāṇi sṛjati na karma-phala-saṁyogam, а лишь смотрит, как Природа в Кшаре добивается этих вещей, svabhāvas tu pravartate; оно не принимает ни греха, ни добродетели живых созданий, рожденных в это рождение как ее собственность, nādatte kasyacit pāpam na caiva sukṛtam; оно сохраняет свою духовную чистоту. Именно эго, сбитое с толку невежеством, приписывает их себе, потому что берет на себя ответственность исполнителя и выбирает именно эту роль, а не роль инструмента высшей силы, которым оно в действительности и является, ajñānenāvṛtam jñānam tena muhyanti jantavaḥ. Возвращаясь в безличное «Я», душа возвращается в высшее самопознание и освобождается от рабской подчиненности трудам Природы, ее не затрагивают гуны, она свободна от ее демонстрации добра и зла, страдания и счастья. Природное существо, ум, тело, жизнь все еще остаются, Природа все еще трудится, но внутреннее существо не отождествляет себя со всем этим, во время игры гун в природном существе оно не испытывает ни радости, ни горя. Оно представляет собой спокойное и свободное, неизменное «Я», наблюдающее за всем.
Является ли это последним состоянием, крайней возможностью, наивысшей тайной? Нет, поскольку это смешанное или разделенное, а не абсолютно гармоничное состояние, двойственное, а не единое существо, свобода в Душе, несовершенство в Природе. Это может быть лишь некоей ступенью. Тогда, что же за ней? Один способ решения этого вопроса принадлежит санньясину, который отвергает природу, действие в целом, по крайней мере, в той степени, в которой действие можно отвергнуть, так, чтобы могла существовать не смешанная неразделенная свобода; но хотя Гита тоже настаивает на отказе от действий, sarva-karmāṇi saṁnyasya, но на отказе внутреннем, отказе ради Брахмана. Брахман в Кшаре полностью поддерживает действие Пракрити, Брахман в Акшаре, даже поддерживая действие, отмежевывается от него, сохраняет свою свободу; индивидуальная душа, объединенная с Брахманом в Акшаре, свободна и обособлена от действия, а объединенная с Брахманом в Кшаре поддерживает действие, но не подвергается воздействию с его стороны. Это она может сделать наилучшим образом, когда видит, что и тот и другой являются аспектами единственного Пурушоттамы. Пурушоттама, обитающий во всех существованиях как тайный Ишвара, управляет Природой, и благодаря его воле, которую больше не искажает и не извращает чувство эго, Природа совершает свои действия посредством Свабхавы; индивидуальная душа превращает обожествленное природное существо в инструмент божественной Воли, nimittamātram. Такой человек даже в действии остается triguṇātīta, стоящим вне гун, свободным от гун, nistraiguṇya, он, наконец, полностью выполняет наказ Гиты, nistraiguṇyo bhavārjuna. Он действительно продолжает, подобно Брахману, обладать гунами, хотя и не ограничен ими, nirguṇam guṇabhoktṛ ca, лишен привязанностей, хотя, точно так же как и Брахман, все поддерживает, asaktam sarvabhṛt; но действие гун внутри него совершенно изменяется; оно поднимается над их эгоистическим характером и реакциями. Ибо он объединил все свое существо в Пурушоттаме, принял на себя божественное существо и высшую божественную природу становления, madbhāva, даже объединил свой ум и природное сознание с Божественным, manmanā maccittaḥ. Это изменение и есть окончательная эволюция природы и завершение божественного рождения, rahasyam uttamam. Когда оно происходит, душа осознает себя хозяйкой своей природы и, становясь светом божественного Света и волей божественной Воли, обретает способность превращать свою природную деятельность в божественное действие.
Глава XXIII. Нирвана и труды в мире
Учение Гиты в целом – это единение души с Пурушоттамой при помощи Йоги всего существа, а не только единение с неизменным «Я», как в более узкой доктрине, связанной со следованием исключительно по пути знания. Вот почему Гита после примирения знания и трудов способна развить идею любви и богопочитания, объединенных как с трудами, так и со знанием, усматривая в ней вершину пути к высшей тайне. Ибо если бы наивысшей или единственной тайной было соединение с неизменным «Я», это было бы вообще невозможно; ибо тогда по достижении данной точки рухнула бы наша внутренняя основа любви и преданности, равно как и наш внутренний фундамент трудов. Полное и исключительное соединение только с неизменным «Я» означает упразднение всей концепции изменчивого существа не только в его обычном низшем действии, но и в самой его сущности, во всем, что делает возможным его существование не только в трудах его невежества, но и в трудах его знания. Это означало бы упразднение всей разницы относительно сознательного равновесия и деятельности, существующей между человеческой душой и Божественным, которая делает возможной игру Кшары; ибо действие Кшары тогда полностью стало бы игрой неведения, в которой не было бы ни источника, ни основы божественной реальности. Напротив, единение с Пурушоттамой посредством Йоги означает знание о нашем единстве с ним и наслаждение этим единством в нашем самосущем бытии, а также знание об определенном разграничении и наслаждение им в нашем активном существе. Именно упорство последнего в игре божественных трудов, к которым побуждает движущая сила божественной любви и которые исполняются совершенной божественной Природой, именно видение Божественного в мире, гармонизированное с осознанием Божественного в «Я», делает действие и преданность возможными для освобожденного человека, и не только возможными, но и неизбежными в совершенной форме проявления его существа.
Но прямая дорога к единению лежит через твердое осознание неизменного «Я», и именно то, что Гита настаивает на этом осознании как на первоочередной потребности (ведь только после него труды и преданность могут обрести свое божественное значение), дает повод исказить ее смысл. Ибо, если мы будем брать те места, где она наиболее жестко настаивает на этой потребности, и пренебрегать наблюдением за логической последовательностью, в которой эти места находятся, мы можем легко прийти к заключению, что она на самом деле преподает лишенную действия поглощенность как окончательное состояние души, а действие считает лишь подготовительным средством для достижения покоя в неподвижном Неизменном. Эта настойчивость наиболее ярко проявляется в конце пятой и во всей шестой главе. Там мы находим описание Йоги, которая на первый взгляд могла бы показаться несовместимой с трудами, и видим, что слово «нирвана» неоднократно используется для описания того состояния, которого достигает йогин.
Это состояние несет на себе отпечаток высшего покоя тихого śāntim nirvāṇa-paramām, и, словно желая совершенно ясно дать понять, что она имеет в виду не буддийскую нирвану в блаженном отрицании бытия, а ведантическое погружение частичного бытия в совершенное, Гита все время пользуется фразой «brahma-nirvāṇa», «угасание в Брахмане»; и, конечно, представляется, что Брахман здесь обозначает Неизменного, по крайней мере, на первых порах выражает внутреннее непреходящее «Я», отстраненное от активного участия во внешней стороне Природы, хотя и имманентное ей. Таким образом, мы должны понять, каков здесь скрытый смысл Гиты и, особенно, является ли этот покой покоем абсолютного пассивного прекращения действия, означает ли самоугасание в Акшаре абсолютное исключение всякого смысла и сознания Кшары и любого действия в Кшаре. Мы действительно привыкли рассматривать нирвану и любой вид существования и действия в мире как несовместимые вещи и, возможно, склонны утверждать, что использование этого слова является само по себе достаточным и решает вопрос. Но, если мы внимательно отнесемся к буддизму, то усомнимся, существовала ли эта абсолютная несовместимость даже для буддистов; а если внимательно проанализируем Гиту, то поймем, что она не является частью этого верховного ведантического учения.
