Но беспокойство насчет тарелки показалось Клер пустяком в сравнении с новой напастью — разрушением части «Тереза-хауса» и уничтожением старинных ванн. Клер внимала чудовищному шуму этих работ и, лежа в своей уцелевшей ванне, всем телом ощущала пробегающие по воде мощные ударные волны, казавшиеся ей подобием цунами, обрушившегося на один отдельно взятый дом. Будущее мчалось на нее с огромной скоростью, как гоночный автомобиль, и Клер просто не могла предвидеть, какие последствия эта гонка будет иметь лично для нее. Она сделала слабую попытку спасти ванны, но, конечно же, ее никто не услышал.
— Постойте! — кричала она рабочим. — Я знаю тех, кому эти ванны нужны!
Однако наемники строительной компании даже не взглянули в ее сторону. Разгром продолжался, причем громили не только ванны, но и раковины, и кухонные шкафчики. Словом, шло истребление любых артефактов тех изящных времен, когда вещи делались на века, когда предметы быта приравнивались к произведениям искусства, когда ванна становилась напоминанием о целой культуре, а раковина, элегантная и прихотливо изогнутая, высилась на пьедестале, словно античная ваза.
На смену этой роскоши пришли уродцы из пластмассы и металлопластика. Новые «стандартные» (ха-ха!) ванны заполнялись только до середины. В этих дешевых мелких корытах скрюченное тело купальщика наполовину торчало из воды, и он чувствовал себя омаром, выброшенным на мелководье и прибитым к чужому берегу. Всю неделю Клер наблюдала за доставкой «стандартных» изделий в «Тереза-хаус». «Пусть только попробуют поднять руку на мою ванну, — думала Клер, — уж я им устрою!»
Клер позволила себе еще одно блаженное погружение в теплую пену Она вдыхала пар, благоухающий маслами, привезенными из Греции, Италии и Турции. Ощущался и аромат лавандового масла, купленного во Франции, в прибрежном городке Ле Лаванду. Ароматерапия без границ. Клер жила по принципу «Кашу маслом не испортишь», а потому добавляла в воду все известные ей травяные и цветочные эссенции, веря, что они помогут ей восстановить силы.
Она облегченно вздохнула, узнав, что продвижение «батальонов смерти» все-таки остановилось, хотя и в непосредственной близости от нее — в сущности, прямо у ее двери, на третьем этаже. Спасена. От гильотины. У последней черты. Пощадили вместе с ванной… Клер не могла себе представить, что было бы, если бы они постучались к ней. Есть вещи, совершенно необходимые для жизни: музыка и хорошая ванна. «Я бы сражалась за свою ванну до последнего, — сказала себе Клер. — Даже отряд особого назначения не смог бы ее у меня отнять».
Карузо взял свое фирменное верхнее «до» и держал его, наполняя сердце Клер радостью. Клер улыбнулась: несчастная любовь, поднятая на вершину искусства, — чего еще желать? Потом откуда-то сверху прозвучало «ля бемоль» — пала очередная старинная ванна «Тереза-хауса».
Жизнь склонна… к изменчивости. Сегодня она приняла обличье разрушительницы и явилась к Клер в облаке строительной пыли (непонятно, как эта пыль просочилась в квартиру, ведь окна наглухо закрыты). Пылевая завеса держалась уже несколько недель, оседая плотным слоем на всем, что принадлежало Клер, да и на самой Клер… отсюда необходимость принимать ванну еще чаще и подолгу.
Когда ария закончилась, и голос Карузо смолк, Клер поднялась, порозовевшая от длительных водных процедур. У нее даже кожа на кончиках пальцев сморщилась. Судя по всему, она провела в ванной полдня. Был уже седьмой час. Клер поняла, что опаздывает на вечеринку, но тут же улыбнулась: подруги знают, что она опоздает. У них даже существовал уговор: если праздник начинается, к примеру, в восемь, то Клер надо приглашать к семи.
Клер Молинаро обитала в собственном часовом поясе. Она жила не по «восточному времени», а по «международному времени Клер». Иногда она переставляла свой внутренний таймер на семь часов вперед, словно все еще — мыслями и душой — оставалась за границей, где так часто бывала. Таким образом, находясь в Нью-Йорке, Клер бодрствовала ночью, и подобный режим ее вполне устраивал.
Клер всегда казалось, что она плывет против течения, движется против ветра. Другие шли на работу, а она домой; она нередко меняла местами день и ночь, завороженная волшебным блеском ночных огней. На протяжении почти всей своей «карьеры» она выступала в заведениях, работающих до четырех утра, а потом еще тусовалась с другими музыкантами. Только под утро приходила она в «Тереза-хаус», в комнату, где ее ждали цветы и птица, спрятавшая голову под крыло.
Возможно, больше всего Клер любила возвращаться домой на рассвете… Иногда она могла пройти по пустынным улицам целые мили. Казалось, Нью-Йорк принадлежит ей одной — как во сне… Сомнамбулическая прогулка по лунным тротуарам… Клер могла бродить до тех пор, пока ее город не проснется. Ей нравилось смотреть, как дворники убирают улицы, нравилось вдыхать воздух, пропитанный ароматами кофе и горячих багелей.[63] В такой час она любила заглянуть в соседнюю, открытую круглые сутки лавку, стараясь подгадать к тому моменту, когда пачка свежей «Таймс» — шмяк! — уютно шлепнется на прилавок. После ночных прогулок Клер легко приходила в себя и вскоре была готова к новому дню, причем в будущее она смотрела не просто с надеждой, но еще и в предвкушении какого-то сюрприза. При этом она органично сочетала тягу к неизведанному с преданностью давно знакомым и любимым вещам.
Вот и теперь с наступлением темноты биоритм Клер достиг наивысшей точки. Она стала бодрее, подвижнее, активнее. Свечи, горячая ванна, пена, даже большое жесткое полотенце на батарее — все напоминало ей о Ночи Ночей… о той ночи, подробности которой так хотели знать подруги… Какое слово подобрать ей для своего состояния? Клер была вовсе не в восторге от привычных, обыденных выражений — «забеременела», «в положении» или, не приведи господь, «залетела», как говаривали в ее родном городке Старуха, штат Пенсильвания. (На самом деле город назывался Старрукка, но Клер с детства привыкла переиначивать название.) Нет, она бы никогда в жизни не сказала: «Я залетела». Если бы ей все-таки пришлось определить происшедшее с ней, она остановилась бы на слове «зачала». Да, «зачатие» лучше всего подходило для случая Клер, ведь беременность преобразила ее и в духовном плане.
Насколько откровенной собирается она быть с подругами? Стоит ли рассказывать им все? Клер задула свечи, вставленные в горлышки стеклянных сосудов разных цветов и форм. Эти свечи были свидетелями происшедшего с ней. Они освещали два обнаженных тела — ее и Дэвида…
Клер насухо вытерлась, с улыбкой вспоминая радости той ночи. Ночь Ночей, о да. Ладно, кое-что она им расскажет, поделится с ними своим удовольствием. Клер потрясла головой, пренебрегая феном. Пусть волосы сохнут сами, но только чтоб высохли хорошенько: слишком уж холодный сегодня вечер, чтобы выходить на улицу с мокрой головой. Теперь простуда для нее непозволительная роскошь.
