ее руки запутывались в моих волосах.
– О… боже… Лэнд… подожди… да… продолжай… медленнее… о боже… – стонала она. Мне нравилось, как она стонет.
– Еще, еще, еще…
Мне это нравилось. Мне так это нравилось. Мне нравилось…
Мне…
Нравилось…
– Что тут происходит? – раздался голос, вырвав нас из ошеломленного транса.
Я поднял голову и увидел взрослую женщину, смотрящую прямо на меня.
– Мам, привет, – крикнула Шей, хватая одеяло и прижимая его к себе. – О боже, я… ты… мы…
Она путалась в словах, и я быстро вскочил, осознавая, что прямо сейчас мать Шей стоит здесь… в комнате Шей… спустя несколько секунд после того, как моя голова красовалась между ног ее дочери.
В этой ситуации не было ничего обнадеживающего.
– Что ты здесь делаешь? – нервно спросила Шей, крепко сжимая одеяло вокруг талии.
Черт возьми, мать Шей только что видела, как я вылизываю ее дочь.
В ту секунду я мечтал умереть медленной, мучительной смертью, и покрасневшее лицо Шей свидетельствовало о том, что она чувствовала то же самое.
Ее мама подняла тонкую бровь.
– Я пришла с работы пообедать. Что ты здесь делаешь? Ты должна быть в школе!
– Извините, миссис Гейбл. Это моя вина, и я… – я попытался объяснить, но она указала на дверь.
– Уходи.
Я подчинился ее приказу. Что еще мне оставалось делать? Попробовать объяснить ей, почему моя голова лежала между бедрами ее дочери посреди школьного дня?
Я отправился домой и сразу же написал Шей.
Я: Ты в порядке?
Тишина. Я написал ей еще дюжину сообщений, но все они остались без ответа. На следующий день она подошла ко мне, держась за лямки рюкзака и смущенно улыбаясь.
– Наказана? – спросил я.
– Наказана, – ответила она.
– Забрали телефон?
– Ага, и доступ в интернет.
Что ж, ожидаемо.
– Без сожалений? – спросил я, нахмурив брови.
Ее очаровательные щечки порозовели, а губы расплылись в широкой улыбке.
– Без сожалений.
* * *
Поздно вечером мне написал Эрик. Он сказал, что сожалеет о случившемся с Реджи и ему очень стыдно. Было печально это узнать. Ему не за что было стыдиться.
Эрик: Я не гей или вроде того, не думай… Я просто пытаюсь во всем разобраться.
Я: Кем бы ты ни был, ты останешься моим другом.
Эрик: Спасибо, Лэнд.
Я: Я надеру задницу любому, кто тебя обидит. Одно слово, и я их растопчу.
Я скучал по нашим вечерним свиданиям с Шей, но понимал, что ее наказание было вполне оправданно. Если бы я был ее отцом, то запретил бы ей общаться с людьми по меньшей мере на месяц. Во всяком случае, мне удавалось видеть ее во время учебного дня и на репетициях.
В тот вторник в мою дверь постучали, и я поспешил открыть, наивно предполагая, что это может быть Шей. К моему разочарованию, там стояла Моника. Она была последним человеком, которого я хотел видеть, но Моника имела дурную привычку появляться в самые неподходящие моменты.
– Что тебе нужно? – спросил я ее, открывая входную дверь.
– Хочу с тобой накуриться, – пробормотала она, явно находясь под кайфом.
– У меня нет на это времени, Моника, – угрюмо заявил я, собираясь вернуться в дом.
Она подставила ногу, не давая мне захлопнуть дверь.
– Моника, правда. Я занят.
– С этой дурой? – прошипела она.
Моя челюсть сжалась.
– Не называй ее так.
– Ага, понятно. Теперь ты защищаешь ее, а не меня?
Я закатил глаза и закрыл дверь. В таком состоянии с ней было невозможно разговаривать. Кажется, КейДжей пообещал больше не иметь с ней дела?
– Она их видела?! – закричала Моника, стоя на моем крыльце. – Вы сблизились достаточно, чтобы ты показал ей свои уродливые шрамы?! Она видела, что ты с собой сделал?!
Ее слова обожгли мою кожу, и я снова распахнул входную дверь. Схватив Монику за руку, я втянул ее внутрь.
– Какого хрена, Моника?! – прошипел я, мое сердце колотилось все быстрее и быстрее.
– Отпусти меня, – захныкала она, выдергивая руку из моей хватки.
– Что, черт возьми, с тобой творится? Почему ты считаешь, что можешь прийти сюда и орать как сумасшедшая?
– Я бы не орала как сумасшедшая, если бы ты меня не злил! – воскликнула она, дрожа всем телом.
Она тряслась, как психованная дура, и было ясно, что она под кайфом. Я поднял бровь.
– Что ты приняла? – спросил я.
– Ничего, – пробормотала она.
В ее словах сквозила боль.
Черт возьми, Моника.
Я ненавидел эту девушку. Я ненавидел ее зависимость, но еще больше я ненавидел то, что в ее разбитых, пустых глазах я видел самого себя.
– Скажи мне, Мон, – приказал я.
– Я уже сказала. Я чиста. Что, думаешь, ты единственный придурок, который может бросить наркоту?
– КейДжей тебе что-то продал?
Во время нашей последней встречи я попросил его не иметь дел с Моникой. Я умолял этого парня оставить ее в покое и рассказал, что с каждым днем ее затягивает все глубже и глубже. Он поклялся, что остановится, но обещания наркоторговца похожи на обещания Санта-Клауса – пустые выдумки.
Мой гнев на Монику за то, что она снова ворвалась мою жизнь – в жизнь, которую я пытался изменить, – исчез. Он сменился тревогой, настоящей тревогой. Я беспокоился об этой чертовой занозе.
Я скрестил руки на груди.
– Когда ты ела в последний раз? Отвечай.
Она пожала плечами.
– Не знаю.
Я вздохнул и указал на столовую.
– Садись.
– О, так теперь ты хочешь, чтобы я осталась? Да пошел ты, Лэндон. Я могу открыть телефон и найти там чертову кучу мужчин, которые мечтают, чтобы я осталась, мечтают, чтобы я прикоснулась к ним, захотела их, раздвинула для них ноги…
– Черт возьми, Моника, сядь! – рявкнул я.
Она испытывала мое терпение, и каждый раз, когда она говорила о том, что с ней делали другие мужчины, я все больше выходил из себя – не потому, что я ревновал, а потому, что на самом деле она была им не нужна. Они использовали ее, издевались над ней, а затем отбрасывали в сторону.
Точно так же, как это сделает и Реджи.
Она лукаво ухмыльнулась, сделала реверанс и села за обеденный стол.
Я пошел на кухню, сделал бутерброд с арахисовым маслом и джемом, налил стакан молока и поставил перед ней.
Затем я сел за противоположный конец стола.
– Ешь, – сказал я.
Она закатила глаза и послала меня к черту. Затем она взяла бутерброд и откусила. С каждым новым укусом я чувствовал все большее облегчение.
Мы с Моникой провели много ночей, поедая сэндвичи
