Мы были далеко, и никто не успел прийти к Рыжему на помощь. Я подхватил камень и запустил и Бродягу, но тот даже головы не повернул, потому что камень не долетел. Я побежал к забору, но вмешаться не успел. Бродяга, видимо, решил, что с Рыжего довольно, опустил голову и повернулся к помойке. Что ему какой-то кот, напугал и хватит. Но в этот момент Рыжий прыгнул. Его длинное пламенеющее тело растянулось в воздухе и опустилось на спину Бродяге. Я чуть не упал от неожиданности, а Бродяга завертелся волчком, пытаясь стряхнуть Рыжего, задергался из стороны в сторону, завизжал болезненно и жалко, словно его били. Но не тут-то было. Рыжий намертво прикипел к его спине и шее, орал дурным голосом и терзал несчастную собаку. Пыль поднялась над полем битвы, так что почти ничего не стало видно, и там, в середине пыльного облака, металась черная тень и посверкивала изредка рыжая шкура моего бешеного кота. Мы смотрели, остолбенев: я, Витька, ребята… Это ж надо такое — кот на собаку напал! Наконец Бродяга не выдержал и ринулся наутек, а Рыжий спрыгнул с его спины и зарысил через двор стелющимся боевым шагом, весь взъерошенный, оглядываясь и злобно урча. Мимо нас, мимо пакгауза, домой.
— Ты где его взял? — закричал Пудель. — Вот это кот — так кот.
— А то как? — горделиво заявил брат, словно он тогда уже знал, каков-то он, наш Рыжий, когда увидел его впервые у меня на руках.
Только Витька не восхищался. Скривился и пошел домой: дескать, подумаешь — невидаль. Мы тоже пошли всей гурьбой, посмотреть, что там Рыжий делает. Он спокойно дремал на своем месте, на углу террасы, словно ничего и не случилось. Мы смотрели на него с почтительным восхищением, а он и ухом не повел. Даже погладить его никто не решился, потому что он этого не любил. Такое уже бывало. Когда кто-нибудь тянул к нему руку — погладить, он отклонялся, прижимал уши, предупреждающе подняв лапу, щурился и едва слышно шипел. Даже меня он подпускал, лишь когда был в настроении.
Впрочем, меня с братом он все же признавал, даже откликался на мой голос. Покричишь ему: «Рыжий! Рыжий!..» — он вылезет неизвестно откуда и идет. Подойдет, сядет и равнодушно смотрит в сторону, словно он здесь просто так появился, а не прибежал на мой зов. Но я-то знал, что именно прибежал. Я двинусь, и он за мной. Идет и в мою сторону даже не глядит. Так и ходим, пока ему не надоест или пока я сам, захлопотавшись и заигравшись, не забуду о нем. Даже тогда, когда слава его распространилась, когда его узнали и оценили все, он ничуть не загордился и прибегал на мой голос.
А он и в самом деле прославился. И взрослые и дети узнавали его, даже с горы приходили люди посмотреть на кота, который гоняет собак и ловит крыс. Его стали подкармливать и привечать, и он того, по-моему, вполне заслуживал. Попробуйте найдите другого такого кота, который бросился бы на здоровенную собаку и одолел ее. И не просто одолел, а вообще прогнал со двора, потому что Бродяги с тех пор и след простыл. А крысы? Ого! К весне ни одна уже не решалась среди бела дня появляться во дворе. Впрочем, ночью им было даже хуже, потому что задушенных крыс мы обычно находили у своего крыльца по утрам. Если бы Бродяга это знал, он бы, наверное, никогда на Рыжего не кинулся, потому что сам этих крыс подбирал на помойке.
Короче говоря, звезда Рыжего восходила все выше, сияла все ярче, и в этот миг высокой славы появился Дзагли. Дело было утром в мае, когда мы дохаживали в школу последние перед экзаменами дни. Отец с мамой ушли на работу, а мы с братом караулили Рыжего, которому самое время было появиться — молоко уже ждало его. Я вышел на террасу и свистнул Витьке. Дед Ларион дремал в своем углу, я сказал ему: «Гамарджоба», он покивал мне и ответ. И в этот момент вместо Витьки скатилась вдруг по лестнице с мезонина лохматая собачонка, подбежала ко мне и звонко гавкнула. Ни в голосе ее, ни в поведении не было никакой враждебности, скорее наоборот, она была полна приветливого дружелюбия и уверенности, что я ей тоже рад. Гавкнув, то ли приветствуя меня, то ли от избытка чувств, она запрыгала из стороны в сторону и стала обнюхивать, тычась в ноги холодным мокрым носом. Она была белая, с черными большими пятнами на боках и спине, лохматая; прямые волосики висели на нижней челюсти короткой бородой, и уши болтались, когда она крутила головой.
Я остолбенело смотрел на нее — это еще что такое! — и тут вышел Витька.
— Это чего? — в недоуменном возмущении воззвал я к нему.
— А что?
Он совершенно определенно встал в оборонительную позу, и я все понял. Это ж надо, а? Завел!..
— А Рыжий?
— А мне наплевать.
То была катастрофа. Вот Витька, ну и Витька — позавидовал. Что я, виноват, что Рыжий оказался таким редкостным котом? Что, я нарочно его завел, Витьке досадить? Мы с братом подобрали полудохлого от голода котенка и пожалели его; пока он рос, Витька на него ни разу и не глянул, словно его и не было. А когда он вырос, стал ловить крыс и гонять собак, когда слава его загремела среди людей, он заводит себе собаку, потому что тоже хочет славы. Конечно, так! Я тут же вспомнил, как он заговорил о собаке, увидев внимание деда Лариона к Рыжему. И тем сильнее я возмущался оттого, что сразу же и с полной безнадежностью понял, в какое безвыходное положение поставил Витька своим поступком нас обоих — и себя, и меня. А вот сам он, дурачина, так ничего и не понял, ни тогда, ни после. И я ему ничего об этом не говорил, потому что если сам не понял, то никакими словами не объяснишь.
Собачонка бойкая, сразу видно. Значит, стычки с Рыжим она не убоится. И каков бы ни оказался результат, всяко будет плохо. Если эта шмакодявка что-нибудь сделает с Рыжим, я ее пришибу и Витьку вместе с нею. Потому что Рыжий был частью моей жизни и моей судьбы, частью меня самого. Почти два года, которые я отдал ему, его необыкновенное превращение из жалкого, зачуханного котенка в благородного могучего кота, наши отношения, наша привязанность… Да я ввек этого Витьке не прощу!
А если Рыжий одолеет, то собачонке жизни здесь не будет, и тогда Витька убьет Рыжего. Убьет, я его знаю. Не посчитается ни со мной, ни с другими, из зависти убьет и идиотского упрямства, потому что — что она ему, эта лохматая веселая дурочка, скачущая возле наших ног. Кабы он ее ради нее самой завел, а то ведь нет, режьте меня, нет! Эх, Витька, Витька, друг ты мне, а все равно злодей…
И в это время появился Рыжий. Я стоял к нему спиной, но как-то все вдруг напряглось вокруг — собачонка, Витька, брат и вообще… И я понял — Рыжий. Но ничего предпринять не успел, только повернулся и увидел, как он стремительно и мягко взлетел на террасу в метре от меня. Собачонка рыкнула и кинулась к нему, он мгновенно вспух, словно его воздухом надули, выгнул спину и поднялся на цыпочки, так что стал раза в полтора выше собаки. А глаза его загорелись жутким и свирепым зеленым огнем. Я, даже не подумав, совершенно автоматически поддел собаку ногой и бросил с террасы; она с визгом слетела на землю, а Витька кинулся на меня, но я увернулся, и он, проскочив мимо, едва не наступил на Рыжего. Витькин крик и кошачий вопль слились воедино; внезапно обострившимся зрением я увидел сразу, что Рыжий висит на Витькиной ноге повыше колена и что брат, наставив кулаки, несется на Витьку сзади. И успел одной рукой поймать и остановить брата, а другой уцепить Рыжего поперек живота и отодрать от Витькиной ноги. Брат сразу же подчинился, а Рыжий яростно вырывался, сдавленно мявкал, шипел и драл задними ногами мою руку. Боли я не чувствовал. Только подхватил правой рукой Рыжего под задние ноги и бросился домой. Брат влетел за мной и захлопнул дверь. Я опустил Рыжего на пол, он дрожал, то ли от страха, то ли от обиды, то ли от злости, но как-то очень быстро успокоился и пошел в свой угол к блюдечку — пить молоко.
Я вышел наружу. Собака бегала по террасе и возбужденно гавкала, тоже, видимо, не в силах сразу прийти в себя. Витька рассматривал свою окровавленную ногу и не обращал на собаку никакого внимания.
А мне ее стало жаль. Я поддал ей довольно сильно, хотя вовсе и не хотел того. Но в тот момент мне было не до симпатий. Мгновенно и сразу, памятью и чувствами я понял, что собака сильнее Рыжего, хоть они и одного почти роста, и что ее челюсти и зубы, ее хватка в драке будут стоить больше, чем когти Рыжего, его ловкость и вообще весь арсенал кошачьего оружия. Да и дед Ларион говорил, что такие собаки с лисой справляются, а лиса — противник посерьезнее кота. Я, конечно, не вспомнил дедовы слова, но они сидели во мне сами собой и, слившись воедино с собственными чувствами, подтолкнули меня сбросить собаку. Я даже и не думал о ней в тот момент, а сейчас было жалко.
Витька обернулся на мои шаги, и по лицу его промелькнула злорадная ухмылка. Вслед за ним я глянул на свою руку. Она была вся в крови, как и Витькина нога. Я только теперь почувствовал боль, довольно сильную, но, не подав и виду, подошел к Витьке вплотную. От негодования мне даже холодно было, я знал, что сейчас двину его, что он даст сдачи и быть драке жестокой, но я все равно одолею, ибо на моей стороне справедливость.
