сферах решено назначить заместителем князя Д[ондукова]-Корсакова] его помощника, графа Шереметьева[108], который до этого ни в какие дела почти не входил, но широкое гостеприимство оказывал всем, как знатный и богатый вельможа, супруга которого всегда приветливо принимала туземную аристократию и была поэтому среди нее очень популярна. Граф Шереметьев, спокойный, мягкий и доброжелательный ко всем человек, пришелся по духу Кавказу и был приветствован как заместитель князя Д[ондукова]-Корсакова] с удовольствием. Он прежде всего просил остаться на местах всех старших сотрудников, избранных князем Д[ондуковым]-Корсаковым], предоставив им продолжать их полезную работу по-прежнему. Но все же дух высшего управления был не тот, а, скорее, подражание благоволительному к туземной аристократии властительству б[ывшего] наместника Кавказа в ущерб чисто русским интересам империи.
Сергей Алексеевич Шереметьев
Но по отношению к себе лично я с добрым чувством вспоминаю доброжелательное и поощрительное отношение высшей власти Кавказа: за мою сравнительно короткую службу и за две удачно выполненные командировки за границу я был представлен к ордену Св. Владимира 4й степени (помимо Св. Станислава 2й степени и Св. Анны 2й ст.). Моя записка о шахсевенах была принята с должным вниманием, и этот важный вопрос разрешен окончательно, соответственно с теми соображениями, какие мною были высказаны после знакомства с шахсевенами в их кочевьях. Шах Персии в свою очередь, по представлению валиахда, за благополучное разрешение этого старого спорного дела прислал мне орден Льва и Солнца 2й степени со звездою. Словом, внимания свыше было более, чем следовало, как казалось некоторым из моих старших товарищей по службе, которые не особенно симпатизировали моим служебным успехам. Это, признаюсь, кружило мне голову, и я не совсем тактично поступал по отношению к тем, кто скептически относился к моей страсти путешествовать, считая меня просто отчаянным эгоистом и карьеристом. Мне оставалось только упорным трудом над составлением и напечатанием моих отчетов доказать, что в моем карьеризме нет никакой другой подкладки, кроме Божьей воли, моих личных тяжких трудов и готовности рискнуть жизнью или здоровьем там, где не все на это решатся.
Кроме того, я был холост, совершенно независим и без всяких путаных связей в личной жизни, не увлекался игрой в карты, кутежами и женщинами. Конечно, я не жил монахом, но никому не давал оснований мною верховодить и жить по чужому требованию или подсказу. В течение зимы вышел из печати мой первый труда по рекогносцировке в Азиатской Турции, в Эрзерумском виляйете обходных путей левого фланга Деве-Бойнинской позиции, и сейчас же я приступил к печатанию моего второго труда – рекогносцировки в Персию и исследования Северного Азербайджана. Из поездки в эту страну я привез несколько превосходных курдистанских ковров и шелковые материи, послав их в подарок моей матери, сестре Кате и кое-кому из друзей детства и старых друзей нашей семьи.
Однако, напряженная деятельность и энергия, начиная с выпускных экзаменов в академии в течение 2-х лет без перерыва и отдыха стала сказываться. Невзирая на все развлечения и удовольствия, какие выпадали на мою долю по возвращении из Персии, а также на упорный и непрерывный труд, я затосковал, чувствуя себя все-таки одиноким. Мне казалось, что уходит из моего сердца нечто, смягчающее жизнь на всех ее ступенях и во всех людских положениях, и заменяется какой-то сухой губкой вместо сердца, весьма чуткой лишь к уколам самолюбия, что я нередко даже не в силах был скрыть.
Мне страстно захотелось повидать мать и своих близких родных. К работе я стал относиться вяло, и темп ее замедлился. Обычные тифлисские вечера и в клубах, и в богатых гостеприимных семьях потеряли для меня почти всякую привлекательность, и я стал редким гостем на них, почти всегда зрителем, не принимая участия в веселых развлечениях. Стал больше читать. Купленное случайно сочинение Монтегацци[109] с горячей статьей о Колумбе заставило меня плакать. Изречение, вычитанное мною у Сенеки: «Magna res est unum hominem agere[110]»? – «великое дело подстрекнуть человека», – произвело на меня глубокое и неизгладимое впечатление. Я сразу вдруг почувствовал, что именно это мне и не достает. Как бы я был счастлив и сразу бы изменился, если бы встретил человека, который поступил бы со мною по мудрому изречению Сенеки! Немного успокоили меня и мысль Генриха Гейне: «Пусть каждый, не спеша, но и не отдыхая, движется вокруг своей оси». Но как важно каждому твердо знать, что ось его правильно поставлена и вертится не зря!..
Я решил все-таки временно освежиться. Предлог этому явился неожиданно. Бывший мой боевой начальник в экспедиции в Ахал-Теке и знаменитый сподвижник г[енерал]-а[дъютанта] М.Д. Скобелева по войне в Турции в 1877-78 гг., а затем и в Закаспийском крае, подвигаясь быстро в служебной иерархии, был произведен в генерал-лейтенанты и назначен начальником Закаспийской области и командующим в ней войсками. От него из Петербурга я получил любезное письмо с приглашением занять у него в штабе области место старшего адъютанта штаба войск. Письмо это меня обрадовало, но скоро я задумался. Предложенное мне место было даже немного ниже того, какое я занимал, но главное, я должен был уйти с Кавказа, где впервые меня, скромного офицера, оценили и наградили превыше всех моих заслуг, предупредив, что высшее кавказское начальство имеет в виду вскоре дать мне очень важную и длительную заграничную командировку (намечалось назначение меня консулом в Азиатскую Турцию) с большим окладом содержания и полным обеспечением во всех других отношениях (т. е. сохранением своего места и старшинства в списках Генерального] штаба и дальнейшего производства).
Самое же главное – чувство благодарности к людям, оказавшим мне на первых шагах моей служебной деятельности полное доверие и к моим знаниям, и к моим силам. Это жуткое чувство совестливости заставило меня сильно призадуматься. Я решил просить свое начальство дать мне 2х месячный отдых, приостановив временно печатание (но не набор) моей книги. Добрейший Алесандр Семенович и благороднейший Сергей Николаевич с полным доброжелательством дали мне этот отпуск; в конце мая помчался я прямо в Петербург, решив выяснить безотлагательно предложение г[енерал]-л[ейтенанта] Куропаткина личным свиданием. Памятуя о своем обещании, я, по прибытии в Петербург, навестил в Смольном дочерей нашего ген. консула в Тавризе Петрова и снабдил их гостинцами. К отцу они в этом году не поехали, ввиду холеры в Персии. Девочки были искренне рады меня видеть, а я все сделал, чтобы доставить им в их положении удовольствие в благодарность за прекрасный и сердечный прием в доме их родителей в Тавризе.
