и мать расстреляли. Брат в плену пропал. Младший. Старший под Будапештом погиб. И так, считай, в каждой семье. Ужас!
— Ужас, конечно. А все равно жить надо.
Старший техннк-лейтенант молчит, и Васюков начинает бессонно бродить по залу, ступая между спящими, приглядывается то к одному, то к другому. Прислушивается. Думает и вспоминает. Через распахнутую дверь проходит в кабинет, где на кушетке спит капитан и на составленных стульях конвоир. У окна сидит арестованный Терещенко. Он устало поднимает голову.
— Тихо,— шепотом говорит Васюков.— Чего не спите?
— Не спится,— так же шепотом отвечает Терещенко.— Не до сна мне.
— Да, скверное у вас дело,— понимающе говорит Васюков, садясь на подоконник. За окном едва брезжит рассвет.
— Хуже некуда.
— Судить вас будут?
— Судить, да.
— Как же это вы струсили?
Терещенко вздыхает и отвечает не сразу:
— Понимаешь, сам не пойму. Никогда со мной не было такого. Полтора года воюю. А тут... Как наперли они, ну и... Не выдержал. Побежал. За мной бойцы. Ну и смяли нас.
— Как раз в самый конец войны?
— Вот, думаю, в этом все дело. Конец войны. Жить захотелось. И появилась надежда выжить. Вот и не выдержал.
— Теперь припаяют.
— Что делать,— разводит руками Терещенко.
Они недолго молчат, потом Васюков говорит счастливо:
— Просто не верится!.. Просто не верится, неужели жить будем? Неужели мы выжили? Никогда не думалось...
— А я думаю: почему я не погиб? Почему меня не убили под Курском? На Сандомирском плацдарме. Или еще где. Зачем было доживать до такого... позора?
— Выжили! Это ж так повезло! Такое счастье! Неужели теперь до старости жить будем? — говорит о своем Васюков.
— И искупить вину невозможно. Поздно. Даже в штрафную поздно. Вот положеньице!..
Переполненный своим счастьем Васюков бредет по анфиладе комнат, поднимается на второй этаж. Всюду тихо. В окнах светится первый рассвет, Васюков счастлив и задумчив. Он выходит через распахнутую дверь на балкон, вдыхает утреннюю свежесть. Тихо дремлют рядом вершины лип с едва распустившимися листочками, в полусотне шагов блестит река. Облокотись на перила, он смотрит на светлеющий закраек неба и вспоминает год сорок первый — гибель старшины Карпенко в окопе, подвиг Свиста. Потом переносится в сорок третий, и перед его взором проходят лица бойцов-автоматчнков Чумака, Кривошеева, Шапы, лейтенанта Гриневнча и Ананьева, старшего лейтенанта в фуражке и мокрой плащ-палатке...
Светает. Матово блестит река, восточный берег ее, однако, весь погружен в тень. Не сразу до сознания Васюкова доходит смысл какого-то движения на той стороне; слышатся приглушенные звуки моторов. Но вот он видит, как в том месте, где находится брод, появляются три силуэта, они осторожно пробираются по воде к вилле. За ними тихо входит в реку колонна солдат с оружием.
Васюков настораживается, потом негромко окликает с балкона:
— Эй! Кто такие?
Люди в реке заметно обеспокоены, доносится какая-то команда, и струя трассирующей очереди с грохотом бьет в каменную стену виллы. Балкон осыпается штукатуркой, со звоном вылетают стекла из балконной двери.
— Немцы!
Васюков стремглав скатывается с винтовой лестницы и, крикнув в зал «Немцы!», хватает чей-то автомат и опять бежит на балкон. Но передние немцы уже достигли этого берега, в реке целая колонна пехоты, и за ней спускаются к броду автомашины. Пулемет с той стороны открывает огонь по вилле.
Васюков из-за бетонного парапета балкона выпускает несколько торопливых очередей по броду, его пули с рассеиванием взбивают воду, несколько человек там падает. Но успевшие переправиться открывают с берега ураганный огонь по вилле.
Вилла тоже отвечает огнем. С первого этажа доносятся команды Ананьева: «К окнам! Занять все окна! Огонь!»
На балкон к Васюкову прибегает конвоир трибунала с автоматом и несколькими дисками в сумке.
— Ложись! — кричит Васюков.
Крупнокалиберный пулемет с того берега начинает бить по фасаду, осыпая его щебенкой. Сам Васюков распластывается на бетонном полу балкона, рядом падает конвоир.
— Вот сволочи! Откуда они взялись? — говорит конвоир.
— Видно, на запад прорываются.
Когда очередь переносится на другое место, Васюков выглядывает через парапет и видит, что несколько машин с орудиями на прицепе уже на середине реки. Он бьет по ним длинной очередью, одна машина вспыхивает, разлив по воде огненные блики. По-видимому, обнаружив их на балконе, пулемет направляет на него весь поток трассирующих, и вскоре весь балкон тонет в пыли. Щебень, крупные и мелкие куски бетона летят во все стороны, и вот уже в полу и в стенках парапета зияют крупные дыры. Когда пыль слегка сносит ветром, становится видно, как между старых деревьев парка перебегают эсэсовцы.
— Бей по тем! Не подпускай! — возбужденно кричит Васюков конвоиру, но тот лежит, уронив голову на автомат. Васюков переворачивает его и видит бледное, залитое кровью лицо.
— Не повезло... Эх, как не повезло нам...— говорит солдат и замирает.
Снова очередь крупнокалиберного крошит бетон, и Васюков стреляет в ответ. Потом, испугавшись. что долго здесь не удержится, бросается с балкона за дверь. На ходу он срывает с конвоира сумку с дисками и волочит ее за собой.
Снизу слышится густая стрельба, у входа рвутся гранаты, и Васюков по какой-то лестнице бросается еще выше.
Запыхавшись, он взбирается на чердак с несколькими слуховыми окошками в массивной черепичной крыше, выглядывает на переправу. Часть эсэсовцев на этом берегу и возле виллы, другая часть схлынула с брода на ту сторону. Там же стоят автомобили, 2-3 из них горят ярким пламенем, развевая на ветру длинные хвосты чадного дыма. Васюков выпускает меткую очередь, и несколько эсэсовцев с брода, разбрызгивая воду, бегут назад. Остальные залегают за деревьями парка.
В бое наступает заминка.
В зале не остается ничего от вчерашнего уюта, в окнах зияют дыры, потолок и стены густо побиты очередями, все засыпано битым стеклом и штукатуркой.
Босой Ананьев с автоматом в руке бросается от окна к окну, расставляя защитников виллы.
— Разведка, держи это окно! На твою личную ответственность, Воробей, это. И на угол, на угол смотри...
— Петя, ты ж ранен! — бросается к майору Зина. Ананьев, размазав на лбу кровь, отмахивается.
— Да ерунда! Касательная. Ты береги патроны! Зина, береги патроны...
Зина размеренно стреляет из-за косяка из пистолета.
В зал вбегает старик. Растерзанный вид его страшен. Воздевая кверху руки, старик в ужасе восклицает:
— Майн гот! Майн гот! Майн либе вилла!..
— Вилла? Черт с ней, с твоей
