русские чиновники допускали менее злоупотреблений, были более вежливы, держались начеку, менее грабили и были менее заносчивы, чем в предыдущие и последующие царствования. Но это правосудие императора, воистину слепое, преследование правых и виноватых, карало без разбора, было своевольно и ужасно, ежеминутно грозило генералам, офицерам, армии, гражданским чиновникам и в результате вызывало глухую ненависть к человеку, заставившему всех трепетать и державшему их в постоянном страхе за свою судьбу.
Таким образом, заговор можно назвать всеобщим: высшая аристократия, дворянство, гвардия и армия, среднее сословие, ремесленники, словом, всё население столицы, а также помещики, чиновники и купечество — все трепетали, все чувствовали невыносимый гнёт его жестокого самовластия и утомились под влиянием постоянного страха. Такое состояние общества, подавленного и терроризированного, должно было, наконец, разразиться катастрофой.
В таком положении находилась Россия с первых дней царствования Павла, причём с каждым годом странности и причуды императора всё возрастали. Это и было истинной причиной заговора, закончившегося его смертью. Многие уверяли, что успеху заговора способствовало английское золото. Я лично этого не думаю. Если даже допустить, что тогдашнее британское правительство было лишено всяких нравственных принципов, то и тогда обвинение его в соучастии в заговоре едва ли основательно, так как событие 11 марта 1801 г. вызвано вполне естественными причинами. Со времени вступления на престол Павла в России существовало хотя и смутное, но единодушное предчувствие скорой, давно желанной перемены правления. Об этом говорили полусловами, намёками, но весьма усиленно. Ещё в 1797 году, до моего отъезда из Петербурга, среди придворной молодёжи считалось признаком хорошего тона критиковать и высмеивать действия Павла, составлять на его счёт эпиграммы и вообще допускать такие вольности, которые при этом говорились почти во всеуслышание. Это была государственная тайна, которая доверялась всем, даже женщинам и юным щёголям общества, и между тем никто не проговорился, никто эту тайну не выдал. И это при монархе, столь подозрительном и недоверчивом, каким был Павел.
Но предприятие это никогда бы не осуществилось и тайна была бы всё-таки раскрыта, если бы пост петербургского военного губернатора, имевшего в своём распоряжении войска и полицию, не находился в руках решительного человека, который сам руководил всем заговором.
Говорят, что однажды, во время доклада, император Павел, устремив испытующий взгляд на Палена, сказал ему:
— Мне известно, что против меня задуман заговор.
— Это невозможно, государь, — ответил совершенно спокойно Пален. — Ибо в таком случае я, который всё знаю, был бы сам в числе заговорщиков.
Этот ответ и добродушная улыбка генерал-губернатора совершенно успокоили Павла. Уверяют, однако, что несколько анонимных писем всё-таки возбудили подозрение императора, и накануне своей смерти он велел тайно вызвать в Петербург Аракчеева, который должен был занять место Палена. Будь Аракчеев вовремя в столице — ход дела мог бы совершенно измениться, и в Петербурге произошли бы самые трагические события. Суровый, почти зверский характер этого человека служит тому порукой. Вместе с Аракчеевым явился бы и Ростопчин, и Павел, вероятно, был бы спасён. Но судьба устроила иначе: разогнав благодаря своей вспыльчивости многих преданных ему и энергичных людей, Павел окружил себя людьми бездарными и неспособными, которым розданы были лучшие правительственные должности. Таков был князь Куракин, человек добрый, но ограниченный, стоявший во главе иностранных дел; генерал-прокурор Обольянинов, получивший этот высокий и ответственный пост только потому, что он когда-то управлял гатчинскими землями. Наконец, самым доверенным к императору лицом был граф Кутайсов, бывший брадобрей Павла и состоящий теперь шталмейстером и андреевским кавалером. Это был не злой человек, но беспечный, любивший пожить, у которого на другой день, когда его арестовали, в кармане камзола найдены были письма, сообщавшие подробный план заговора и список всех его участников. Но Кутайсов даже не распечатал этих писем, сказав очень спокойно: «Ну, дела можно отложить и до завтрашнего дня». Он положил их в карман, не читая, так как спешил на ночное свидание.
II
Император Павел только что окончил постройку Михайловского дворца. Этот дворец, стоивший громадных денег, представлял собой тяжёлое массивное здание, похожее на крепость, в котором император считал себя совершенно безопасным от всяких случайностей. Из удобного и вместительного Зимнего дворца он переехал в новый замок, стены которого ещё были сыры и мокры, и, несмотря на это, был в восхищении от новой постройки, которую расхваливал своим приближённым и вообще считал себя счастливым и довольным, с восхищением показывая своим гостям роскошные апартаменты нового дворца. Это было в январе 1801 года.
Между тем заговор, который постепенно подготовлялся, был близок к осуществлению. Необходим был толчок, который быстро должен был подвинуть дело, и толчком этим явилось согласие, вырванное у великого князя Александра Павловича главарями заговора: графом Н. П. Паниным, Паленом и братьями Зубовыми — Платоном и Николаем. Граф Панин находился в ссылке в Москве, в Петербурге же все нити заговора находились в руках Палена и Зубовых. Последние, как известно, были недавно возвращены из ссылки и осыпаны милостями Павла, который, не считая их более опасными, весь отдался чувству великодушия по отношению к бывшим врагам.
Тем временем Пален и Зубовы, под разными благовидными предлогами, вызвали в столицу многих генералов и офицеров, которых они считали своими единомышленниками. Многие сановники и генералы были также приглашены в Петербург императором для присутствия на празднествах по случаю бракосочетания одной из великих княжон. Пален и Зубовы не замедлили воспользоваться и этим, чтобы войти в сношение с многими из этих лиц и узнать их образ мыслей, не открывая им, однако, подробностей заговора. Такое положение вещей не могло, однако, продолжаться долго: малейший намёк, малейший донос, даже не подтверждённый доказательствами, могли возбудить подозрительность Павла и вызвать гнев, последствия которого всегда были ужасны. Ходили слухи, что он уже сделал тайное распоряжение о вызове в Петербург Аракчеева и Ростопчина — людей, на безусловную преданность которых он мог всегда положиться. Первый из них находился в это время в своём имении недалеко от Петербурга и менее чем в сутки мог прибыть в столицу. Положение заговорщиков становилось действительно опасным, и всякое промедление, всякое колебание угрожало теперь страшными бедствиями.
Ввиду всего этого, выполнение заговора было назначено на 11 марта 1801 года. Вечером в тот же день князь Платон Зубов устроил большой ужин, на который были приглашены все генералы и высшие офицеры, взгляды которых были хорошо известны. Большинство из них только в этот вечер узнали всю суть дела, на которое им придётся идти тотчас после ужина. Надо сознаться, что такой способ, несомненно,
