и отправился на храмовое подворье — благодарить сломанное древо за лёгкий путь да побеседовать с отцом Мигобием.
Привёз князь с собой ещё одного великого просветителя сломанного древа — отца Николия, который заменит отца Патона.
Знал его отец Мигобий. Хорошо знал. А потому сразу понял, что их с отцом Патоном сюда отправили для начала дела, чтобы самую трудную работу своротить и своими жизнями рисковать. А как готово всё будет, так отец Николий и вступит в должность наместника великого хранителя сломанного древа. Вот уж чего-чего, а чтобы его трудами так нагло пользовались, отец Мигобий никогда не позволит. А потому — надо наперво его быстренько с ведьмой свести, да чтобы она его на место поставила. Может, и сбежит. Не любят все эти неженки-любимчики трудностей. А коли нет, так что-то ещё придумывать надо.
Разговор состоялся недолгий. Князь с дороги решил отдохнуть, а отец Николий, расспросив о том, сколько ведьм сожжено, и узнав, что ни одной, насупился. Отец Мигобий посоветовал ему поговорить с ведьмой, что в башне, потому что сильна она. Никогда он таких не встречал. А с людоедкой — что говорить? Она уже во всём созналась. И пытать её особо не пришлось, так, немного. По поводу же малого количества сожжённых тварей — подите и попробуйте. Народ тут дикий, непросвещённый, а потому и князю не даст просто так кого-то казнить, а уж вам-то, чужаку, и подавно.
Сходил отец Николий к ведьме в башню, но ничего в ней, кроме девки молодой, не увидел. Хороша конечно, можно было бы с ней поиграться, но надо как можно больше работы показать. Значит, в ближайшее время, пока князь тут, сжечь её придётся. Вторая вообще впечатления не произвела. Грязная, запуганная, с безумными глазами и следами пыток. Обычная мелкая ведьма, или даже просто людоедка.
На следующий день начался княжий суд. На лобное место поставили кресло, красным сукном укрытое. Рядом стол для судей и столик для писца. Вокруг встала храмовая стража и княжие кмети. Яробой знал, что Ясну сегодня судить будут, да уверился, что ничего с ней не сделают, ибо сильно верил в её невиновность. Он стоял не в карауле, а в толпе, на всякий случай, чтобы вовремя распознать начало бунта, коли тот случится.
Сначала вывели Неленю и принесли девочку с ожогами, красную от лихорадки, чуть живую.
— Читаем обвинение! — прокричал бирюч, развернул свиток и начал читать…
Вчера все как-то пропустили, что сказал князь относительно письменности, а теперь уже и прочувствовали. Обвинение было составлено и написано на ботовом языке, а значит, никто ничего не понял.
— Ты нам эту тарабарщину не калякай! Ты по-человечески читай!
— Или дай сами прочтём!
— Выйдите кто да читайте! — прокричал в ответ бирюч. — Вам же вчера сказано было, что теперь будет только богова грамота, а всё что до этого было — это ничего не стоящие каракули! Вы оглохли что ли? А поскольку вы все темнота, грамоте не обученная, так и быть, переведу вам!
«Вдова Неленя, бесами и прочими тёмными силами соблазняемая, дочь свою Лисуню хотела в печи изжарить и съесть! Но сломанное древо невинного ребёнка в обиду не дало и направило к ней святейшего отца Карлиона, здесь присутствующего, который её за сим делом и застал, и злые замыслы её разоблачил! После, на дознании, и сама она созналась в злодействе своём! Теперь выносим приговор на суд княжий. Пусть он и решит, что с людоедкой делать».
Посмотрел народ на дикий Неленин вид, на девочку обожжённую, зашумел, заволновался, но что тут скажешь? Неленя же лишь плакала да мычала что-то, то ли от страха, то ли от безумия.
Князь выждал некоторое время и сказал кратко: «Виновна. Сжечь на костре!». Стражники тут же схватили несчастную и утащили обратно в темницу, а отец Мигобий взял Лисуню и прокричал:
— Приговор произнесён, но надо посмотрет, как сломанное древо отнесётся к дефочке! Коли исцелит её, то будет жить она! Коли нет, то тоже в костёр с матерью пойдёт, ибо тогда будет ясно, что колдовство и в неё проникло! Вот смотрите! Заворачиваю я её в покривало со знаком сломанного древа и тепер отнесу её в храм ненадолго, под чудодейственное его изображение!
Прошествовал он торжественно в храм, к фигуре сломанного древа, положил покрывало, незаметно вынув из него девочку и спрятав её под своим широким платьем, и быстро пошёл к Ясне.
— Вот смотри, ведьма, дефочка страдает. Сможешь её исцелить?
— Смогу, да вот только опять это всё планы ваши подложные! Уходите отсюда!
— Если ти её не вилечишь, то сгорит она вместе с матерью! — сказал так отец Мигобий, и положив девочку на стол рядом с Ясной, вышел из камеры дверью хлопнув.
Ясна глядела на мучения бедной Лисуни, которую знала с самых первых дней ее жизни, слышала ее хрип, потому что кричать та уже не могла. Она прекрасно понимала, что это исцеление будет использовано для увеличения славы сломанного древа и во вред её родной вере, а значит, принесёт много горя её народу. Но вид страдающего ребёнка рвал сердце, а надсадный хрип душу вытягивал! Из глаз её полились слёзы, она подняла голову и спрятала руки за спину, стиснув их в замок так, что пальцы побелели.
— Не могу я! Нельзя этого делать! А-а-а!.. — закричала она, но руки уже делали своё дело, вытягивая из девочки жар…
— Вот так-то оно лучше! — улыбнулся отец Мигобий, услышав, что девочка утихла, и через некоторое время вернулся в камеру.
Ясна ходила по камере, укачивая малютку на руках, и взглянула на отца Мигобия так, что у того мурашки по спине побежали.
— Думаешь, что твоя взяла? А вот не отдам её тебе, и объясняй это князю и народу как хочешь. Уходи!
Опешил от таких слов отец Мигобий.
— Как не отдашь? Да ти… Да я!.. — И тут понял, что и правда ничего с этой ведьмой ему не сделать! — Что ти хочешь?
— Лисуню отправишь к моей матушке, она знает, что дальше с дитём делать. А нас с Неленей вместе на одном костре сожжёте!
— Не пойму я тебя, ведьма, ти же ведь уйти можешь в любое время! Почему ти ещё здесь? Зачем на костёр идёшь?
— А зачем ваши святые на смерть шли?
— То святие! — поднял палец отец Мигобий. — Ти — ведьма! Они за свою веру смерть приняли, а ти в ереси упорствуешь!
— Они за свою веру смерть приняли, а я свою веру отстаивать буду. Так что скажешь на
