На пороге столкнулся с Палибием.
— Что?! — жарко выдохнул центурион, глядя на Никия широко раскрытыми глазами.
— Она закололась, узнав...— вяло выговорил Никий и, покачиваясь из стороны в сторону, чувствуя, что сейчас упадет, повторил: — Она... закололась... она...
Часть третья.
ПУСТЫЕ НОЖНЫ
Глава первая
Прошло больше года со времени описанных событий. Никий жил теперь в доме Агриппины, пожалованном ему Нероном. Он отделал все комнаты в своем вкусе, и особенно спальню, где в последний раз видел Агриппину. Впрочем, он не любил заходить туда — в том месте, где в роковой день лежала женщина, все ему чудилось красное пятно. Он приказал сменить здесь даже доски пола, покрыл пол толстым ковром, но ощущение, что кровь все равно проступает наружу, не проходило. Достаточно было оказаться в коридоре перед дверью, чтобы почувствовать это. Иной раз Никий тайно ночью пробирался сюда, зажигал светильник, загибал ковер и смотрел. Пригнувшись низко, он даже нюхал. Не находил ничего — ни следов крови, ни запаха, но коснуться рукой этого места он так и не смог себя заставить. Знал, если заставит, то, может быть, мучающее ощущение покинет его, но — не мог.
Он очень изменился в последнее время: от того красивого юноши, что приехал когда-то в Рим, ничего не осталось. Лоб Никия прорезали теперь глубокие морщины, щеки стали бледными (здоровый румянец исчез, казалось, навсегда), подбородок заострился, глаза запали, а во взгляде не стало огня. Ему можно было дать лет тридцать, а то и больше. При этом он походил скорее на тридцатилетнего старика, чем на тридцатилетнего мужчину.
После той услуги, которую он оказал Нерону, устранив Агриппину, Никий некоторое время по-настоящему боялся за свою жизнь и строил вполне реальные планы побега из Рима. Но бежать было некуда, и сил для этого он тоже не чувствовал. Он плохо спал, вскакивал от каждого шороха — настоящего или почудившегося,— все время мерещилось, что к нему пробирается убийца. Но самое отвратительное состояло в том, что этот представляющийся ему убийца был с собственным его лицом. Он боялся смотреть в зеркало и приказал убрать из дома все зеркала.
Но Нерон остался неизменно милостив к нему, и страхи Никия несколько поутихли, хотя и не прошли совсем. Его главный враг, командир преторианцев Афраний Бурр, уже полгода как лежал в могиле. Он сам приложил руку к гибели Афрания, но нисколько не жалел об этом. И не вспоминал об Афрании, словно того никогда и не было.
Афраний Бурр, пока еще был жив, неизменно смотрел на Никия с ненавистью и нисколько ее не скрывал. Если бы не Нерон, Афраний расправился бы с ним очень быстро. Император время от времени любил шутить на эту тему. Он говорил, смеясь и лукаво поглядывая на Поппею (к тому времени взявшую во дворце большую власть):
— А как ты думаешь, моя Поппея, что бы сделал Афраний с Никием, попадись он ему в руки? Нет, в руку, потому что наш доблестный Афраний калека. Но, думаю, и одной рукой он сумел бы его помучить как следует.
Поппее не нравились эти разговоры, при таких шутках Нерона она неизменно хмурила брови и отворачивалась сердито. Как-то она сказала Никию:
— Не бойся, Нерон любит тебя и не даст в обиду. Он любит, а я ценю. Что же до Афрания, то, мне кажется, он уже достаточно созрел, чтобы из живого стать мертвым. Перезревший плод срывают — вот только нужно разыскать умелого садовника.
При этом она так смотрела на Никия, что тот понял — «садовником» будет он.
И не ошибся, хотя после этого разговора прошло довольно много времени и Поппея больше к нему не возвращалась.
Афраний Бурр вдруг заболел и слег в постель, жалуясь на боли в горле. Вообще-то он жаловался на горло давно, но впервые болезнь обострилась настолько, что он в течение нескольких дней не мог выполнять своих обязанностей по службе.
Однажды во время пира Нерон поманил пальцем Никия и, пригнувшись к самому его уху, сказал:
— Тебе не кажется, мой Никий, что на пиру не хватает одного человека?
— Кого не хватает, принцепс? — спросил Никий.
Нерон обвел взглядом гостей и проговорил с лукавой улыбкой:
— Того, кого ты больше всех любишь.
— Но больше всех, принцепс, я люблю тебя, ты же знаешь.
— Да, да,— несколько нетерпеливо заметил Нерон,— но я говорю о другой любви.— И, видя, что Никий либо не может, либо не хочет понять, о ком идет речь, пояснил:
— Я говорю об Афрании, нам не хватает его.
— Да, принцепс,— осторожно согласился Никий.
Нерон усмехнулся.
— Мне его очень не хватает, я так привык любоваться его искалеченной рукой. А как он хромает! Это не хромота, а великолепный танец. В его хромоте я всегда видел великую поступь Рима. Скажи, Никий, ты еще не забыл искусство врачевания? Помнишь, как ты лечил потерявшего голос Салюстия тухлыми яйцами? Мне тогда это очень понравилось! — И Нерон весело рассмеялся.
Никий улыбнулся тоже, но лицо Нерона уже в следующее мгновение приняло самый серьезный вид.
— Я хочу, чтобы ты полечил нашего Афрания,— проговорил он, глядя на Никия с прищуром.— Я желаю видеть его здоровым. Надеюсь, ты согласишься взяться за дело?
— Но, принцепс, я уже давно...— начал было Никий, но Нерон, не дослушав его, сказал:
— Вылечи его, пусть даже он лишится своего замечательного уродства. Я согласен пожертвовать этим. Ты понимаешь, что я имею в виду?
— Не очень, принцепс,— пожал плечами Никий,— прости мою тупость.
— Прощаю.— Нерон великодушно наклонил голову.— Хочу, чтобы ты понял: мертвый Афраний уже не будет калекой. Ведь мертвый не может хромать, не так ли? Я готов лишиться удовольствия лицезреть его походку, олицетворяющую величественную поступь Рима. Ну, теперь ты понял меня?
Губы императора разошлись, но глаза смотрели строго. И Никий сказал:
— Да, принцепс, я сделаю все, что в моих силах.
— Ты сделаешь все,— произнес Нерон тоном приказа и, тут же отвернувшись, шутливо заговорил с кем-то из гостей.
Никий исполнил приказ с хитроумием опытного убийцы. Он отыскал колдунью Тускулу: сгорбленную старуху с лицом, похожим на кусок прогнившего дерева. Никто не знал, сколько ей лет, некоторые говорили, что она бессмертна. По крайней мере, не было человека в Риме, который бы знал ее молодой. Она занималась колдовством, изготовлением любовных снадобий, врачеванием. Не однажды ее пытались изгнать из Рима, но сам император приказал оставить колдунью в покое.
Ходили слухи, что известное грибное блюдо, отправившее в могилу императора Клавдия, было приготовлено не без ее участия.
Никий сам поехал к ней. Как и полагается в таких случаях, поздним вечером. Сначала старуха, кряхтя и охая, сказала, что она ничем уже не занимается, потому как совсем одряхлела и готовится к смерти. Но когда Никий вытащил и подбросил на ладони тугой мешочек с монетами, глаза Тускулы сверкнули не по-старушечьи, и, оглядев дорогую одежду Никия, она сообщила, что готова помочь столь знатному молодому человеку, которого привела к ней, как видно, великая нужда.
— Великая,— без улыбки кивнул Никий и объяснил ей цель своего прихода: один его близкий родственник болеет горлом, страшно страдает, и он хочет, чтобы Тускула помогла ему избавить несчастного от мучений.
— Ты хочешь, чтобы он поскорее предстал перед богами? — спросила она напрямую.
— Да, если им так будет угодно.
— Им так будет угодно,— уверенно проговорила Тускула и, раздвинув губы, показала ему черный провал рта, что, по-видимому, должно было означать улыбку.
Через день она вручила Никию мазь и, длинным корявым пальцем проведя по горлу, сказала:
— Ему не будет больно.
Утром следующего дня Никий зашел к врачу Нерона, который каждый день навещал больного Афрания.
— Я пришел справиться о здоровье нашего доблестного Афрания Бурра,— поведал Никий с любезной улыбкой.— Скажи, ему лучше?
Врач, подозрительно взглянув на Никия, ответил уклончиво:
— У него слишком застарелая болезнь.
Никий с участием покачал головой:
— Жаль, что судьбу смертных определяют не врачи, а боги.
Врач не ответил, а настороженность в его взгляде стала еще заметнее.
Никий потрогал горшочки со снадобьями, стоявшие на полках, и, не глядя на врача, спросил:
— Тебе, наверное, известно, что я когда-то занимался медициной? Скажи, чем ты пользуешь несчастного Афрания?
— Настойкой из трав и еще...— медленно выговаривая слова, попытался объяснить врач, но Никий его остановил:
— Я знаю, ты опытный врач и твои лекарства, как известно всем, порой творят чудеса.— Тут он демонстративно вытащил из-под одежды коробочку с мазью, которую дала ему Тускула, и, показав врачу, спросил: — Но почему ты забыл об этом прекрасном лекарстве? — И, указав на полки за спиной, добавил: — Я нашел это у тебя на полке. Наверное, ты приберегаешь снадобье напоследок, как самое сильное средство. Не хочу вмешиваться в лечение, но императора так беспокоит здоровье доблестного Афрания, что, мне кажется, лечение нужно ускорить.— Никий раскрыл рот и пальцем указал на собственное небо.— Вот туда, и все, совсем не страшно.
