«Германия и Австрия совершили поступки, делавшие войну возможной, а Тройственное согласие своими выступлениями сделало ее неизбежной… из всех держав Тройственного согласия, конечно, наиболее вызывающим образом вела себя в эти страшные дни Россия».
Так на Николая II и его правительство навешивалась еще одна буквально высосанная из пальца напраслина. Ведь в реальности в тот период времени не было никакого вызывающего поведения России. В этом нетрудно убедиться, вспомнив, что именно Петербург настоял на том, чтобы Белград максимально возможно принял бы условия австрийского ультиматума, а после того как Вена безапелляционно отклонила сербский ответ, именно Петербург делал все от него зависящее, чтобы состоялась международная конференция, на которой должен был бы быть выработан мирный вариант разрешения конфликтной ситуации. Наконец, мобилизация русской армии была объявлена лишь после того, как Австрия начала военные действия против Сербии.
В целом же позиция Тарле сводится к тому, что, с одной стороны, Антанте, в силу ее неподготовленности, в 1914 г. война была невыгодна: в этот момент времени она в ней была еще не заинтересована, а в Берлине такая заинтересованность, безусловно, имела место, и именно благодаря этому немцы и объявили войну сперва России, а потом Франции и Бельгии.
С другой стороны, якобы Антанта планировала напасть на Германию несколько позже, и только дожидалась подходящего для войны момента. Причем такой момент мог наступить не ранее 1917 г. И как тут не вспомнить нацистские бредни о превентивном характере нападения Германии на СССР в 1941 г. Та же странная «логика» прослеживается и у советских историков по отношению к Первой мировой войне. Вильгельм якобы всего лишь упредил своих противников и просто был вынужден начать превентивную войну:
«Конечно, такая постановка вопроса была Антанте в высшей степени выгодна: публицисты и дипломаты Антанты, доказывая, что Антанта и не хотела и не думала нападать на Германию уже именно в июле — августе 1914 г., незаметно и ловко сделали отсюда вывод, что и вообще Антанта думала будто бы только о всеобщем мире и спокойствии, что она существовала якобы для обороны от германского властолюбия…
Здесь придется напомнить академику его же слова, что франко-русская военная конвенция 1893 г. была заключена именно в качестве противовеса, направленного против гегемонистских планов Берлина, и носила эта конвенция явно оборонительный характер:
«Франко-русский союз был дипломатической комбинацией, которая стала почти неизбежной после заключения в 1879 г. союза между Австрией и Германией, а в особенности с 1882 г., когда к австро-германскому соглашению примкнула Италия и таким образом возник Тройственный союз. Тройственный союз был явно обращен враждебным острием как против Франции, так и против России, и, конечно, был сильнее, чем Франция и Россия в отдельности. Положение Франции и России было тем более критическим, что как раз в 1880-х годах обе эти державы были в самых натянутых отношениях с Англией».
Сохранила Антанта свой оборонительный характер и после присоединения к ней Великобритании, о чем также пишет Тарле:
«Эдуард VII создавал ее (Антанту. — Авт.), а сэр Эдуард Грей (после смерти короля) поддерживал сначала как силу, так сказать охранительную, стремящуюся по своим заданиям держать Германию в твердо очерченных рамках и не давать ей возможности нарушить установившееся положение ни в Европе, ни на остальном земном шаре…»
Таковы факты, однако при таком их раскладе в воздухе повисала вся возведенная Ильичом идеологическая конструкция, которая оправдывала его борьбу за поражение царского правительства в войне. Впрочем, когда фактов нет, то их можно с успехом заменить домыслами, что советский академик от истории и делает:
«…Это не значит, что Антанта раз и навсегда отказалась от мысли при удобном случае и в свое время первой броситься на Германию, чтобы сломать ее экономическую и политическую силу. Но именно при том случае, который будет удобен, и в то время, которое должно было наступить далеко не сейчас. А пока — ждать и подстерегать Германию на ошибках и опасных шагах…»
Разумеется, из оборонительного характера Антанты вовсе не следовало, что со временем этот военно-политический блок не мог трансформироваться в наступательный, нацеленный на агрессию против Германии. Однако простор для гаданий на кофейной гуще в вопросе о том, что было бы, если бы… чрезвычайно широк. Тем не менее рассмотрим, имеются ли какие-либо доказательства того, что Антанта сама со временем действительно намеревалась напасть на Германию.
Чаще всего сторонники версии агрессивной природы Антанты указывают на наличие планов военных действий, направленных против Германии, и ее участие в гонке вооружения. Однако из этих фактов вовсе не следует, что эти меры предпринимались Антантой именно с целью подготовки будущей агрессии, а не для создания такой степени боеготовности русской и французской армий, которые сделали бы невозможной любую агрессию со стороны Центральных государств. Ведь Германия, в свою очередь, также участвовала в гонке вооружений, и при этом в арсенале немецкого Генштаба был весьма агрессивный план Шлиффена, который должен был обеспечить ей быструю победу в войне на два фронта.
Поэтому вряд ли можно всерьез принять тезис Тарле, что уже из самого факта слишком большой силы Антанты автоматически следовала ее агрессивность:
«…Короче говоря, противоречие, присущее Антанте, заключалось в том, что она была слишком сильна и что выжидание было для нее слишком выгодно, чтобы ее политика могла быть только "оборонительной"».
Прежде всего, Антанты в виде союза Тройственного согласия до начала Первая мировой войны в природе еще не существовало. На самом деле был франко-русский союз 1893 г., был англо-французский союз Сердечного согласия 1904 г., дополненный в 1912 г. секретной военно-морской конвенцией, и, наконец, было англо-русское соглашение 1907 г. Это соглашение касалось разграничения интересов России и Великобритании в Афганистане, Тибете и Персии, но оно, однако, никоим образом не являлось союзным договором и не обязывало Англию вступать в войну в случае нападения Германии на Россию. А самое главное, несмотря на все старания русской дипломатии, Лондон категорически отказался включать в соглашение какие-либо вопросы, связанные с Константинополем или с проливами.
Несмотря на то, что французский и английский генштабы разрабатывали планы военного и морского сотрудничества на случай войны с Германией, однако эти планы принимались Лондоном с большой оговоркой, что в силу они войдут только в том случае, если это в свое время признает необходимым британский кабинет. Твердых же обязательств прийти на помощь Франции англичане на себя так не взяли, ссылаясь на невозможность дать его без соответствующих санкций Парламента. Причем на суше планы возможной английской помощи предусматривали выделение всего лишь 4–6 дивизий.
Так могла ли Антанта со временем сама начать войну против Германии и Австрии? Для того чтобы ответить на этот вопрос, необходимо понять, а во имя каких же совместных целей Англия, Франция и Россия могли бы инициировать такую войну.
Прежде всего, хотела ли Великобритания войны с Германией? Здесь необходимо вспомнить, что в английском кабинете существовала мощная группа прогермански настроенных министров во главе с лордом Морли. Именно под влиянием Морли и его союзников к началу Первой мировой войны были значительно ослаблены англо-германские противоречия, подписано соглашение о разделе бывших португальских колоний, согласованы условия завершения строительства Багдадской железной дороги, а Германия пошла на выгодные для Англии условия эксплуатации нефтяных месторождений в Шатэль-Арабе.
Поэтому когда 27 июля 1914 г. правительство Его Величества впервые обсуждало вопрос о возможности участия Англии в назревающем общеевропейском конфликте, то за войну с Германией высказались всего четверо министров, а против — одиннадцать.
Кроме того, в Лондоне даже сторонники Антанты желали, чтобы борьба с немецкими претензиями на гегемонию на континенте велась бы чужими руками, а более всего для этой роли подходила Россия. Именно поэтому, 1 августа, сразу после объявления Германией войны России, британский министр иностранных дел Грей предложил немецкому послу князю Лихновскому вариант договора об англо-французских гарантиях нейтралитета, непременным условием которого должно было бы стать обязательство Германии не нападать на Францию. Таким образом, немецкие военные силы сознательно направлялись на необъятные русские просторы, где, как это ранее случилось с Наполеоном, они могли бы потерпеть поражение, несмотря на все их военные победы. Однако этот номер у Лондона не прошел, поскольку Вильгельм не без оснований опасался, что Франция могла ударить немцам в спину сразу же после того, как их основные силы начнут боевые действия на Востоке.
