Женщины из ее кружка уехали на родину, чтобы вести революционную агитацию. Но вскоре их арестовали. Марк Натансон, приехав в Цюрих, передал ей призыв товарищей поддержать революционное движение. Ей очень хотелось продолжить учебу: ведь она мечтала стать доктором медицины и хирургии. После тяжелой внутренней борьбы она сочла своей обязанностью отозваться на призыв и в конце 1875 года приехала в Москву.
«Жестокие репрессии против революционного движения, — писала она, — изменили настроение и, сообразно с этим, программа требовала вооруженного сопротивления при арестах, обуздания произвола агентов власти, насильственного устранения лиц жандармского и судебного ведомства, отличавшихся особой свирепостью, агентов тайной полиции… Кроме того, для поддержания успеха народного восстания… программа указывала на необходимость "удара в центре", причем уже говорили о применении динамита».
Она устроилась в одном из сел фельдшерицей, а затем помощницей учительницы, ведя просветительскую работу и читая крестьянам только легальную литературу. Ее поразила бесправная и беспросветная деревенская жизнь. Под угрозой ареста ей приходилось переезжать с места на место.
При расколе «Земли и воли» она примкнула к «Народной воле» и вошла в Исполнительный комитет. Для осуществления вооруженного переворота они начали формировать группу военных, куда вошло несколько десятков офицеров. После убийства Александра II она, скрываясь от полиции, переехала в Одессу, где организовала убийство военного прокурора Стрельникова (18 марта 1882 года). Исполнители — И. Желваков и С. Халтурин (после взрыва в Зимнем дворце он переехал в Одессу) вскоре были арестованы и казнены.
Вера Фигнер продолжила свою революционную работу в Харькове. Когда глава петербургского сыска Судейкин завербовал активного участника «военной группы» Дегаева, тот выдал своих товарищей, включая ее. Арестовали Веру Фигнер 10 февраля 1883 года. Она провела 20 месяцев в изолированной камере. Ее приговорили к смертной казни, позже замененной бессрочной каторгой, и заточили в Шлиссельбургскую крепость. Здесь она провела более двадцати лет, не имея ни одного свидания, а первые 13 лет — и переписки. Многие заключенные за этот срок умерли или сошли с ума. Она выдержала.
В 1902 году им хотели ужесточить условия содержания под стражей. В знак протеста и с отчаяния она сорвала погоны у тюремного смотрителя. За это ей грозила смертная казнь. Но началось расследование, закончившееся тем, что администрация тюрьмы была смещена. Без ее ведома мать послала царю прошение о смягчении наказания дочери. Он «снизошел», определив ей 20 лет. Узнав об этом прошении, Вера была возмущена, оскорблена: ведь она не просила ни о каком снисхождении! Она хотела порвать отношения с матерью, но не сделала это, узнав, что она тяжело больна. Им не довелось увидеться…
В сентябре 1904 года ее освободили, отправив в ссылку, а через два года отпустили за границу. Там она боролась за права российских заключенных, которые в тюрьмах и на каторге находились в невыносимых условиях. После февраля 1917 вела общественную и просветительскую работу на Родине. После Октябрьской революции участвовала в Учредительном собрании. Когда на его заседание в Мариинском дворце явились вооруженные матросы-большевики с требованием очистить помещение, Фигнер была среди меньшинства, проголосовавшего за то, чтобы не подчиниться.
«Роспуск Учредительного Собрания, — по ее словам, — был новым унижением заветной мечты многих поколений и наивного благоговения веривших в него масс. И наряду с этим я сознавала, что мы, революционеры старшего поколения — отцы наступивших событий». Позже она вновь боролась за права заключенных (уже во время и после Гражданской войны), писала и публиковала свои воспоминания.
Морозов Николай Александрович (1854—1946) поистине уникален. В нем сочетались качества, которые принято считать несовместимыми: страсть и мужество революционера, темперамент и. талант литератора с рассудительностью, энциклопедическими знаниями и проницательностью ученого; он был одновременно террористом и гуманистом.
Впрочем, если рассудить здраво, ничего нет удивительного в таком парадоксальном соединении черт ума и характера. Ведь для научных открытий, вторжения в неведомое требуются мужество и темперамент революционера, а индивидуальный террор нередко осуществляют те, кто борется за жизнь и свободу сограждан, против поработителей и эксплуататоров, унижающих человеческое достоинство.
«Я родился… — писал он, — в имении моих предков Борке Мологского уезда Ярославской губернии. Отец мой был помещик, а мать — его крепостная крестьянка, которую он впервые увидал проездом через свое другое имение в… Новгородской губернии. Он был почти юноша, едва достигший совершеннолетия и лишь недавно окончивший кадетский корпус. Но, несмотря на свою молодость, он был уже вполне самостоятельным человеком, потому что его отец и мать были взорваны своим собственным капельдинером, подкатившим под их спальную комнату бочонок пороха по романтическим причинам».
Николай Морозов был внебрачным сыном этого богатого помещика Щепочкина. Мать его — Анна Морозова — была грамотной, любила читать. Дав ей вольную и женившись на ней, помещик не закрепил брак в церкви, поэтому их дети носили фамилию матери. Николай Морозов получил домашнее образование, был окружен любовью родных. Большое влияние на него оказали природа и рассказы заботливой «суеверной и первобытной» (его выражение) няни.
«Неодушевленных предметов не было совсем, — писал он, — каждое дерево, столб или камень обладали своей собственной жизнью». С этого, как у многих других, началось его поэтическое мировоззрение не просто естествоиспытателя, но и первооткрывателя тайн природы. А основы культуры мышления он приобрел, осваивая библиотеку отца, включавшую немало научных книг.
В интересной, поучительной и объемистой «Повести моей жизни» он вспоминал о своем счастливом детстве: «Большинство окружавших нас помещиков были просто гостеприимные люди, совершенно так, как описано у Гоголя, Тургенева, Гончарова… Многие выписывали журналы, мужчины развлекались больше всего охотой, а барыни читали романы и даже старались быть популярными, давали даром лекарства и т. д.»…
Такой патриархальной идиллией запомнились ему времена… крепостного права! Вот до какой степени изолированно от народа жили тогда помещики. Спору нет, не все они были истязателями, самодурами и развратниками. И все-таки за их хорошими манерами и радушным гостеприимством порой скрывалась жестокость рабовладельца.
В рассказе Тургенева «Два помещика» один из главных героев прислушивался, как пороли его крепостных, и «с добрейшей улыбкой» присвистывал: «Чюки-чюки-чюк! Чюки-чюк! Чюки-чюк!» Хотя крестьянам в крепостной зависимости жилось иногда спокойней, чем после освобождения — в экономическом рабстве.
Как справедливо отметил историк Б.П. Козьмин: «В крепостном праве самым страшным было то, что оно безжалостно уродовало личность и крестьян, и их владельцев. Во-первых, оно убивало чувство собственного достоинства и воспитывало психологию рабов; во-вторых, вселяло убеждение в полной естественности такого порядка, при котором один человек владеет другим, как вещью».
Поступив во 2-й класс Московской классической гимназии, Николай Морозов основал там «Тайное общество естествоиспытателей». Дело в том, что гимназистам не преподавали, в частности, эволюционную биологию, считая происхождение человека естественным путем совершенно неестественным, так как оно противоречит церковному учению. Этот запрет содействовал стремлению к свободе мысли и познанию у мыслящих отроков. С пятого класса Морозов тайком посещал некоторые лекции в университете, а по воскресеньям занимался в геологическом и зоологическом музеях. Тогда же он познакомился и с революционной литературой.
По его признанию, во всех книгах он искал не только одних лишь научных знаний, но более всего ответа на вопрос: «Стоит ли жить или не стоит?» Поиски смысла жизни привели его к мысли трудиться на благо общества, а не только ради удовлетворения собственных интеллектуальных потребностей.
«Когда зимой 1874 г. началось известное движение студенчества "в народ", — вспоминал он, — на меня более всего повлияла романтическая обстановка, полная таинственного, при которой все это совершалось». Он познакомился с членами кружка «чайковцев». Сильное впечатление произвели на него Кравчинский, Шишко и Клеменц. «Во мне началась страшная борьба между стремлением продолжать свою подготовку к будущей научной деятельности и стремлением идти с ними на жизнь и смерть и разделить их участь, которая представлялась мне трагической, так как я не верил в их победу, — писал Морозов. — После недели мучительных колебаний я почувствовал, наконец, что потеряю к себе всякое уважение и не буду достоин служить науке, если оставлю их погибать, и решил присоединиться к ним».
