я видел вас вчера, — сказал Сарычев. — На вечеринке.
— Вечеринка что надо, — похвалил Хазин. — А вы правда заслуженный работник культуры?
— Нет, — коротко ответил Сарычев. — А вы… вы тут чего делаете?
— В Заингирь ездили, — ответил я.
— В Заингирь? Так он не по этой дороге.
— Как это не по этой?! — возмутился Хазин. — Я специально два раза уточнял!
— Вы, наверное, у Лесниково свернули, — Сарычев указал сигаретой в окно. — А надо было у Лежниково, это дальше… Местность осматриваете?
— Немного.
— Ясно. — Сарычев пощелкал иволгу по клюву. — Вы же со станции?
— С какой…
— Со станции, — громко подтвердил Хазин. — Книгу пишем. Про то, как тут до станции было.
Сарычев кивнул.
— Тут раньше стекольный завод был, — он махнул рукой в лес. — Там банки для меда делали.
— А противогазы? — спросил Хазин.
Вездеход Сарычева трясся гораздо сильнее, чем «шестерка, отчего казалось, что птицы все еще живы.
— Противогазы не знаю, изоляторы еще делали, — сказал Сарычев. — Когда завод закрыли, у нас полгорода эти изоляторы по дворам растащило, так и валяются.
А станцию у нас давно хотели строить… Лет тридцать назад. Но потом в Буй перенесли. Начали там, но бросили…
— Вообще-то тут космодром сначала хотели, — сказал я.
— Космодром? — недоверчиво переспросил Сарычев. — Ну, не знаю…
Он щелкнул по клюву пестренькой размером с воробья птички, а я заметил, что у многих чучелок клювы помяты.
— Для космодрома тут неудобно, — сказал Сарычев. — До экватора далеко, дорогой старт получается, лететь невыгодно.
Сарычев знает толк в небесных механиках, а ведь от Чагинска до космоса за сорок дней не долетишь.
— Это для экспериментальных ракет, — пояснил Хазин. — Они более мощные. Могут хоть откуда лететь.
Машина заскрежетала. Как же она… Помнил же. «Лупоглаз», Федька так их называл.
— Ну, может, для экспериментальных… Хотя лучше станцию.
— Почему?
— Ну… — Сарычев сбился. — Как-то… Я в космодром не особо верю, а в станцию да. И потом… Если при космодроме музей откроют, то там, наверное, все космическое будет…
— Сергей Павлович Королев очень, очень уважал чучела, — вкрадчиво сказал Роман.
Эта информация заставила Сарычева задуматься, он выбросил в окно окурок и сбавил скорость, отчего в машине стало тише.
— Да, я в курсе, — сказал Сарычев через минуту.
— Из Белки и Стрелки сделали чучела, это всем известно, — продолжил Хазин. — Они стоят в Звездном городке.
— Плохо, кстати, сделано, — вздохнул Сарычев. — Шерсть с морды выпадает, а на морде самое главное место, это же как лицо…
— Вот и я всегда говорил, — сказал Роман.
— Само собой, — согласился Хазин.
— Если что — обращайтесь, — сказал Сарычев. — Я тут этими делами заведую.
Я не очень понял, но Сарычев пояснил:
— Чучела, охота, рыбалка, все на высшем уровне. Начальство, когда приезжает, то всегда ко мне.
— Спасибо, — поблагодарил я.
— Старый губернатор чуть ли не каждый месяц заглядывал, — сказал Сарычев. — Он кабанятник, причем такой, заядлый. И настоящий. Вышек не признавал — бил с лабаза. Не с этого подвесного кресла, а как раньше — доска да палка, как дед учил. Серьезный был охотник…
Сарычев опять потер клюв иволге.
— Серьезный был охотник. В лес уходил с ружьем и топором, и жил, и охотился, и умер…
— Как же он умер? — спросил Роман.
— Не вернулся. Ушел в лес — больше никто его не видел. Думаю, секач на клыки поднял.
Я не припоминал, чтобы какого-то губернатора поднимали на клыки, обычно просто отстраняли. Сарычев явно врал, придавал себе значимости, собственно, пристрастие к чучельному делу — серьезный признак завышенного самомнения, а тот, кто думает о себе слишком хорошо, всегда врет.
— Погодите, — сказал Роман. — Но губернатор… Он же недавно ушел в отставку…
Сарычев ухмыльнулся:
— Ну какой это губернатор? Так… А вот новый ничего, хоть и временный, но видно, что по делу поставили. Вчера вот…
Сарычев замолчал.
— Чего вчера? — спросил Роман.
— Хорошо отдохнули.
— Начальство довольно?
— Чье? Мое или ваше? Мое очень. А ваше? Во всяком случае, мы сильно старались, так и передайте.
— Да, передам, — сказал я. — Так им и передам.
Сарычев неожиданно снизил скорость. Двигатель перестал завывать, и Сарычев дружески сообщил:
— Можно лося организовать, в принципе. Или марала. У меня тут недалеко приятель есть, маралов держит, можно попробовать устроить. Кабана опять же. Сейчас сеголетки подросли как раз. Или вы не по этим делам?
— Да нет, по этим, — заверил Хазин. — Я всегда… Без вариантов.
— Нет, я в том смысле… если вы, к примеру, по рыбным делам, то можно на сома сходить.
— На сома? — с сомнением спросил Роман.
— Там сомы, — махнул рукой Сарычев. — На старой плотине. Можно поквочить, если есть интерес. Я квоки сам делал.
Сарычев выразительно булькнул щекой.
— Я им предложу, — пообещал я. — Может, они захотят поквочить.
— А медведя? — спросил Хазин. — Медведя можно поквочить?
— То есть?
— Ну, так, типа…
Хазин тоже булькнул щекой. Сарычев поглядел на него с подозрением.
— Медведя? — повторил Хазин.
Сарычев ответил не сразу, задумался.
— Медведи ушли, — сказал Сарычев через минуту. — На дальних болотах кормятся. Да и на фиг они нужны, медведи? Одна вонь да черви…
Сарычев плюнул в окно.
— Но если вы хищниками интересуетесь, то можно взять волка, — предложил Сарычев.
— Волка? — заинтересовался Хазин.
— У меня парочка на примете есть, — сообщил Сарычев. — Специально берег, для знатоков…
— Как называется ваша машина? — спросил я.
— Какая? Эта?
Сарычев не ответил, а принялся хохотать, словно я сказал что-то необычайно смешное. Я хотел спросить еще раз, но Сарычев резко свернул в кусты, мы оказались на опилочной дороге; здесь машину стало кидать и вертеть сильнее, так что разговаривать не получалось. Да и думать — в машине обнаружилось множество мелких и крупных железных деталей, о которые я то и дело ушибался, все внимание приходилось уделять удержанию.
Роман тихонько матерился, Хазин тоже поначалу матерился, потом прикусил язык. Хазину досталось больше всех — ему приходилось беречь кофры с фототехникой, поэтому по машине его швыряло гораздо сильнее.
Я ждал асфальта, однако когда мы выбрались на асфальт, тряска не прекратилась, а, напротив, усилилась. Машина словно запасла эту тряску на бездорожье и теперь щедро возвращала ее: нас продолжало колотить и подбрасывать, мы не могли сказать ни слова до самого города. Если Сарычев прибавлял скорости, тряска слегка прекращалась, но вместо этого начинал грохотать мотор, а в салон проникал масляный угар, тогда Сарычев сбрасывал газ. Странно, но я не ощущал никакой тошноты, внутренности словно сжались, организм вцепился сам в себя и как мог боролся с вредной машиной под названием…
Я не мог вспомнить каким.
Почему-то я поймал себя на мысли, что мне это нравится. Ехать, вцепившись
