– На кол его за диверсию! Четвертовать! На дыбу! За ноги и к тополям! – «жужал» «осиный рой» вокруг Перебора. – Пожизненное с конфискацией! Колумбийский галстук ему!
Отдохнувшие мужики распалялись не на шутку. Того и гляди устроят «суд от имени товарища Линча» над соплеменником.
– Тише, тише люди славные! – поднял пухлую холёную руку отец Горлампий, он не мог позволить пролиться крови в его приходе, итак на сегодня уже достаточно всего пролилось, вылилось и залилось. Дождавшись, когда гул утихнет, батюшка поинтересовался у окружающих: – Кто мне скажет, что отличает нас руничей от других?
Мужики призадумались.
– Мы сильные! – крикнул кто-то из толпы.
– Это да, – кивнул батюшка. – Но не в этом наше коренное отличие.
– Мы смелые! – опять выкрикнул тот же уверенный голос.
– Хм, согласен! – и в этот раз не стал отрицать очевидного, поп. – Но и это не основная «изюминка».
– Мы красивые! – выдали очередную версию из толпы.
– Тьфу ты! – сплюнул священнослужитель, разглядев в толпе мило улыбавшегося и строившего всем глазки деревенского цирюльника Гламурю. Давно поп хотел его предать анафеме, да понимал, что сами со старостой виноваты. Их решением Гламуря в город по квоте уезжал учиться на цирюльника, а что вернулось, одному богу известно (да и известно ли?)
– Эдак мы до греха «довикториним», – в сердцах бросил пастырь. – Неужто не вспомнили? Я же на каждой воскресной службе вам как говорящий попугай талдычу об этом.
– Мы, рунийский народ: добрый, терпеливый и толерантный. Мы должны держать хлеб за пазухой, подставлять другую щёку, прощать близкого, поднимать низкого, не опускать склизкого, не рыть яму другому, если попросят прикурить, отдавать табак вместе с тулупом, – заученно произнёс знахарь Ремул Аврагович, единственный из прихожан, кто добросовестно конспектировал «лекции» отца Горлампия. – Вы, Ваше преподобие, отец Горлампий, это имели в виду?
– Да, да, дорогой Ремул Аврагович, – украдкой смахнув слезу умиления, наивно улыбнулся батюшка. – Я хотел сказать, что не пристало нам, руничам, сироту на наших глазах взращённого, по беспределу пускать. Гуманность – вот же, растудыть её, основная черта наша!
– Этого «сиротинушку» оглоблей с ног не собьёшь, – проворчал в бороду староста, но накалять обстановку не стал, уже громко вслух сказал не то что думал. – Эх-х, ладно, пусть живёт, холера.
– Да что же мы звери, что ли! Племяш, как-никак! Жаль парня! Молод, горяч! – совсем по-другому заговорили мужики, «вспомнив», какие они все из себя «гуманные» и «сердобольные» на самом-то деле. – Главное, живы все! Пусть и он живёт! Пусть! Нехай!
У отца Евлампия, оглядывавшего свой приход, вновь сентиментально затуманился взор.
– Чего уж, пусть живёт, – вывел батюшку из прострации староста Терофей. – Но надо решать по Перебору кардинально. Какие будут предложения?
На стихийном сельском сходе воцарилась звенящая тишина, изредка прерываемая вздохами виновника «торжества» и накатывавшимися на берег волнами сверхнового озера. Никто не знал, что можно предложить в такой ситуации, когда и «на кол» нельзя, так как дюже гуманные, и без внимания такой вопиющий проступок оставлять не можно.
Устав ждать предложения, староста вновь взял слово.
– Предлагаю, значит, изгнать Переборьку из деревни! – сурово промолвил дед Терофей, потупив глаза: видно нелегко было такое предлагать даже наиболее пострадавшему в катастрофе (в том плане, что староста был самым зажиточным человеком в общине). – Путём открытого голосования. Кто за?
Староста сам первым поднял руку, что означало, что он уже «За». Остальные обернулись к отцу Горлампию: что скажет духовный лидер и наставник насчёт гуманности в этом случае.
Достав из-под ризы батистовый платочек, батюшка промокнул лоб, покрывшийся холодным потом, и задумался. С одной стороны, негуманно это, не по-людски, с другой стороны не хочется ссориться со светской (хм, почти с советской) властью, то бишь с Терофеем. Хотя, в принципе, паренёк то уже взрослый. Вон, одной левой проблемы всей деревне создал. Тем более пачпорт ему на днях справили, теперича совершеннолетний, собака. Да и из «той» деревни, мягко говоря, они и так нынче всей общиной практически «изгнаны», а это значит…
– И я за! – приняв нелёгкое решение, поднял батюшка руку с платочком. – Гуманная кара!
Дружный вздох облегчения вырвался из толпы, казалось даже, что как-то посвободней в ней стало. Остальной «электорат» вслед за старостой и попом единогласно проголосовал «за». Хотя нет, не единогласно.
– Ремул Аврагович, а ты что, неужто против? – обратился дед Терофей к знахарю-казначею, стоявшему с опущенными руками.
– Скажем так, я воздержался, – степенно ответил знахарь Ремул, на всякие пожарные решивший не голосовать. Вдруг Перебор ещё где набедокурит, потом можно будет следователю на допросе сказать, что он, дескать, был против его «недальновидного изгнания». А что вы хотите, на то он и знахарь, чтобы все возможные варианты предвидеть и просчитывать.
– Твоё святое право, избиратель! – то ли похвалил, то ли попенял знахарю, отец Горлампий, по тону нельзя было разобрать.
Остальные приняли «великодушный жест» Ремула Авраговича как проявление максимальной гуманности рунийского человека и зауважали его ещё гораздо больше.
– Итак! – подвёл итоги голосования староста. – Полсотни за, один воздержался. В общем, практически единогласно, – окончив подсчёт голосов, Терофей повернулся к Перебору. – Ну что же, сынок, прими как должное и не обессудь. Своим последним «героическим поступком» ты заслужил это.
Молчавший во время диспута Перебор, осознав, на что обрекли его сородичи, изменился в лице.
– Как?! Как так?! – с застывшим знаком вопроса в глазах оглядел юноша односельчан. – Вот так просто?! Одним взмахом ваших натруженных рук?! – мужики стыдливо опускали глаза, не в силах смотреть на парня, – Вы действительно хотите меня отпустить восвояси?
Даже староста Терофей, насколько суровый мужик был, а и тот стал сомневаться в своём предложении, но тут всё встало на свои места.
– Ну что я могу сказать, дорогие мои, – продолжил речь искренне обрадованный Перебор. – Спасибо вам, конечно, за доверие! – мужики, не понимая, куда он клонит, вновь уставились на парня, – Я вас не подведу! Я тогда отсюдова прямиком к князю Свистославу пойду, объясню ему наше плачевно-потопное положение и попрошу у него новых угодий для всей нашей деревни! Я вам добром за добро заплачу! Да я…
– Погодь, погодь, Переборушка! – перебил его староста, у которого смутные сомнения в оплошности переросли в дюже устойчивую уверенность. – Давай-ка хоть куда иди, только не к князю. У светлейшего князя Свистослава и без нас забот и хлопот полон рот. Да и у нас, мало того, что деревня утопла, ещё и оброк, и десятина за прошлый год в княжеский бюджет не выплачены. Вспомнит князь, всем нам не сносить головы.
– Угу! Куда хошь, только не князю! – попросил Перебора и отец Горлампий, у него со своим столичным одухотворённым начальством тоже не всё ладно было в финансовых взаимоотношениях. – Иди лучше в какую-нибудь другую сторону! Например, в противоположную, относительно стольного града.
Мужики на просьбу попа одобрительно загудели, им тоже не хотелось видеть у себя в гостях княжеских налоговых опричников.
– Ну, ладно, будь по-вашему! – тряхнул русыми кудрями Перебор. – Пойду по миру, себя покажу, на других погляжу. А к князю ни ногой. Ни-ни!
«Алиллуйя!» – мысленно обрадовался батюшка и перекрестился.
– Вот и здорово! – поверив «племяшу» на слово, хлопнул в ладоши староста. – А мы, так и быть, тебе из общака, то бишь общедеревенской казны, небольшую сумму на дальнюю дорогу выделим. Ты как считаешь, Аврагыч, потянет наш бюджет?
Деревенский казначей вместо ответа лишь хмуро показал глазами на скрывшуюся под водой деревню, мол, все их денежки тю-тю, уплыли.
– Ах, да, запамятовал я! – хлопнул себя по лбу староста, вспомнив, где их все вещи покоятся. – Ну, тады ой! – развёл руками Терофей, – сам виноват, Переборушка.
– Хотя, обожди-ка! – засунул руку за пазуху знахарь Ремул и, порывшись в пачке ассигнаций, нащупал между купюрами медную пятикопеечную монету. – Вот! Что есть! – протянул казначей пятак Перебору, – Бери! На ночлег и тарелку щей в придорожной забегаловке хватит.
– Да нет, дядя Ремул, не надо, – замялся Перебор. – Этого ещё не хватало.
– Бери, бери, это же от души, – сунул Ремул денежку в руку Перебору, – Чай не обеднею.
Говоря, что этот поступок от души Ремул Аврагович немного лукавил, скорее из чувства благодарности. Ведь на днях староста Терофей с духовным лидером, отцом Горлампием, собирались провести ревизию общедеревенского финансового фонда, или общака, а Ремул Аврагович всегда не любил это тревожное мероприятие. Так что если бы не Перебор, со своим последним «перебором», всё могло кончиться довольно плачевно лично для знахаря. А в общей суматохе можно будет всю недостачу списать на техногенную «катаклизьму». Тем паче, что своим «благородным поступком» Ремул Аврагович для остальных мужиков и вовсе стал примером для подражания, явив собой живой образец гуманности рунийского народа и даже, не побоюсь этого слова – зеркало рунийской эволюции.
