Воздух был такой морозный, что казался невидимой стеной. Клер сделала вдох и ощутила покалывание в дыхательных путях — это зима хлынула в легкие… Ветер хлестал ей в лицо, будто пытаясь остановить ее. Она почувствовала, что щеки у нее запылали, а потом кожа словно бы затвердела и онемела.
Клер не дрожала — тепло, поднимавшееся из самой сердцевины ее существа, из той глубины, где созревал ребенок, согревало ее до самых кончиков пальцев, вцепившихся в руль. Она стала сильнее жать на педали и вскоре уже во весь опор мчалась навстречу ветру.
Проезжая мимо фруктовой лавки с пророческим названием «Райский сад», Клер чуть помедлила. Ее беременности могло не быть, если бы не две таинственные встречи, произошедшие с ней именно здесь, на местном фруктовом и цветочном рынке, в тот незабываемый майский день.
День был не только воскресный, но и праздничный — День матери. Впрочем, Клер вовсе не считала его праздничным. Ее мама умерла, когда Клер было всего два года, и у девочки остались только обрывки воспоминаний: ароматы пудры и туалетной воды, прикосновение шелковистых губ перед сном… Если у Клер и были какие-то ассоциации с Днем матери, то скорее неприятные. Отец женился во второй раз, причем с оскорбительной поспешностью — всего через четыре недели после смерти первой жены. Его избранницей стала женщина по имени Герда, больше всего напоминавшая ведьму из сказок братьев Гримм. Она идеально подходила на роль злой мачехи. Клер подозревала, что отец женился снова, потому что не мог позволить себе платную няньку, а сам целыми днями пропадал в сталелитейном цехе. Вот поэтому Герда, появившаяся у них сначала в качестве дешевой домоправительницы, вскоре стала для отца Клер «бесплатной» женой. В результате пришлось расплачиваться с ней своей собственной жизнью и жизнью дочери.
Это тягостное супружество оказалось прочнее каната. Отец Клер продал душу за трехразовое питание и выглаженные рубашки. Ненависть, с которой он и Герда смотрели друг на друга, связывала их так сильно, что могла поспорить с любовью. Они были не в силах расстаться.
Клер не видела обоих вот уже много лет. В тот памятный День матери ей даже в голову не пришло купить для Герды сирень или конфеты, ведь именно из-за мачехи она ушла из дома. Клер не могла найти оправдание выбору отца. Такое впечатление, что он убил саму память о первой жене — веселой, свободной и красивой женщине. Лила (так звали маму Клер) тоже была музыкантшей, правда, скорее классического направления, и за неимением другой сферы применения своего таланта играла на церковном органе. Сохранились фотографии Лилы: пепельная блондинка, с широкой костью, как и Клер, с такими же пухлыми губами и большими голубыми глазами. Разве можно променять такую женщину на тролля в перекрученных чулках и ортопедических сандалиях?
Даже в такой дыре, как Старрукка, штат Пенсильвания (или Старуха, как называла родной город Клер), Герду считали ужасной скрягой. Она мыла пластиковые тарелки, отвергая сам принцип одноразового использования посуды. Герда в жизни не выбросила ни одной банки, ни одной коробки, и все они громоздились на кухне грозными, покрытыми копотью утесами.
Но самое ужасное, что Герда жестоко обращалась с Клер — так жестоко, как злая мачеха из страшных сказок. Можно без преувеличения сказать: она сожалела, что Клер не умерла вместе с матерью. Однако девочка вовсе не годилась на роль жертвы и всегда давала сдачи. Если Герда пыталась отшлепать ее, Клер предусмотрительно прятала под колготки книгу, и мачеха больно ударялась сама. А когда Клер впервые надела туфли на высоких каблуках и Герда назвала ее потаскухой, девушка, протискиваясь по забитой коробками кухне якобы случайно наступила мачехе на ногу в сандалиях с открытым носком.
Когда Клер исполнилось шестнадцать, она убежала из дома, чтобы больше никогда не возвращаться в Старуху. Вот потому-то в День матери, всего каких-нибудь семь месяцев назад, Клер даже и не вспомнила о Герде. Зато в ее памяти всплыли размытые образы, связанные с родной матерью. Без сомнения, Лила была добра. Клер смутно помнила мамин цветочный аромат, прикосновение ее губ к своей щеке. В младенчестве она все время плакала, и Лила укачивала ее перед сном. У нее осталось только одно отчетливое воспоминание о маме, и было это, как говорится, «прелесть что такое».
Лила кормила дочь грудью, и, видимо, настал момент, когда пора было заканчивать кормление. Умоляя покормить ее еще немного, Клер протянула ручонки к маминым «титечкам», и Лила, немного поколебавшись, сказала со смехом: «Почему бы и нет? Конечно, милая». И хотя прошло уже более тридцати четырех лет, вкусовые рецепторы Клер по-прежнему помнили этот вкус любви, напрямую переданный матерью.
А по поводу официального праздника у Клер не было никаких сантиментов. Она думала: «О, День матери — очередной повод опустошить кошельки покупателей». И действительно, поздравительные открытки и сирень, розы и шоколад — целая индустрия, изобретенная для выражения любви, хотя настоящая любовь от календаря не зависит.
Но именно в тот день у цветочно-фруктового лотка жизнь Клер изменилась. В очереди перед ней стояла женщина маленького роста, с прямыми каштановыми волосами, симпатичная, но вроде бы ничем не примечательная. Зато на руках у этой женщины сидела совершенно необыкновенная малышка. Она посмотрела на Клер. Да-да, девочка действительно на нее посмотрела, причем каким-то невероятно осмысленным, взрослым взглядом. Она была умненькая, эта малышка. Вперив в Клер свои огромные голубые глаза, она словно бы спрашивала о чем-то важном: «Зачем? Почему?»
Но Клер могла бы забыть об этом странном ребенке, если бы не случилось то, что случилось. Маме девочки надо было уложить покупки в сумку, и она посадила малышку на прилавок. Клер первой заметила, что кроха вот-вот соскользнет, и бросилась к ней, не раздумывая, чисто рефлективно. К счастью, падение удалось предотвратить.
— О господи, — выдохнула женщина, — спасибо вам…
Должно быть, незнакомка догадалась о чувствах Клер по выражению лица: поймав младенца, Клер ощутила, что попалась сама. Благоухание волос, мягкость младенческой кожи, невероятная плотность этого маленького существа. Вес девочки ощущался как-то по-особому — она была тяжелой и легкой одновременно.
Впоследствии Клер вспомнила один старинный афоризм: «Ты не чувствуешь жажды, пока тебе не предложат воды». Вдохнув аромат младенца, она впервые испытала тягу к материнству.
— Хотите подержать ее? — спросила мать девочки.
Клер только кивнула. В ту минуту она прожила целую жизнь, полюбив это дитя. Да, она просто влюбилась в совершенно незнакомую малышку… Через мгновение Клер вернула ее матери, на прощание прикоснувшись губами к мягким как пух волосикам.
