В этом было главное и, пожалуй, последнее его положительное качество. Своим необъявленным походом в защиту добродетели и непогрешимости граф надоел всем настолько, что некоторые попросту видеть его не могли и переставали являться ко двору, а другие лишь в пику Норонья преступали все дозволенные границы. Этим и пользовался Фердруго.
Он научился ловко управлять симпатиями графа и натравливал его на неугодных, дабы отвадить их от двора или собрать порочащие сведения. Неизвестно, знал ли об этом сам Норонья. Так или иначе, на ограниченном пространстве корабля сей муж успел опротиветь всем.
Конан не зря назвал графа сухопутной крысой. Первый советник самой морской страны ни разу не плавал дальше, нежели по Черной реке от своего дома до королевского дворца, да и то когда этого требовал протокол. Норонья не любил моря. Как это так — важный граф будет путешествовать по ненадежной зыбкой хляби и выплясывать на шаткой палубе как какой-нибудь презренный циркач, в то время как истинному Норонья подобает шествовать и выступать! И что будет делать истинный Норонья на корабле, где есть матросы, кои, как известно, все сплошь суть пьяницы, развратники и висельники едва ли не худшие, чем придворные?
В первый же день налетевшего ненастья Норонья, превозмогая ураганный ветер, выбрался на палубу. Оскальзываясь на мокрых досках настила, он с трудом доковылял до мачты и принялся высказывать что-то трудившимся здесь морякам. Уразумев наконец, что по причине ветра и шума волн матросы не слышат ни слова, он вцепился в гик, дабы показать, как следует обращаться с ним, чтобы это выглядело достойно, благообразно и не посрамило чести Зингары. Очевидно, в тихую погоду все смотрелось бы крайне трогательно, но теперь граф откровенно мешал и, чего доброго, мог быть пришиблен тяжелым гиковым бревном. Боцману Серхио, пришлось очень нелюбезно оторвать графа от мачты и водворить обратно вниз. Благодарение богам, Норонья не успел достичь штурвального колеса.
На внутренней палубе Норонья не унялся и продолжал рассказывать всем о том, как следует вести себя во время шторма. Палуба была, как водится, общая, и спастись в каюте возможности не было. Единственным средством укрыться от посторонних взглядов служили занавески и ширмы, изготовленные наскоро из бывших шатровых полотнищ. Граф, к сожалению, владел мощным, хорошо поставленным густым баритоном, которым хорошо было вещать толпе с высокой башни в стене дворца Фердруго, но не разглагольствовать в довольно низком и гулком помещении.
На корабле находились придворные из всех вступавших в договор королевств, в том числе и дамы. Молчание зингарцев еще можно было обосновать, они боялись всесильного первого советника. Аргосцы морщились брезгливо, посмеивались, но тоже молчали — косились на аквилонцев. Последние вопросительно взирали на Хорсу, как на доверенное лицо короля. Гандер сохранял каменное выражение лица, а Конан пока и вовсе был не у дел. Даже могучий киммериец так выматывался на ночных вахтах, что засыпал после них почти мгновенно, и никакой шум не был ему помехой. Многие стали подумывать, что королю попросту недосуг, и он не замечает возомнившего себя главным лицом зарвавшегося зингарского вельможу. Хорсе уже намекнули, чтобы он доложил-таки королю об оказавшемся столь надоедливым воплощении добродетели, но гандер ухом не вел. Теперь выяснилось, что все-то король и видел, и слышал, но до поры не реагировал. При этом сразу стало видно, кто здесь первое лицо: все жалобы на кордавского советника стекались к аквилонскому королю.
Нынче же море дало Конану передышку и, вероятно, графу пришлось бы прикусить язык, но ссоры и раздоры Конану сейчас выгодны не были, поэтому он и призывал Фрашку к тишине.
Но утро, кажется, разбудило не только этих четверых. Из люка показалась белобрысая голова, затем широкие плечи, обтянутые курткой из черной кожи, а затем и весь гандер — среднего роста, широкоплечий, с лицом обычного ларвикского лавочника.
Глава II
Те, кто не знал Хорсу или знал его плохо, так о нем и думали. И ошибались. Под личиной туповатого провинциала, нежданно оказавшегося в фаворе, скрывался второй человек если не во всем королевстве, то уж точно в Тарантийском дворце — первым считался все же Публио, железный канцлер всея Аквилонии. Хорса из Ларвика — столицы Гандерланда — родословная коего по мужской линии уходила корнями куда-то в холодный Ванахейм, появился на свет в семье держателя постоялого двора.
Парнишка с детства отличался от сотоварищей по уличным играм — слишком уж был сообразителен.
Узрев такое в своем отпрыске, родители отправили сына к дальним родственникам в Тарантию — учиться торговле в столице. Дядюшка принял племянника как полагается, то есть с голоду умереть не дал, но и об играх мальчику пришлось забыть.
Все изменилось, когда один из многочисленных знакомых дядюшки Хенгиста — помощник повара из дворца, ведавший закупками продовольствия, толстый, лысый, вечно с бисеринками пота на лбу аргосец Фабрицио — сообщил гандеру, что на дворцовую кухню нужен смышленый, но честный парнишка, чтобы был и поваренок, и прислуживать умел, и мог бы исполнить обязанность посыльного или старшего в команде поварят, разумел бы грамоте и счету — словом, повару понадобился подмастерье. Дядюшка Хенгист по-гандерски здраво рассудил, что для своих сыновей и внуков у него место в деле найдется и без помощи дворца, а вот для своей родни из Ларвика он совершит, несомненно, доброе дело, коли даст возможность юному Хорсе самостоятельно заняться своей карьерой.
Так Хорса попал во дворец. Надежд повара он не обманул, служил честно и исправно, но и о себе не забывал. Гандер умел расположить к себе людей и вскоре познакомился с гвардейцами, а те научили его недурно владеть оружием. Пару раз он заглянул в гимнасий — отнести обед ланисте, и вскоре Хорса мог совершенно бесплатно получать уроки во владении собственным телом.
Мало того, он приглянулся наставнице королевской мастерской белошвеек — даме лет сорока пяти, весьма неплохо выглядевшей для своего возраста. Злые языки твердили, что когда-то она была хозяйкой дома терпимости и любовницей кого-то из видных военачальников, который, в свою очередь, прослыл фаворитом прежней королевы, но да не в этом суть. Своих детей у госпожи Октавии не было, и Хорсе досталась часть — и немалая — так и невостребованных ее материнских чувств. С тех пор юный гандер всегда ходил в повой и чистой одежде из хорошего сукна и спал не на сене, а на свежих простынях под шерстяным одеялом.
Следующим шагом стал доступ в дворцовую библиотеку. Хорса и прежде любил читать, но чтение это было беспорядочным. Книг у дядюшки Хенгиста было раз, два и обчелся, да и те в основном бухгалтерские, а у дворцовых кухонников — немногим больше. Но как-то юноше попал в руки свод отрывков из Орибазия Достопочтенною — его хранил у себя один из поваров, выходец из Черных Королевств, поелику в данном своде содержалось кое-что из описания родины Мвенго, и чернокожий мастер дел чревоугодных присмотрел список, хотя читать не умел совершенно. Читал ему Хорса: вслух, ежевечерне и все одно и то же место.
