Попадья и молодая дочка ее Тоня заботливо отнеслись к партизанам. Они кормили их и чаем поили. Причем знали, что их гости — партизаны. Однако специальных разговоров об этом не было. И только однажды, когда один из партизан случайно назвал Василия Ивановича по имени, Тоня слегка вздрогнула и сказала тихо:
— Ах, так это вы и есть… тот самый Василий Иванович…
Усмехнувшись, Василий Иванович сказал:
— Да, Тонечка, это я — Василий Иванович… Теперь вы можете об этом сообщить в комендатуру.
Он сказал так, желая пошутить, но шутка получилась неуклюжей. У девушки на глазах он увидел слезы. Она сказала:
— Зачем вы так скверно думаете обо мне? Разве я могу это сделать?
Василий Иванович смутился. Обнял Тоню, поцеловал ее, попросил прощения. И девушка снова улыбнулась и об этом больше не заговаривала.
Нередко по вечерам партизаны собирались в небольшой комнатке у Тони. Взяв гитару, девушка пела своим приятным голоском. И партизаны тихо подпевали ей.
После летних походов, после непрерывных боев это был настоящий отдых, настоящая передышка — короткая и случайная, которая каждую минуту могла оборваться.
Иной раз в доме П. появлялся ближайший сосед дед Пахом. Это был старый, но еще крепкий человек, любивший поговорить о том о сем. В душе этого старика была незажившая рана. Лет пятнадцать назад его по чистке убрали из партии за малограмотностью. Старик болезненно продолжал переживать это событие в его жизни. Причем сам нередко заводил об этом речь, на разные лады комментируя свое поражение.
— Конечно, я понимаю, — говорил он партизанам, — партийный человек должен быть в первых рядах по своему культурному и умственному развитию, чтобы дать пример остальным. Но в смысле подачи примера, заверяю вас, товарищи, что я не окажусь в хвосте…
И действительно, старик был непреклонен в своем характере. И если другие соседи избегали встречаться с партизанами, то он, наоборот, стремился повидаться с ними и чувствовал себя приподнято, беседуя о войне и о том неизбежном поражении немцев, в котором он ни минуты не сомневался.
Это был по-настоящему партийный человек, если бы не слабость его в грамоте. Читал он не без труда, а писать и вовсе не мог, хотя стремился к этому — выводил на бумаге слова и буквы. Не так уж легко начинать к семидесяти годам то, что шуткой давалось ребенку.
В день Октябрьской годовщины — 7 ноября — партизаны собрались у Тонечки. Не замедлил явиться и дед Пахом. На этот раз он явился празднично одетый и такой торжественный, что партизаны поняли — дед Пахом собирается им сообщить что-то исключительное. И действительно, выждав паузу, старик сказал:
— Ну-ка угадайте, друзья, что я вам принес в день нашего великого праздника?
Посыпались догадки, вопросы, поднялся шум. Снова выждав тишину, старик торжественным тоном сказал:
— Принес я вам, друзья мои, московскую газету от сего числа.
Никто не захотел поверить этому. Снова посыпались восклицания:
— Как это может быть? Откуда? Не ошибся ли ты, старик?
Пахом сказал:
— Нет, я не ошибся, друзья мои. Нынче слышали зенитные выстрелы? Это немцы били по самолету. Этот самолет и скинул газеты, когда я возвращался из деревни Складнево. Не без труда схватил я одну газету из-под самого носа полиции. Вот она…
С этими словами дед вынул из кармана московскую «Правду». Торжественно развернув ее, Пахом снова сказал:
— Газета от сего числа.
Действительно, это была сегодняшняя газета, празднично оформленная.
Партизаны повскакали с мест, стали обнимать и целовать Пахома.
Василий Иванович сказал:
— Это, товарищи, великое торжество для нас — в тылу у врагов держать в своих руках сегодняшний номер газеты.
Когда все немного успокоились, один из партизан, нередко подтрунивавший над Пахомом, сказал ему нарочно, показывая на помятый и загрязненный газетный лист:
— Экий ты неаккуратный, старик. Гляди, как помял и отвозил газету. Недаром тебя в свое время…
Все зашикали на партизана, и старик не успел даже толком обидеться.
Василий Иванович начал вслух читать газету. Прочитав, стали обмениваться мнениями. Говорили тихо, вполголоса — не покидало чувство торжественности.
Тоня принесла чай в кружках. По очереди стали пить.
Пили чай, продолжая обсуждать прочитанное. Сидели долго, тихо беседуя. Наконец старик Пахом встал и, пожелав всем доброй ночи, удалился, оставив свой подарок партизанам.
Тонечка принесла гитару. Сказала:
— Теперь начнем концертное отделение. Сегодня спою вам нашу деревенскую песню, которую я вам еще не пела.
И, перебирая струны, Тонечка тихо запела:
Средь полей широких я как лен цвела,Жизнь моя отрадная как река текла.
Улыбнувшись Василию Ивановичу, Тоня продолжала петь:
В кружках и хороводах он был всегда со мной,Он не сводил очей с меня, все любовался мной.
Партизаны подхватили припев:
Он не сводил очей с меня, все любовался мной…
Тоня продолжала петь:
«Что за чудо парочка», — подруги говорят.«Нету лучше, чем они», — старики твердят.Но вот настал суровый день — я как лен зимой,Все те ласки прежние он отдает другой.Научи, родная мать, соперницу сгубитьИли сердцу бедному прикажи забыть…
Снова партизаны подхватили припев:
Или сердцу бедному прикажи забыть…
Тоня пела:
«Нет запрета, доченька, сердцу твоему,Как сумела полюбить, так сумей забыть…»
Тоня еще не закончила песню, как в комнату, шаркая туфлями, вбежала мать девушки. Вбежав, она, задыхаясь, сказала:
— Немцы приехали… Машина остановилась у дома…
Партизаны повскакали с мест. Тоня побежала вслед за матерью на кухню.
Тотчас вернувшись назад, Тоня сказала:
— Немцы… Человек двадцать в машине… Сюда идут…
Партизаны схватились за револьверы. Подбежав к окну, Тоня сказала:
— Выбейте раму… Скорей… Бегите по огороду… Через пруд… К лесу…
Василий Иванович с силой распахнул раму, и партизаны стали выскакивать на огород. Василий Иванович сказал Тоне:
— Тонечка, давайте с нами… Скорей…
Девушка покачала головой, сказала:
— Нет… Не могу же я оставить маму…
Послышались солдатские шаги в соседней комнате.
На пороге появился гитлеровский ефрейтор. Василий Иванович выстрелил в него. И вслед за этим выстрелил вторично, уложив второго солдата, который стоял за ефрейтором.
Толкнув Василия Ивановича к окну, Тоня сказала:
— Бегите же… Не медлите… Они схватят вас…
Василий Иванович прыгнул на огород. Побежал вслед за партизанами. Фашисты еще не ориентировались в обстановке, и партизаны выиграли несколько минут. Они бежали теперь по тонкому льду пруда. Лед звенел и ломался под ногами, но партизаны благополучно миновали этот опасный участок.
Гитлеровцы не рискнули бежать по льду и, потоптавшись на берегу, кинулись за партизанами стороной, стреляя в них из автоматов. Добежав до перелеска, они остановились, не рискнули идти в темноте по неизвестной местности.
Остановились и партизаны. Василий Иванович угрюмо сказал:
— Эх, надо было Тоню уговорить идти с нами. Ведь осталась девушка у фашистов в лапах.
Товарищи сказали:
— Она не пошла бы без матери. А где же было время уговаривать старуху?
— Все это так, — сказал Василий Иванович. — Она и мне ответила, что не пойдет. Но все-таки надо было что-то сделать… Погодите, я сейчас вернусь, попробую дойти до ее дома.
Товарищи силой стали удерживать Василия Ивановича. Сказали ему: «Пользы не принесешь, а погибнешь ни за понюшку табаку».
Василий Иванович согласился с этим. Пошел с товарищами.
Устроились в землянке, в которой стояли раньше. Два дня Василий Иванович угрюмо молчал. Наконец сказал, что надо бы разведать — как обстоят дела в деревне.
Пошли два разведчика. Принесли нехорошие вести. Сказали, что гитлеровцы увезли с собой Тоню и ее мамашу.
Еще прошло несколько дней, и партизаны узнали, что нацисты убили Тоню. Тяжело воспринял это известие Василий Иванович. Сказал:
— Да, я так и думал. Как могло быть иначе.
Прошло еще несколько дней. Партизаны стали бывать у деда Пахома. Тот любовно встречал своих старых друзей, но обижался, что Василий Иванович к нему не заходит. Партизаны передали Василию Ивановичу эту обиду, и тот с неохотой пошел однажды к старику. Дошел с товарищами до Тониного дома. Увидел пустой дом. Не пошел дальше. Присел на крылечко, задумался.
