И дальше самая радостная часть под названием «Как меня вштырила анестезия». Я лежала и улыбалась сладкой такой кошачьей улыбочкой. Врачи тоже улыбались, или мне так казалось. Народу прилично: врач с акушеркой, непосредственно делающие операцию, неонатолог с медсестричкой, анестезиолог и еще две какие-то тетки. Медсестры, наверное…
Они долго шуршали за ширмой, я ничего не чувствовала, кроме горячего онемения в конечностях. И вуаля! Я услышала крик… Через секунду, а может быть, и через минуту (ощущение времени совсем потерялось) я увидела его. Моего сына. Маленький, сморщенный, голова как мячик для регби и красненькая. На отца похож, поразительно! И глаза… Глаза зеленющие, хотя потом мне говорили, что у всех младенцев голубые, но я-то знаю, у него были прямо нефритовые такие глазки. Они слегка светились, ну по крайней мере так я увидела.
Этот миг, когда я посмотрела на маленького человечка в первый раз, я не забуду никогда! Я умру, все умрут, исчезнут цивилизации и высохнут океаны, а где-то в серебряной паутине прекрасных событий прошлого навсегда останется этот священный миг.
Священный миг был прерван врачом, который зачем-то потыкал мне в лицо гениталиями моего мальчика и громко так объявил: «Смотри, мать, какого парня родила!»
Чуть не забыла. Когда меня зашивали, одна докторша ойкнула. Главная строго сказала: «Ну ты даешь, хотела бы, чтобы тебя так зашили?» На что накосячившая ответила: «А чё, нормально». Именно так бы сказала продавщица, отрезавшая чуть меньше колбасы, чем положено по стандартам супермаркета.
Но мне было кайфово, я любила весь мир и на вопрос, как себя чувствую, говорила: «Спасибо, все супер, вы молодцы, мне хорошо! Йех-ху!»
На этом мои приключения не закончились. Меня взяли за руки и за ноги, словно гигантскую препарированную лягушку перебросили с операционного стола на каталку и покатили… куда бы вы подумали?
В реанимацию.
Реанимация
Страх пропал. По дороге в реанимацию я чувствовала странным образом смешавшиеся спокойствие и настороженность. Каталка достигла дверей реанимации секунд за тридцать.
Первое, что я там услышала, — жуткие стоны. Такие, словно я оказалась на поле боя и вокруг лежат раненые бойцы.
Медсестрички присоединяли разные трубочки и проводили какие-то неведомые манипуляции с оборудованием рядом с моей каталкой. Я боялась даже пошевелиться, казалось, что, если я неосторожно поверну голову, мое пузико разойдется по шву, словно у потасканного плюшевого медведя.
Я беспокоилась о том, что мне надо позвонить томящимся в ожидании родителям и мужу. Попросила сестру, и она, протянув телефон, сказала: «Только один звонок».
Я набрала маму… Странно, что не мужа, но почему-то после того, что я пережила, мне захотелось услышать первыми именно мамины поздравления. Думаю, в этом есть особый глубокий смысл.
Хотя разговор наш нельзя было назвать глубокомысленным. Первые слова: «Все хорошо, он здоров, рост — 53, вес — 3.560, я хорошо…» — принесли обеим сторонам заметное облегчение, и я перешла к вещам более насущным. Мне срочно были нужны компрессионные чулки или эластичные бинты и крем для профилактики варикозного расширения вен. Вот так, даже если собираешься самым тщательным образом, все равно есть риск что-то забыть. После сложнейшей и единственной в моей насыщенной жизни операции я думала о компрессионных чулках. Досадная мелочь не давала мне покоя…
Мои родственники поклялись решить эту проблему, и я наконец обратила внимание на то, что со мной происходит что-то очень странное. Меня била дрожь, да так, что кушетка подо мной ходуном ходила. Оглядевшись, я поняла, что медсестра куда-то отлучилась. Не зная, нормально ли такое поведение моего организма или это предсмертные судороги, я повернула голову к ближайшему стонущему созданию и поинтересовалась, почему меня так колбасит.
Оказывается, так отходит организм поле анестезии. Все после эпидуралочки (так анестезию ласково именуют в роддоме) лежат и трясутся, словно наркоманы в ломке. Сходство с этим контингентом усугублялось, когда кто-нибудь вытягивал в просительном жесте руку и стонал: «Обезболивающего, дайте обезболивающего».
Кстати, тихо страдали далеко не все, были и те, кто требовательно орал: «Боооольно, дайте, дайте же обезболивающего!»
Я лежала в реанимации с 12.45 до 20.00. За это время мои соседки сменились. И всем было очень больно. Ну по крайней мере складывалось такое ощущение. У меня тоже побаливал живот, но не так, чтобы стонать. Мне сначала стало даже как-то неудобно, что всем так больно, а я лежу тут и в ус не дую. Простонать что ли из солидарности, ну или попричитать немного?
Но потом у меня возникла страшная мысль. Что, если мне не больно потому, что со мной что-то не так? Вдруг матка не сокращается? Я медленно, но верно запаниковала и начала ставить себе страшные диагнозы один за другим. Только я собралась открыть рот и во всю мощь заорать: «Помогите, умираю!», как в палату вошла доктор.
«Ну как, мамочки, все в порядке?» — улыбаясь, спросила она. И эта ее улыбка отменила все мои диагнозы и опасения.
Честно говоря, в больнице я больше страдала не из-за боли как таковой, а из-за ее постоянного ожидания.
По очереди она осмотрела каждую, терпеливо отвечая на вопросы, раздала указания медсестрам. Да, с приходом доктора воцарились покой и порядок, стонущие перестали стонать, паникующие — паниковать. Но я все же поделилась опасениями, что со мной что-то не так. Обеспокоенный врач спросила меня, с чего я так решила. Я тревожно-трагичным голосом сказала, что мне совсем не больно. Со смеху покатывалась вся реанимация.
Мне объяснили, что я выиграла в природную лотерею и мне достался высокий болевой порог. Мои страхи были окончательно развеяны.
Минут через десять после ухода врача лежащая справа от меня девушка застонала интенсивней всех. Я с позиции счастливицы сочувственно улыбнулась страждущей. Она, не реагируя, извивалась и кричала.
Видимо, дело плохо, если она не реагирует на мою сочувственную улыбку. Ей действительно очень хреново, решила я. «Что с тобой?» Ответа на мой вопрос не последовало.
Она ерзала так, что рисковала упасть с больничной койки.
До кнопки вызова не дотянуться. Я решила сообщить остальным, что у нас проблема. Вместе с двумя другими роженицами мы стали хором звать медсестру. Когда она наконец пришла, мы все были не на шутку встревожены.
Только после того как она вколола моей соседке обезболивающее, та смогла объяснить, что с ней происходит. У бедняги были ужасные спазмы в шее и руке. Медсестра пригласила анестезиолога и нашего доктора, они долго совещались.
Я очень хотела знать, что же случилось, но мне уже было пора отправляться в послеродовой блок. Конца истории своей соседки я так и не узнала. А моя собственная история набирала обороты.
Мне наконец доставили бинты, и любезная сестра перебинтовала мои не совсем послушные ноги. Мой живот она опоясала простыней. Предстояло самое сложное — первый раз после операции встать и сесть. Совершить эти простые действия даже с помощью медсестры спустя девять часов после кесарева ой как нелегко.
А вот и еще одна задача из группы «Ой, как нелегко» — пописать без помощи катетера.
Но я смогла! И на тот момент это были самые важные маленькие победы в моей жизни.
Моей наградой была веселая поездка в кресле-каталке. В послеродовой блок меня доставили с ветерком!
Послеродовой блок
Меня ожидала двухместная вполне комфортабельная палата. Как же хорошо было бы растянуться на казенной кроватке и заснуть сладким продолжительным сном. А утром кофе в постель, и еще долго лежать, нежиться и сучить ножками…
Хоть я это и заслужила, ожидало меня совсем иное времяпрепровождение.
Ну за что, за что мне надо было самостоятельно тащиться в процедурную по длинному коридору и терпеть сразу три больнючих укола! Мои ягодицы посинели, их просто необходимо было оставить в покое. Но и утром, и в обед, да что там, каждые три часа днем мою попу терроризировали иглы.
Ах да, чуть не забыла. Именно в послеродовом я увидела картину, которая долго еще будет мне сниться в кошмарах. Я с третьей попытки поднялась с кровати, боясь даже кашлянуть. Шов нещадно болит. Вышла из палаты и пошла, держась за стенку, превозмогая боль и дикую слабость. Но это еще не самое страшное…
На мне была казенная ночнушка, ноги обмотаны бинтами, а между ног зажата кровавая пеленка. Чтобы удержать эту самую пеленку, ноги приходилось сжимать, и походка получалась смешной… Кстати, таким образом я ползла еще и слегка согнувшись, так как боялась, что, если сильно выпрямлюсь, шов разойдется.
Вот теперь представьте: я иду, каждый шаг дается с усилием, тут я оглядываюсь и замечаю, что я не одна. Нас много, и у всех мертвецки-бледные измученные лица, больничные одеяния и окровавленные простыни между ног. Это был словно кадр из фильма про ходячих мертвецов. Любой режиссер ужастиков продал бы душу за столь впечатляющую сцену.
