Удивительно, но Голенков безропотно подчинился. Лагерный опыт подсказывал: уж лучше права не качать, дороже выйдет. Да и Юра был тяжелее его килограммов на семьдесят. Кстати или некстати вспомнился старый анекдот: «Возвращается муж из командировки, а дома…»
Пройдя на кухню, Эдик тяжело опустился на стул. Несколько минут он отрешенно молчал, осмысливая увиденное и услышанное. Недавний зэк был подавлен, обескуражен и унижен одновременно. Механически прикурил сигарету не тем концом. В сердцах посулил Наташе того, что она и так всю ночь имела в избытке. Потер ладонями вспотевшие виски. Непонятливо взглянул перед собой.
На столе, среди грязной посуды и сигаретного пепла, возвышалась недопитая бутылка «Абсолюта». Скрутив латунную пробку, Голенков от души приложился к горлышку. Водка попала не в то горло, бешеная слеза ударила в нос картечиной, и перехваченный голос засипел с драматичным надрывом:
– Суки поганые…
– …такой облом, кончить не дал, – будто сквозь толщу воды различил он свистящий шепот Коробейника.
– Лучше бы я не возвращался, – горько посетовал освободившийся арестант и сжал кулаки с такой силой, что костяшки пальцев хрустнули.
И лишь теперь он вспомнил о дочери. Четыре с половиной года назад, когда его арестовали, Танюше было почти тринадцать. С тех пор Голенков видел ее только на фотографиях – супруга всегда приезжала на долгосрочные «свиданки» одна…
– Танька где? – петушиным фальцетом выкрикнул Эдик, не оборачиваясь в сторону спальни.
– У Мандавошки ночует, – как ни в чем не бывало отозвалась Наташа.
Голенков аж привстал из-за стола.
– У кого-о-о?
– Ну, у Лиды Ермошиной, – боязливо пояснила жена. – Это Танькина подруга. Тут, рядом живет, в доме над «Рюмочной». Маленькая такая, худенькая, черненькая… А Мандавошка – это ее кличка. Ее все так зовут. Она и не обижается.
– Сама, значит, кобеля на ночь привела, а дочь из дому выгнала? – вновь начал заводиться супруг.
Неожиданно, словно в подтверждение его слов, из Таниной комнаты донеслось нетерпеливое собачье поскуливание.
– Кто там еще у тебя? – ошарашенно спросил Эдик.
– Мент.
– Кто-о-о? – просипел бывший правоохранитель. – Как – еще один?
– Да это кобель, ротвейлер. Кличка у него такая – Мент. Мне его в милицейском питомнике подарили, – немного испуганно сообщила Наташа. – Бедненький, гулять просится…
– Так ты еще и по питомникам шляешься? – Бывший зэк окончательно утратил самообладание. – Одного мента тебе мало? Сколько еще надо для полного счастья?! Взвод? Или дивизион?
А на кухню уже заходил Коробейник. Оделся он на удивление быстро. Товарищ подполковник выглядел настоящим джентльменом, достойным украсить собой самую модную тусовку. Дорогой темно-синий костюм, стодолларовый галстук на выпуклом животе, золотые запонки, приятно скрипящие туфли… Глядя на него, становилось понятно, почему все городские менты так стремятся в ОБЭП. Только теперь Голенков догадался, кому принадлежит роскошный джип «Линкольн Навигатор», стоявший у подъезда.
Усевшись напротив, бывший коллега шумно отодвинул табуретку назад – огромный яйцеобразный живот упирался в столешницу.
– Ладно, Эдик, – примирительным басом молвил он. – Мне очень жаль, что все так некрасиво вышло. Давай выпьем… и обо всем позабудем. А?
– Да, Эдичка, выпейте вместе, – подошедшая Наташа одной рукой приобняла мужа, а другой принялась разливать спиртное по рюмкам. – И я с вами…
Бывший арестант отрешенно кивнул. Он явно не находил слов.
– Ну что, Эдик… С возвращеньицем! – предложил Коробейник и, не чокаясь, выпил.
– Да уж. Встретили меня по высшему разряду, – сдавленно выдохнул Голенков.
– Ты бы предварительно позвонил, сказал, когда тебя ждать, – издевательски улыбнулся толстяк; он явно наслаждался своей позицией силы.
Эдик хотел было что-то возразить, однако Наташа сразу перехватила инициативу.
– Ладно. С кем не бывает. Ты ведь меня тоже пойми. Больше четырех лет без мужика.
– Вот и нашла себе мужика. Совет да любовь, – обманутый муж сжал кулаки в бессильной злобе.
– Эдичка… Давай поговорим как интеллигентные люди, – миролюбиво предложила Наташа.
– Я девять лет в ментуре служил, – хмуро возразил Эдик.
– А я, думаешь, где служу? – парировал Коробейник. – Только я вот служу, а ты… сам знаешь. Сам и виноват. Не хрен было с фигурантов взятки брать.
– Да не брал я, не брал никаких взяток! – в сердцах воскликнул бывший правоохранитель. – Те проклятые баксы мне Жулик в квартиру подбросил! Ну, Сазонов, итить его мать! И ты это знаешь, и весь горотдел об этом знал! И прокуратура! Из меня козла отпущения сделали… Или не так? А взятки… Их все в ментуре берут. Ты, что ли, перед законом такой чистенький?
– Все берут, да не все попадаются, – наставительно поправил Юра, колыхнув огромным животом. – Ладно, давайте по последней накатим, да я пойду.
Выпив, Коробейник грузно поднялся из-за стола и, достав из кармана автомобильные ключи с золотым брелоком, загородил собой дверной проем.
– Эдик… еще раз прости, что так вышло. Как мужик мужика – а?
– Ты, что ли, налево никогда не ходил? – удачно воткнула вопрос супруга; присутствие влиятельного любовника явно придало ей смелости. – Ходил, еще как ходил… И я даже знаю, к кому. И весь горотдел об этом знал. И даже прокуратура. А из меня… овцу глупую сделал. Ты, что ли, передо мной такой чистенький?
– Кстати, позвони мне сегодня вечерком. Встретимся, побеседуем, – неожиданно предложил подполковник милиции.
– О чем мне с тобой беседовать? – лающим голосом спросил Голенков.
– Обо всем. О жизни. О судьбе. О твоем будущем. Тебе ведь как-то надо в этом городе жить, правда?
– Помочь, что ли, хочешь? – скривился Эдик недоверчиво.
– А почему бы и нет? Ведь мы когда-то с тобой даже дружили. К тому же у меня возник явный комплекс вины. Осознал, каюсь, готов искупить. К кому тебе в этом городе еще обратиться? У тебя-то всех связей теперь – узлы на шнурках… Ну все, успехов! – бросил начальник ОБЭПа и, не прощаясь, двинулся в прихожую.
Спустя несколько минут низкий рокот автомобильного двигателя под окнами возвестил, что Коробейник отчалил на своем дивном джипе. Эдик обессиленно откинулся на спинку стула и убито взглянул на супругу.
– Так ты, оказывается, блядь, – с отрешенной печалью констатировал он.
– Да какая же я блядь? – возразила Наташа. – Просто жизнь у меня не сложилась.
– Что ты нашла в этом жирном борове? Садун у него длиннее? Или слаже?
Жена виновато потупила взор.
– Извини, так получилось, – ласково сказала она и дважды мигнула красными веками. – Случайность. Честное слово, мне очень-очень стыдно. Давай обо всем позабудем. Давай начнем жизнь с чистого листа. Хорошо?!
– Давно ты с ним? И вообще – у вас что, серьезно? – не унимался Голенков, разливая себе остатки спиртного.
– Я ведь не монашка. Мне что – презерватив на морковку натянуть и четыре года… туда-сюда? Знаешь, как тяжело без мужика?! – вздохнула Наташа и в приступе блядской откровенности выпалила: – Уж лучше со знакомым перепихнуться, чем с первым встречным.
– Чем это лучше?
– Трепак не подхватишь. А если подхватишь – будет кому предъявить. А вообще, Юрка по-своему прав. Не надо было с того уголовника деньги вымогать. Жили бы теперь как все нормальные лю…
Наташа не успела договорить – Голенков изо всей силы ударил кулаком по столу, и приборы отозвались жалобным звоном.
– Да не брал я с этого Жулика взяток! Понимаешь? Не брал! Подкинул он мне те меченые доллары! Сюда, на эту вот хату, и подкинул! Понимаешь? Подставил он меня… Шака-а-ал!..
* * *
До ареста, суда и зоны капитан Эдуард Голенков считался одним из самых талантливых оперативников местного ГУВД. Любые, даже самые безнадежные дела он раскрывал в рекордно короткие сроки и делал это безупречно.
«Уголовное дело – не смокинг, шьется за десять минут, – назидательно говорил он коллегам. – Главное, чтобы все концы для следствия и суда по бумагам сходились…»
Концы, как правило, сходились. Ведь Голенков по праву слыл самым выдающимся интриганом во всей городской милиции. Он был рассчетлив, как международный гроссмейстер, и хладнокровен, как кобра. Юридический арсенал товарища капитана включал хитроумные подставы и незамысловатый шантаж, утонченные фальсификации и банальные пытки. Дела он вел продуманно, ловко и изощренно. Вопросы его были с капканами, ловушками и силками, с желанием затолкать ответчика в яму не грубыми пинками, а красиво и художественно, постепенно погружая его в муку и тьму.
Эдуарда Ивановича никогда не интересовало, виновен сидящий перед ним человек или нет. Фигуранты были для него не людьми, а материалом для производства уголовных дел. Уголовные дела следовало оформлять своевременно, чтобы не портить общегородскую статистику раскрываемости. Стопроцентная раскрываемость, в свою очередь, способствовала карьерному росту.
