P.S. Возле экспозиции, посвященной Циолковскому, экскурсовод рассказывает стайке младших школьников:
— Дети, в Калуге во времена Циолковского не везде был электрический свет, не было автомобилей, и все же Константин Эдуардович думал о космических полетах к другим планетам. Как мы с вами назовем такого человека? Мечта…
Дети молчат.
— Ну, кто же? — не унимается экскурсовод.
Дети напряженно молчат еще полминуты, и какой-то худенький мальчик, не выдержав, робко спрашивает:
— Ненормальный?
* * *
О некоторых экспонатах Московского музея музыкальной культурыВ холле второго этажа музея музыкальной культуры имени Глинки устроена небольшая выставка, посвященная нескольким знаменитым оперным и балетным спектаклям Большого театра. Тут и сверкающие наряды Царя Салтана с Милитрисой, и фарфоровые фигурки трех девиц под окном, и шемаханской царицы, и миниатюрный макет декораций к балету «Конек Горбунок», сделанный до того искусно, что ежели присмотреться, то можно увидеть разбросанные по крошечной, пятивершковой сцене булавочные головки лошадиного навоза.
Присмотримся повнимательнее и к бутафорским старинным гуслям середины прошлого века, на которых аккомпанировал себе Садко. В самый центр инструмента вставлена пятиконечная звезда, в центре которой вытиснен серп и молот, теперь уже еле заметный. Поневоле и задумаешься — что же за слова были в тогдашней арии Садко…
В зале с постоянной экспозицией трудно пройти мимо огромной царь-балалайки шестнадцатого века, принадлежавшей Ивану Грозному. Она чудом сохранилась в кладовых Александровского кремля, бывшего когда-то опричной столицей. Инструмент богато украшен миниатюрами на темы страшного царского суда над боярами. Струны целыми до нашего времени не дошли, но по результатам генетического анализа их обрывков ученые установили, что скручены они из жил опальных князей Куракиных и Старицких. Верхняя дека балалайки проломлена, поскольку именно этот инструмент Грозный надел на голову своего сына. Несчастный умер не от удара, как можно было бы подумать, а задохнулся головой внутри корпуса через трое суток.
Говоря об инструментах шестнадцатого века, невозможно не упомянуть флорентийский спинет, принадлежавший семейству Франческо Медичи. Сами Медичи на нем не играли, а приглашали заклятых друзей в гости и упрашивали сыграть какую-нибудь прелюдию или мотет. Те играли, играли по клавишам, намазанным ядом…
А вот скрипка-пошетта, такая маленькая, что на ней можно играть, не вынимая её из кармана. Этим частенько пользовались молодые люди, когда стояли под окнами своих прекрасных дам и незаметно для старого мужа наигрывали «Я здесь, Инезилья, я здесь под окном». В России такими миниатюрными, как пошетты, были только крошечные гармоники. И точно так же, как и на пошеттах, на этих гармониках играли в карманах. Правда, совершенно по другой причине. Дело в том, что играли эти гармоники нецензурные мелодии. Существовало два типа таких инструментов — саратовская двухрядка с пятью кнопками-буквами и тульская однорядка с тремя. Под этот незатейливый аккомпанемент обычно исполняли неприличные частушки. И вовсе не в каких-нибудь простонародных трактирах или гуляниях, где их и без того пели открыто. Наоборот — в самых, что ни на есть приличных гостиных. Сидит себе тихо за столом, допустим, коллежский секретарь или отставной поручик, и в перерыве между пуляркой с трюфелями и жарким из рябчиков, такое, понимаешь, в кармане наигрывает, что даже столичные барышни улыбаются и краснеют, не говоря о провинциальных, которые просто валятся под стол со смеху и дрыгают толстыми ногами.
Скромная флейта-пикколо в углу витрины с деревянными духовыми инструментами на первый взгляд ничем не примечательна. Мало кто знает, что она принадлежала вождю народов и последнему генералиссимусу. На ней он играл в самые критические моменты заседаний Политбюро, чтобы парализовать волю его членов. В неопубликованных главах переписки Хрущева с врагами описан случай, когда Сталин так задумался, играя на флейте, что очнулся только тогда, когда Ворошилов, Каганович и Молотов уже по горло вошли в воду Москва-реки. Известно также, что Берия неоднократно предпринимал попытки выкрасть этот волшебный инструмент, чтобы использовать его во внутрипартийной борьбе. Впрочем, ни одна из этих попыток не увенчалась успехом. Лишь после смерти тирана выяснилось, что флейту он прятал в усах.
* * *
О некоторых экспонатах Российского музея лесаНеказистое темное бревно в одном из залов Российского музея леса редко привлекает внимание посетителей, а зря. Мало кто знает, что из таких крепких дубовых бревен еще в Древней Руси делали чиновников — тиунов, подьячих, городских голов, их подголовников, волостных, уездных и других разнообразных начальников. Это только на первый взгляд такая идея кажется дикой и противоречащей здравому смыслу и защитникам зеленых насаждений. Если же разобраться… В Древней Руси леса росло — хоть заблудись. И самых ценных пород! Начальников же — всего ничего, и экология была не в пример лучше нынешней, когда леса мало, а начальников совсем наоборот. Основная задача древнего начальника была простой — не суетиться, не давать руководящих указаний, не кричать, не снимать стружку, сидеть тихо в углу и не мешать севу озимых или обмолоту яровых. В обмен на эти нехитрые услуги начальника кормили, поили и укладывали спать с какой-нибудь ядреной Лукерьей, или синеглазой Аграфеной, или обеими сразу, если начальника мучила бессонница. Понятное дело, что при такой-то жизни ни один нормальный человек, если он не бесчувственный деревянный чурбан, не удержится, чтобы не мельтешить, не кричать, не снимать стружку и не побежать к худенькой Параше или зеленоглазой Фросе, наскучив Лукерьей или Аграфеной.
Первое упоминание о деревянном старосте встречается в новгородской берестяной грамоте тринадцатого века. Уже тогда этому бревну было более ста лет.
Крестьянам одной из новгородских деревень он прослужил бы и еще сто, но… хоть и был начальник береза березой, а в последние лет десять-двадцать стали замечать, что правой веткой староста то в карман чей-нибудь незаметно залезет, то примется щекотать проходящих баб. Бревно-бревном, а за столько лет всё же сумел научиться безобразиям. Рассерчали мужики и прямо с живого начальника содрали бересту, отрубили правую ветку и сожгли.
Все же это был случай исключительный. Большая часть деревянных начальников служила народу верой и правдой. За это их украшали затейливой резьбой, раскрашивали, а одному боярскому тиуну из Черниговского или Галицкого княжества даже сделали вставки из полированной карельской березы в голову, что свидетельствует о развитых связях между средневековыми славянами и чухной. Была, однако, и обратная сторона у этой деревянной медали. Очень страдали начальники от жуков-короедов и полосатых древесинников. На срезе головы деревянного подьячего времен Василия Темного, хранящегося в музее, хорошо видны ходы, проеденные насекомыми и спутавшие все годовые кольца[15]. От этого подъячий, и без того бывший тугодумом, совсем потерял всякую способность соображать. С другой стороны, по замерам выходит, что у него еще и голова была не с того боку затесана от самого рождения. Для избавления от насекомой напасти к командующим бревнам часто приставляли ручных дятлов, которые каждый день с утра и до вечера истребляли короедов и древесинников. Дятлов, кстати, так и называли — птица-секретарь. И еще одно. Как известно, в деревянной Руси часто случались пожары. За один московский пожар в царствование Ивана Грозного только губных старост, не считая целовальников[16], натурально сгорело на работе более двух дюжин.
Петр Алексеевич специальным указом запретил любое использование древесины для изготовления чиновников, поскольку лес ему нужен был для строительства флота. Впрочем, в самой первой редакции табели о рангах еще разрешалось брать такие нестроевые породы дерева, как осину, березу или липу для делания чинов младших классов вроде коллежских регистраторов и губернских секретарей. Через какое-то время запретили и это, дозволив наличие у чиновников отдельных деревянных частей тела вроде голов, рук, ног, но не более двух на один организм. А уж как началось строительство Петербурга, так и вовсе начальниками стали назначать только людей. Справедливости ради, надо признать, что деревянные командиры еще долго сохранялись в глухой провинции, на Урале и в Сибири.
В архивах иркутской или омской Чрезвычайной Комиссии современными исследователями найден документ, в котором описаны удивительные события, произошедшие в двадцать третьем году прошлого века в селе Верхние Красотищи. Пять лет крестьяне этого села успешно противостояли всем усилиям большевиков по установлению новой власти. В конце концов село брал штурмом кавалерийский полк с приданной артиллерией. Каково же было изумление красных, когда они наконец ворвались в избу деревенского старосты и увидели рассохшегося, покрытого толстой корой мужика с узловатыми ветками. На следствии выяснилось, что именно он успешно руководил обороной села все эти годы. Да что двадцать третий год! Уже после коллективизации в райцентре Нижний Глум Красноярского или Хабаровского края был распилен на дрова по приговору тройки деревянный секретарь партийной ячейки местной похоронной конторы. Состоя при этой должности не один год, этот секретарь умудрился даже обзавестись фамилией Безенчук. Ходили слухи, что у него был еще и брат, которого, однако, изловить не смогли. То ли успел он уйти в городской сад и там затеряться, то ли бросился с обрыва в местную речку и впал вместе с ней в Енисей или Амур — неизвестно.
