спрашивает Антон.
Все друзья, которые приехали на шашлыки к нему на дачу, разошлись кто куда. Антон и Рита впервые остались вдвоем и, хохоча, вымазались сажей со дна остывшего мангала – теперь у каждого по две полоски на скулах, как у Рэмбо.
– Я умею, – говорит Рита. – Не мешай, не дыши на меня.
Она стреляет – пуля уходит в землю, куры разбегаются.
– Эх, женщина, все надо делать самому. – Антон отнимает ружье, придвигается ближе и прицеливается.
Во двор на шум выходит соседка. Рита отводит дуло от окна, касаясь его рук. В следующую секунду они уже целуются – ее как грузовик сбивает: ни слов, ни мыслей. Остаток дня они лениво лежат под нагретой крышей, пока солнце перемещается из одного угла чердака к другому. «Хорошо, никого не убили», – думает Рита, трезвея.
Его друзья возвращаются, зовут их снизу, разводят вечерний костер. Антон и Рита спускаются, после захода солнца становится неожиданно холодно, и он накидывает на нее свою косуху. Она из настоящей кожи, тяжелая, позвякивает заклепками и цепями. Согревает не она, а тепло Антона.
Начинается дождь, хлещет почти горизонтально, заливается в уши, а косуха воду не пропускает. Волосы Рита просто выжимает и откидывает на спину. Рваные джинсы облепляют ноги, кеды – хоть снимай и выливай. Одежда пахнет маслом, бензином, дымом от костра, но все это она поймет позже, дома. Рита дышит глубоко, долго смотрит ему прямо в глаза, руки просовывает под его футболку: косухи ей мало, его тело, его тепло для нее как кость для собаки – хочется впиться и грызть. Кто-то из его друзей спьяну плещет бензин в костер, и огонь взвивается на несколько метров. Антон заслоняет ее от огня спиной, но Рита жара от костра не чувствует. Жар внутри сильнее.
– Я Алина, – представляется соседка по палате.
Рита задумывается на секунду, перекатывая на языке свое имя: привычное детское – «Р-р-р-ритка, домой!», строгое взрослое – «Маргарита, тяните билет», шальное, выбранное им, совершенно ей не подходящее, – Марго.
– А я Марина, – говорит она.
В больнице все по фамилиям, поэтому невинный, простой обман не раскрывается.
– Маша Смирнова, – говорит она при заселении в общежитие, куда приходит после роддома.
Комендант близоруко присматривается к ее паспорту, видит «М» и дописывает к фамилии «Мария» в списке жильцов.
Так она меняет имя.
Рита берет ночные смены, когда ребенок обычно спит. Ее участок – «Кузьминки», иногда достается соседний «Рязанский проспект», если дежурства меняются или кто-то не выходит на работу. Она уже знает все прожилки гранита и, толкая тяжелую моющую машину, следует взглядом за узорами. В работу она погружается как в медитацию, отключает голову; отжав тряпку в ведро, протирает колонну, опять погружает руки в грязную воду, снова выжимает. Кожа покрывается цыпками, ногти ломаются и отслаиваются – от химии, которая проникает через дыры в резиновых перчатках. Рите руки не жалко, утром, придя в общежитие, она мажет их, как и соски, самым дешевым, детским кремом, быстро кормит полусонного ребенка и ложится спать рядом. Иногда удается поспать подольше, если договориться с обходчицей путей Мавлюдой и подстроить друг под друга смены.
Когда Мавлюда с маленьким Тамерланом уезжает к родителям, Рита передоговаривается о сменах с Катей, хабалкой с третьего. В отличие от тихой Мавлюды, та, когда выпьет, шумно ругается с мужем и собутыльниками, но выбора у Риты нет.
Ее повышают до обходчицы, ставят на бывший участок Мавлюды – от «Выхино» до «Волгоградского проспекта». Собираясь на работу, она спускается к Кате, но не застает ее. Рита выходит на смену с ребенком, приматывает его шарфом к груди и прячет под объемной курткой на два размера больше. «Целее будет», – решает она.
Рита идет по тоннелю с тускло горящими аварийными лампами, подсвечивая себе путь фонарем, и вспоминает: она лежит на больничной койке, отходя от наркоза после кесарева, и ей кажется, что она упадет, как только отпустит койку. Она вцепляется в холодный скользкий дерматин и шепчет потрескавшимися губами: «Ребенок здоров?»
В послеоперационной палате никого нет, только уборщица грохочет ведром за стеной, но Рите кажется, что вокруг ходят какие-то люди и не обращают на нее внимания. «Они не хотят мне говорить», – в панике думает она, но не может ни вскочить, ни даже сдвинуться с места. «Ребенок здоров?» – продолжает хрипеть она, пока наконец дежурный врач родильного не заходит ее проведать.
– Здоров, – сверившись с картой, говорит он, – 9 из 10 по Апгар, второй случай за целый год.
«Мне это приснилось?» – думает она, придя в себя на следующий день.
Остальные женщины в общей палате показывают детей через окно растерянным отцам во дворе, Рита сидит на койке и раскачивается, прижав ребенка к груди. Из туго свернутого спящего конверта получается освободить только одно ушко – она отодвигает ткань и смотрит на маленькую розовую раковину. «Уши как у меня, – думает Рита, – а глаза отцовские. Ну ладно, может, еще потемнеют».
Ритина соседка отправляет фотографии в «Инстаграм»[1], ей приходится свешиваться из окна, чтобы появилась связь. Рита вспоминает, как выбросила телефон в мусоропровод, когда поняла, что на нем установлена программа слежения. Она вышла из квартиры с мусорным пакетом, выбросила телефон, а пакет зачем-то принесла обратно. Он говорил: «Это все для твоей безопасности, я всегда должен знать, где ты. Ты же глупая у меня. Глупая и беспомощная. Ты же одна не выживешь».
В шестнадцать Рита покупает себе медкнижку, в которой написано, что ей восемнадцать, а в паспорте подтирает бритвенным лезвием год рождения. Заполняет анкету в кафе напротив автомастерской Антона, и ее берут официанткой. Она знает, что за подделку документов полагается два года, ее знакомый купил себе паспорт, чтобы откосить от армии, и сел. «Лучше бы отслужил», – думает она, но ей так осточертело безденежье, что она готова рискнуть. Она верит в свою безнаказанность, точнее, надеется выкрутиться как несовершеннолетняя. Общепит учит ее держаться на ногах по двенадцать часов, терпеть и разговаривать с каждым, считывать любого еще на входе. Ежедневно дает ей деньги, но отбирает все время на подготовку к экзаменам. Она прогуливает курсы после школы, кое-как сдает вступительные экзамены и не поступает.
Рита единственная среди сверстников что-то зарабатывает, и пока остальные перебиваются карманными деньгами, она пробует свободу на вкус – скупает по выходным в торговых центрах все яркие красивые вещи, которые видит: гели для душа, занавески в свою комнату, бижутерию со стекляшками в оправе.
Они с Антоном очень быстро начинают жить вместе – съехаться после трех месяцев знакомства и месяца отношений кажется естественным. Вокруг них все женятся, половина ее подруг беременны. Рита заходит вечером в магазин за продуктами на ужин со списком, как мама, учится печь
