шло. А мне ещё надо было затариться хотя бы немного теми шмотками, что носят в Императорской Царскосельской гимназии. По мелочи, но всё же придется потратиться.
Яблоко оказалось весьма сочным, вкусным и сладким. Сок брызгал в разные стороны, а хруст раздавался за ушами. Я слопал его в несколько приемов.
Ох ты и ёж волосатый! Как же меня закрутило-то… Как будто какой-то огромный тролль смял в кулаке, а потом начал выжимать. И ведь выжимал тщательно, со знанием дела.
— Чо пля за дела? — пропищала пикси, пикируя на замызганный ковер.
— А-ух и ё-о-о-о, — только и смог выдать я в ответ.
Крутить не перестало. Наоборот, теперь все внутренности полезли наружу, как будто неведомый гребаный тролль вздумал использовать меня вместо тюбика зубной пасты. А потом ещё и начал тереть по гнилым клыкам, вдавливая в вонючие десны.
— Я щас сдохну! — пропищала Чопля.
— Я тоже-е-е, — выдохнул я.
— Знала бы… ни за что…
В этот момент меня скрутило так, что выгнуло дугой, а потом изо всех сил шарахнуло об пол. Пикси каталась рядом. У меня в голове билась только одна мысль — не навалиться бы на подругу дней моих суровых. А то ведь раздавлю ко всем чертям — обидно будет.
Понемногу непонятная злая боль начала отпускать. Это походило на действие лекарства при дикой зубной боли. То есть сокращения ещё шли, но вот сильных толчков уже не было. Попускало…
Причем отпускало не только меня. Пикси тоже перестала вертеться ужаленным котенком. Она тяжело дышала и вытирала пот. Маленькое личико было перемазано какой-то грязью. Думаю, что моя морда вряд ли отличалась большей красотой.
— Ты как? — выдохнул я между слабеющими сокращениями.
— Каком вверх, — пискнула Чопля. — Как будто ежика родила против шерсти…
— Ты знаешь, а ведь ты совсем не изменилась.
— Да и ты, как был уродом, так им и остался.
— Ну спасибо, грымза мелкая. Ладно, похоже, что надул нас император, — у меня с трудом получилось подняться на руках. — Пойду попробую умыться.
— Ага, вали… Меня захвати по дороге!
Я подставил ладонь. Пикси с писклявыми стонами завалилась на неё. Короткими поползновениями я добрался до ванной комнаты. Посадил Чоплю на край раковины, а сам открыл воду. Тугая струя ударила в ладони. Небольшой колпачок от флакона бритвенной пены был вместо умывальника для Чопли.
Холодная вода принесла облегчение. Разгоряченная кожа только не зашипела под прикосновениями воды. Чопля тоже плескалась с упоением резвящегося щенка.
В дверь раздался стук. Я побрел открывать, утираясь полотенцем. Сил прибавилось, так что ноги переставлялись. Пусть и как колонны, но переставлялись. Открыв дверь, я обнаружил на пороге ту самую «стерлядь» соседку, Марфу Никифоровну.
— Чего грохочешь, вошь подзалупная? Опять танцы ни свет ни заря устраиваешь? — проорала она, а потом осеклась. — Ты чой-то, сын этого придурошного ведьмака? Где отец-то?
Глава 5
— Отец, зачем вам этот ведьмак? — спросила Елена, когда машина выехала на широкий Кутузовский проспект. — Неужели своих мало?
— Своих вполне хватает, но Гамаюн выбрала его. А сама знаешь, что она никогда не ошибается.
Елена поморщилась, потерла плечо. Процесс подливания ведьмаку зачарованного зелья растянулся во времени на час. Сначала его подловили в замызганной разливайке, а потом внушили ехать в крутой клуб. Там уже понемногу притупили ведьмачий нюх различными вливаниями настоев. Медленно, тщательно, чтобы он ничего не заподозрил. И уже в конце ему добавили в самогон зелье Неприкосновения. Оно позволяло владельцу зелья оставаться уверенным в том, что выпивший не причинит вреда.
— Но чем он так уж хорош? Обычный ведьмак, каких сотни.
— Необычный, — покачал головой император. — Очень необычный. И сдается мне, что именно за эту необычность выбрала его вещая птица.
Елена уставилась в окно. Мимо проносились огни столицы. В отражении витрины большой черный автомобиль проплыл диковинной глубинной рыбой. Опасной рыбой, от которой легковые мальки предпочитали держаться подальше, уступая дорогу.
— И всё равно я не понимаю… Неужели эту зазовку никто не может обнаружить?
— Никто не может, — вздохнул Николай Сергеевич. — Заняла она личину одной из боярских дочерей. И так хорошо заняла, что вместе с личиной захватила и воспоминания со знаниями. Просвечивали дочерей под видом гинекологического осмотра, но никого не смогли выявить. А поднимать шумиху — значит признаться в своей несостоятельности. Тут надо тихо действовать. Скрытно.
— А я тогда зачем была нужна? Знаешь, как противно было ложиться в эту кровать? — Елену передернуло от отвращения.
— Иначе ты бы не смогла установить с ним ментальную связь. А так… Мы сможем найти его, когда он разыщет зазовку. Недаром его называют Зверем — если он берется за дело, то доводит его до уверенного финала. Берет след и идет по нему до горла жертвы. И этому стервецу всегда неимоверно везет… Он выбирался из таких передряг, где другие просто растекались в жижу. Он настоящий зверь. И при облаве отец сбросил его в яму с волками. Чтобы не взяли полицейские, чтобы не создали ведьмака…
— И что?
— А то, что семеро волков осталось внизу. Разорванные глотки, вспоротые животы, переломанные лапы… Наружу выбрался только пятилетний мальчишка…
— Но зачем я легла?
— Ради твоей безопасности. Теперь он не сможет тебя даже пальцем тронуть. Слишком много вопросов, Елена, — покачал головой император. — Но я отвечу. Как только Эдгарт убедился в том, что ему подмешали зелье, он чуточку расслабился. И это позволило мне наложить знак повиновения. Думаешь, иначе бы этот засранец дал согласие?
— Ради такого титула? Конечно.
— Вот что значит ты плохо знаешь ведьмаков. Эти хитрые черти могут последнюю рубаху отдать, лишь бы ни под кем не ходить. Свободолюбивые они, сволочи. Только так и вышло взять его на службу. А уж что-то подсказывает мне, что он докопается до правды. Как только поймает зазовку, так и посмотрим — надо ли давать ему титул и земли?
Елена пригладила волосы:
— То есть как?
— А вот так. Мои люди выяснили, что характер у этого ведьмака очень взрывной. Попортит он там личико одному из боярских детей, а отец потребует возмещения ущерба. Вот тут-то и закончится помещичество Пахомова. Чтобы загладить неприятность я милостиво разрешу ему передать земли в пользу пострадавших. Так и боярин будет мне благодарен и ведьмак. То есть одной сетью двух рыб поймаю.
— А с боярина ещё и мзду возьмёшь? — с улыбкой спросила Елена. — А опального тамбовского князя Владимира Алексеевича Старицкого ещё больше ущемишь? Отберешь его угодья и заставишь проглотить обиду? Прямо-таки три рыбехи в одной сети, а не две…
— Ты очень хорошо меня знаешь, дочка, — хмыкнул император и замолчал.
Елена хмыкнула в ответ. Если бы она не знала, то не пошла бы на эту авантюру. Какой-то нищий ведьмак, который к тому же ещё и чересчур дерзкий. Что он может?
Взять берендеев, пропустить всех боярских дочек через пыточную камеру и выбить признание. Чем не вариант?
И в то же время понимала, что это далеко не вариант. Если умерли двое боярских детей, то это повод, чтобы насторожиться. А уж трое — повод для сильного беспокойства. Беспокойства такого, чтобы можно усомниться в охране царской гимназии. А с этих сомнений пойдет и дальше — сомнение в дееспособности императора.
Неужели император не сможет разобраться со своими недругами? Неужели не может защитить цвет нации?
И тогда возникнет сомнение в крепости императорского престола. И возникнет вопрос — а та ли задница занимает место на атласной подушечке с золотой вышивкой?
Плохо только то, что вот это вот шаткое положение зависит от нищего ведьмака. И то потому, что его выбрала вещая птица Гамаюн…
* * *
Обнаженная девушка потянулась на шикарной кровати. Она слышала, как звякнуло стекло от ударившего камешка. А это непросто звук! Звяканье — это знак, что её жертва доведена до предела и готова пойти на любые безумства.
Девушка подошла к окну, накинув легкую накидку и включив свет настольной лампы. Свет лампы эротично пронизывал ткань, делая её воздушной и почти невидимой. Гладкие формы тела напоминали изгибы гитары. Пушистая волна волос падала на полуобнаженные плечи, спускаясь на тяжелую грудь.
Сквозь стекло девушка увидела скрывающегося в черной тени акации камер-юнкера Григория Яковлевича Карамышева. Молодой человек девятнадцати лет с небольшими усиками над верхней губой. Не лишен привлекательности, холен и возлелеян мамочками и нянечками. И в то же время, этот молодой человек был
