– Как так поздно? Почему? – побледнел князь, хотя поначалу собирался гневно отчитать шута.
– Благодаря твоим реформам, – повторил изречение шута палач. – Ну вот, например, на кой чёрт ты профессиональную дружину разогнал, а рекрутский набор с пожизненного до пятилетнего срока срезал. Они же, сопляки, даже портянки за такой срок не научатся правильно наматывать, не то что ратному делу «должным образом». Это хорошо, что ещё не додумался на год рекрутов призывать, вообще курам на смех было бы.
Шут и палач дружно, но невесело рассмеялись.
– Зато сколько денег в казне сэкономили, – попытался парировать князь доводы собеседников. – Сколько уходило на дружину, уму непостижимо. Несколько годовых бюджетов этой самой Плутвы.
– Вот-вот, точняк. Теперь кормить будешь Плутву окаянную, – «передёрнул» шут опять не в пользу своего рачительного начальника. – Не хотел ты, княже, свою рать кормить, будешь чужую потчевать, и ещё дороже обойдётся. Их вояки кашу с щами не едят, им облизанью с бифидоштексами подавай. Тьфу!
– Что есть, то есть! Не на том экономил, князь, – поддержал шута палач.
– А про «мобрезерв» забыли? – встрепенулся князь, «разыгрывая» очередную «карту». – Клич кинем! Всех под копьё поставим! Лозунг «За Родину-мать» выдвинем!
– Нет, сопляки-недоучки тебе точно не подмога, – со знанием дела «побил» его «карту» палач. – Бывалые же вояки, нынче разве что в партизаны сгодятся, а одними партизанами войну, как в прошлый раз, не выиграть.
– Ты бы ещё княже предложил понадеяться на покровителя страны нашей Яр-бога Триждысветлого. Как юродивые всё время обещают, что вот-вот сойдёт рать небесная нам в подмогу и тогда всем места мало будет. Смотри на вещи трезво, князь!
Свистослав уныло вздохнул.
– Ну а может наших дружинников, солдатушек-ребятушек родимых, назад попросить? – совсем уже как-то неуверенно предложил князь и сжался в комок.
– Ага! Ищи-свищи их теперича! – продолжил «добивать» князя шут. – Они – мастера боевых искусств. Их заморские купцы, да правители себе в охрану пачками переманили. А после походов наших витязей на усмирение горных троллей, орков и гоблинов, когда тридцать трёх богатырей, Герач – прежний палач, тот, что с немого согласия князя Борисея, бросили в настоящее пекло против гоблинских полчищ, солдатушки вообще властям, то бишь вам, не верят.
– Это да! – согласился князь Свистослав. – Зря тогда бесноватого Борисея на царство допустил Михаставр своим малодушием. Навсегда это позорище пятном на его лысом челе легло. Лихо Рунию-матушку потрепало при этих деятелях.
– Да и на тебя лично обижены они, князь, – поддал «жару» палач.
– Да о каких обидах речь может идти, когда наша общая родина в беде! – пафосно произнёс князь и налив только себе, выпил «за победу рунийского оружия».
– Принципиальные они, дружинники, – добавил палач и, взяв у князя шкалик, разлил себе и шуту остатки водочки. – Пока не извинишься лично, не придут.
Оба выпили не чокаясь.
– Кстати, «за рунийское оружие», – выставил палец шут. – Оно морально устарело. Сейчас уже такие мечи как у нас никто не куёт. Для своего времени «меч-кладенец», «кладаш» в простонародье, был чудо-оружием, а нынче и он «поза-позавчерашний день». Все уже давно в доспехах сплавы используют, их катапультой-то не пробьёшь, а мы всё кольчуги вперемежку с лаптями плетём.
– Да-а, мне бы легендарный «ядрёный щит» Велесара, или хотя бы одну «булаву» Перувла, – мечтательно закатил глаза князь. – Я бы показал им кузькину маму в ихней юнайтед нейшенле и ещё каблуком кому-нибудь челобитную устроил.
– Кстати, насчёт оружия богов. Я намедни у одного лазутчика выпытал, что у заморских есть такое чудо – боевые топоры «томагавки», – как бы невзначай добавил палач. – Что за штуковина и как они фунциклируют не знаю, врать не буду. Но бают как на исповеди, якобы одним таким «томагавком» зрелого дракона вдребезги разнести – раз плюнуть.
– У-у, – застонал князь как от зубной боли. – Уб-бедили! Дело – дрянь! А что же тогда делать?!
– Надобно наёмников нанять, – выдвинул вариант палач. – У меня есть знакомые свикинги. Безбашенные ребята! Правда злата-серебра много уйдёт.
– Нет!!! – оборвал его князь. Когда дело касалось существенных финансовых расходов, он был неумолим. – Не пристало нам, руничам, за подмогой наёмной обращаться. Стыдно нам должно быть! Нежели в нашей стороне родимой, необъятной, не сыщется богатырей-патриотов, пускай и без высшего ратного образования и опыта работы в данной сфере.
– Я тебе говорю, князь, не сыщется, – со знанием дела произнёс шут и тряхнул головой: бубенчики на кепке, в пику общему настроению, весело дзинькнули. – Коренной зуб мудрости даю, не прокатит!
– А если я им горы пообещаю? – хитро прищурился Свистослав Златоглавый.
– Золотые? – ехидно скривился шут.
– Простые, – раскрыл свою задумку князь. – Земли у нас много, и если я богатырям пообещаю выделить хорошие земельные участки, после сокрушительной победы над врагом, думаю, охотники обязательно сыщутся.
– Не факт, но на безрыбье и рак… Можно рискнуть, – поддержал начинание князя Сарканя. – Попытка не пытка!
– И то верно! – согласно кивнул и палач. – Лучше уж землю своим раздать, за дело, чем чужакам отдавать, непонятно за что. Авось, что и выгорит.
Обнадёживающий тон прямолинейных советников, заметно обнадёжил и князя, тем более, что прозвучало волшебное рунийское слово «Авось»!
– Зови дьяка, будем указ сочинять! – деловито распорядился Свистослав Златоглавый, к которому вернулась утраченная сила духа и шут, вернувшись в образ, придуриваясь и делая сальто, сиганул за скорописцем.
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
События, описанные в этой главе, случились в одной глухой деревеньке, примерно за неделю до тех драматических событий, с которых, собственно, началась небывалая былина (или былинная небывальщина, кому как нравится). Но, поверьте моему красному словцу, такая временная разноска никоим образом не ухудшила течение сюжетной линии в целом, а даже внесла некоторую изюминку.
Короче, за неделю до…
Со стороны могло показаться, что деревенька, раскинувшаяся в широкой лощине у опушки таёжного леса, была не только глухая, но где-то даже и глухонемая. Ну, посудите сами: горит амбар, хорошо так горит, с весёлым треском, а вокруг в полной тишине копошатся мужики с бабами. Ни тебе набата тревожного, ни тебе криков, воплей, причитаний, ни тебе ругани молодецкой, трёхэтажной. Кто с речки бежит с ушатами, стиснув зубы, кто от колодца, с лоханью костыляет, кто землёй пожар забрасывает, и все действуют, молча, словно сговорились не шуметь.
Интересно, да?
Ну, ежели так интересно, давайте подберёмся поближе и разберёмся, в конце концов, что за такая «глухонемая» глухомань пред нами. С ближины-то оно по любому понятней будет.
А вблизи всё оказалось не так уж и загадочно, хотя всё же странновато: мужики замысловато матерились, женщины стенали, а детвора, повисшая на плетне, весело цокала языками и обменивалась впечатлениями. Только всё звуковое сопровождение мероприятия осуществлялось шёпотом, словно боялись разбудить кого-то. Но, несмотря на нехватку обычно громких комментариев к чрезвычайному происшествию, дело по тушению пожара понемногу продвигалось к своему скорому логическому завершению. Продвигалось, продвигалось себе дело, и вот когда, казалось ещё немного и огонь будет полностью локализован и потушен, случилось непредвиденное. Откуда ни возьмись, появилась старая бабуся в старомодном ветхом, как и она сама, шушуне. С пустым железным ведром наперевес (откуда она его выкопала, такое ведро, одному Яр-богу известно, ведь в то время вся утварь сплошь из дерева монтировалась), она поспешила на помощь соплеменникам, то бишь к колодцу за водой. Где-то на полпути к своей первой цели бабушка нечаянно наступила на перебегавшую дорогу чёрную кошку (и откуда эта кошка взялась тоже, хоть убейте её, не скажу, потому что не знаю). Естественно, старуха потеряла и так шаткое равновесие, и полетела кубарем в заросли лопухов, попутно отпустив ведро на волюшку-вольную. В отличие от старушки, ведро, обладавшее меньшей массой и получившее больший заряд кинетической энергии с вектором направленным в раскрытое окно избы деревенского старосты, в настоящее время руководившего спасательной операцией у амбара, влетело в гостеприимно раскрытый оконный проём. Мимолётом сбив с дубового стола солонку, сахарницу и бутылёк с соевым соусом (причём всё вдребезги!), ведро, на последнем этапе своего полёта попало в висевшее на стене заморское стекло, мудрёно посеребрённое с одной стороны, которое знающие люди называли «свет-мой-зеркалом» (дорогущая-предорогущая вещица и, кстати, единственное на всё село) разнесло оный «свет-мой» на мелкие кусочки, грохнулось уже на посоленный, посахарённый и политый соусом пол избы, откатилось в сторону и невинно застыло подле печки.
