Далеко на обрывистом берегу темнеют крепостные стены. Виднеется рубленая церковь с тесовым куполом. Савва подался вперёд. Давид тоже замолк, смотрит. Вон уже показались белые дома посада разных умельцев и торгового люда. Тут же селятся и семьи дружины молодшей. Особняком строятся касоги, приехавшие с гор на княжескую службу воинами. К посадским домам вплотную подступили зелёные виноградники и сады. В конце посада пристань с большими торговыми ладьями со спущенными парусами, небольшие рыбацкие челны. По берегу на кольях сушатся сети. За Тмутороканью, у начала моря Сурожского, рыбацкий выселок: подслеповатые, выбеленные мелом мазанки, крытые морской травой или мелким камышом, рядом огороженные плетнём огороды. Выселок тянется вдоль залива Тмутороканского.
Издавна селились здесь русы: то броднику край приглянется, то смерда судьба занесёт[26]. Редкими выселками жались к морю. Море кормило обильно даже в самый засушливый год.
Ранними вёснами ратаи[27] сеяли рожь-ярицу, по осени сурожь[28]. Оттого и море стали прозывать Сурожским.
На жирных землях хлеба всходили добрые, но сорные. Осенью бабы бережно жали их серпами, вязали в снопы и везли с поля. А в погожий день обмолота в выселках стучали цепами, а на утрамбованных до блеска токах ползали малые дети, выискивая ненароком закатившиеся с глаз колоски.
Кормчий лихо развернул ладью, и она бортом коснулась причала. Босой, с оголённой грудью ладейщик наотмашь кинул канат, и корабль, вздрогнув, замер. Давид сказал:
— Доглядишь за выгрузкой, а я на берег сойду, телеги пригоню.
И пошёл, коренастый, грузный.
Ладейщики забегали, спустили парус, принялись сносить на берег тюки с товаром. Савва направился к ним.
Высокий забор отгораживает дворище Давида от всего мира. Злые псы не пустят сюда чужого. Во дворе на каменном фундаменте дом из сырца, вплотную к нему примыкает клеть для товаров. Двор вымощен булыжником.
Примостившись у стола, Давид костяной палочкой выводил значки на бересте, шептал:
— Две штуки коприны, да брачины штука, да камки…
Костяная палочка царапает письмена. Берестовые грамоты Давид бережно складывает в просторный сундук. Здесь уже немало таких грамот. В одних записывает товары, в других — кому сколько дано купы[29]. Те купы, что дал Давид гостям, принесут ему приклады[30].
Тут же, рядом с Давидом, коротал время Савва.
В горницу тихо вошла старуха, ведавшая домом, остановилась у порога. Давид покосился на неё.
— Там рыбаки кличут.
— Подождут.
Старуха вышла. Давид снова принялся за письмо. Закончив, сказал:
— Выйду-ка.
Савва направился следом.
Во дворе пустынно. Вслед за Давидом Савва вышел за ворота.
У крытого воза стояли два рыбака. Один постарше, невысокий, суетливый, с редкой светлой бородёнкой, другой молодой, худощавый. Давид подошёл, приподнял край рогожки, достал вязку вяленой тарани, поглядел на солнце.
— Ненадобно, да куда вас подевать, возьму. А за купу кунами[31] отдадите. С тебя, Андреяш, — Давид ткнул пальцем в рыбака постарше, — две гривны, а ты, Важен, прошлый раз обещал нынешним летом вернуть?
Андреяш не ответил, почесал бородёнку, а Важен, переминаясь с ноги на ногу, виновато пожал плечами:
— А что, я отдам, только нынче ничего нет.
Давид ушёл в лавку, а рыбаки принялись разгружать воз. Рыбу внесли в клеть, сложили в рогожные мешки. Андреяш уехал, а Важен подошёл к Савве, сказал:
— Давно ты, Савва, не был у нас. С тех пор как в Византию стал ходить, к нам дорогу забыл.
— Не запамятовала ли меня Добронрава? — спросил Савва.
Добронрава, сестра Бажена, в детстве их товарищ по играм, когда утонул отец, стала вместе с Баженом ходить в море за кефалью, а в лиманы за таранью, рыбцом да шемаёй. Иногда плавал с ними и Савва.
— Как не помнить, — удивился Важен. — Вот и сегодня спрашивала.
— Скажи, что приду непременно.
5
Над степью парит орёл. Распластал крылья недвижимо и описывает круг за кругом. В высокой траве попряталось всё живое, затаилось. Но глаза у орла зоркие. Вот он, высмотрев добычу, камнем упал книзу и снова взмыл.
Сурово оглядывает степь тмутороканский идол.
Василько осадил коня. В больших глазах любопытство. Что за болван и к чему он стоит здесь? За спиной Путята пробормотал что-то неразборчиво.
— Никак, молвил, отец? — обернулся Василько.
— Сказываю, что всё тут, как прежде было, когда мы с князем Святославом по этим местам проходили. Вот у этого болвана первых касогов приметили.
Обгоняя Путяту и Василька, двигался полк Яна. Стороной шла дружина Мстислава. Гридни все как на подбор, молодые, крепкие. Блестят на солнце шеломы и щиты, покачивается лес копий.
— А степь-то какая! Гляди, отец, трава коня укрывает. — Василько снял шелом, пригладил чёрные как смоль волосы.
— Тут, Василько, и зверя видимо-невидимо. Вон в стороне топи, так там и кабаны, и птицы всякой.
За разговором время бежало незаметней.
Мстислав ехал далеко впереди дружины. Повернувшись в седле, глазами разыскал Василька, поманил.
— Скачи, Василько, к воеводе, пускай посылает вперёд кашеваров. Надобно роздых людям дать, да и кони приморились.
Василько повернул коня, поехал разыскивать воеводу. Далеко, еле приметные, виднеются горы. Там, по словам Путяты, живут касоги.
Небо чистое, и солнце печёт неимоверно. Броня на Васильке накалилась, пот так и катится из-под шлема. Василько вспоминает Днепр. Сейчас бы окунуться в его прохладную воду да вздремнуть в тени деревьев.
Конь идёт резво, поднимает траву грудью. Василько чуть пустил повод, и конь перешёл на рысь.
Завидев Василька, молодой воевода подмигнул ему, весело спросил:
— Что за весть везёшь, добрый молодец?
— Князь велел наперёд высылать кашеваров с котлами.
— И то пора, — одобрил Ян и позвал ехавшего поодаль сотника, а Василько поскакал догонять дружину.
Путяте приснилось, что он на перевозе в Киеве. На том берегу смерды толпой сгрудились. Одна за другой выстроились телеги. Путята паром подогнал. Начали смерды грузиться, одна телега на паром въехала, другая, а третья никак не становится. Уже смерд и так и этак заводит коня, но всё никак, телега задними колёсами на берегу остаётся. Озлился Путята, взял коня под уздцы и без труда разместил телегу на пароме…
А потом приснилось, что варит он с братом Чудином уху. Булькает вода в котле, пахнет варевом.
Пробудился Путята.
Лежит он на войлочном потнике, под головой седло, а поблизости тлеет потухший костёр. Рядом спят воины. Темень. Высоко в небе блестят звёзды. Белесоватой полосой протянулся Млечный Путь. Рядом с Путятой посапывает Василько. Сросшиеся на переносице брови делают лицо Василька суровым. Но Путята знает, парень добрый сердцем и к нему, Путяте, душой привязан, отцом кличет.
Глядя на Василька, Путята вспоминает молодые годы. Как быстро промчались они. Кажется, вчера был таким, как Василько, а сегодня и волос побелел, и силы нет той, что прежде. На непогоду ноют старые раны.
Степь пахла мятой и горечью полыни.
Путята приподнял голову. По всей степи, сколько видят глаза, горят костры. Нарушая ночную тишь, ржут стреноженные кони да иногда перекликаются дозорные. И ночь такая же, и огни, и запах степи. И почудилось Путяте, будто молодость вернулась к нему.
— Что не спишь, отец? — подал голос Василько, — о чём мыслишь?
— Припоминаю, где-то тут неподалёку мы стояли. Тогда у моего костра князь Святослав спал. А поутру конину на углях пекли, и князь сказал: «Мы пришли в эту землю не за данью, а чтоб Русь у моря накрепко встала…»
Путята надолго замолк. Василько решил, что старик начал засыпать, и не стал тревожить расспросами.
Савва открыл лавку спозаранку, огляделся. Толпа взад-вперёд плывёт. Издалека над головами виднеются шесты с дорогими мехами. То гости из Новгородской земли наехали.
На весь торг голосисто кричат бойкие рыбачки. Возле них навалом лежит рыба свежая и вяленая. На острых крючьях подвешены коровьи туши и вепря[32]. Деревянные полки завалены битой птицей и дичью, а за ними ряды, где торгуют виноградом и грушами, дынями и орехами.
Пробираясь сквозь толпу, Важен волок огромного осётра. Савва не окликнул его. Всё равно за гамом не услышит. Подошёл бородатый купец из Киева, приценился к штуке коприны. Савва ловко перебросил шёлк из рук в руки, намётанным взглядом определил: «Покупатель». Купцы из Киева ткани брали охотно. За них там вдвойне выручали.
Гость торговался недолго. Деньги уплатил и ушёл. Узнал от него Савва, что отныне князь Мстислав велел для охраны гостей в пути от печенегов стражу выделять.
