– Привет, Ванда!
– Привет.
– Ты скучаешь по Варшаве?
– Нет. Збигнев скучает. А мне здесь нравится. Хорошо! Тепло! Начало марта, а на улице – плюс двадцать. Прекрасно.
– В Варшаве сейчас жизнь не такая, как была раньше. Лучше!
– Ну что же! Дай бог полякам всего хорошего. А наша жизнь – какая есть. Не будешь же за счастьем бегать по всему свету.
– Может, ты и права, Ванда. Но я еду домой!
– Счастливо, Ашот! Привет Москве.
Сусанна тем временем ушла в дом и возилась на кухне. Ашот подлетел, встал на цыпочки, заглянул со двора в окно. На кухне работал вентилятор.
– Вот, видишь! Представляешь, какая сейчас там погода? – сказала Сусанна, слышавшая разговор.
– Представляю! – Ашот протянул в окно руку и все-таки взял со стола гамбургер. Вытянул из него безвкусный листик салата и сжевал его медленно.
– Проголодался? – добродушно усмехнулась Сусанна.
– А в Москве сейчас делают такие же операции, как в Америке. – Ашот так же равнодушно сжевал и салями, и булочку.
– Это ты врешь, – заметила Суса. – Этого не может быть, потому что не может быть никогда.
– Все, дорогая! – Он знал, что ни к чему доводить ее до крайней точки кипения. – Не будем спорить. Спасибо тебе за твою доброту. Ухожу.
– Куда ты? – Сусанна, как все армянки, отличалась материнской заботливостью.
– На работу. Меня ждут ведро, швабра, пылесос и престранное сооружение на колесах. Называется медицинская каталка. Я научился на ней передвигаться с бешеной скоростью.
– Ты рассказывал, что и в Москве возил больных на каталке, потому что не хватало санитаров.
– Совершенно верно, моя дорогая. Но в Москве я возил больных на каталке как врач-реаниматолог, а здесь как околомедицинское говно. Впрочем, я заметил, мои здешние коллеги очень даже гордятся такой должностью.
– А ты знаешь, что вчера в вашей больнице умер старый мексиканец, что держал заправку на выезде из города? – Сусанна рада была поделиться с ним местной новостью. – Его внучка учится вместе с нашим старшим сыном. Этот мексиканец был славный старик. Они всем классом хотят пойти в церковь на его отпевание.
Ашот огорчился:
– Я знал его. Не раз бывал в его забегаловке при бензоколонке. У него там продавали отличные пироги.
– Наверное, его хотят похоронить в Мексике, откуда он родом.
– Мама тоже, наверное, хотела бы, чтобы их с отцом похоронили в Баку.
– В чем ты меня обвиняешь? – Сусанна решительно встала перед ним во весь свой небольшой рост. – А ты знаешь, что в Баку уже не найдешь больше армянских могил?
– Ну, что ты, дорогая, я тебя не виню. Ты любила наших стариков и делала для них все, что могла. – Ашот поспешил закончить разговор.
Самолет летел уже над Восточной Европой, когда Ашоту еще снилось, что он зачем-то везет этого мертвого старика на специальной каталке в огромный ангар в степи, похожий на те, в которых стоят военные самолеты. Этот ангар, сделанный из металлических, обшитых пластиком широких полос, был поделен на множество отсеков, набитых медицинским оборудованием, и представлял собой муниципальную больницу, что-то вроде нашего межрайонного лечебного объединения. Он завез каталку в блок интенсивной терапии и закричал:
– Надя!
К ним подлетела Надя, бесплотная, как и при жизни. Посмотрела на мексиканца и с расстояния определила: «Ему уже не поможешь».
– Мы должны помочь себе, – сказал Ашот и накрыл голову старика синтетической марлей. – Поедем со мной домой.
– Нет, не могу. Мой дом теперь здесь.
– Но ведь он пуст?
– Нет, не пуст. – Надя задумалась. – В нем живет любовь.
– Я обязательно поеду в Питер. Что-нибудь передать твоим родным?
– Вот, возьми. – Она достала из кармана медицинской пижамы фармакологический справочник на английском языке.
– Зачем он им нужен в Питере?
– А ты передай.
Он взял справочник в руки и увидел, что это не справочник вовсе, а томик стихов. Аккуратная книжка в обложке с золоченым теснением. «Поэзия Серебряного века». Он оторвал лоскут от простыни мексиканца и завернул в него томик. И уже после этого вдруг развалился в его сознании высокий ангар в жаркой степи, улетела куда-то Надя, а он сам вдруг очутился в московской больнице в их старой ординаторской на синем продавленном диване.
– Э-эй! Есть здесь кто-нибудь? – крикнул он и проснулся.
Самолет уже сел в Домодедове, и пассажиры выходили из салона. Он встал и пошел за всеми. Мальчик Вася уже куда-то исчез вместе со своей мамой. И как-то внезапно и шумно навалился на него беспорядочный зал: очередь на паспортный контроль, сутолока встречающих, навязчивые предложения таксистов и частников. И когда, миновав это все, Ашот наконец вышел на улицу, его встретил мокрый блестящий асфальт и запахи города: смога, дождевых капель, тающего снега и жареных пирожков. Все те московские запахи, которые, как у Пруста, способны вернуть уж если не само утраченное время, так хотя бы попытки его поисков.
5
У Тины в кармане раздался телефонный звонок. Она шла с сенбернаром в ближайший сквер, осторожно обходя лужи. Сеня, тоже не любивший мочить лапы, просто переступал через них. Услышав звонок, он чуть повернул к Тине голову. Она мысленно сжалась, помедлила, доставая телефон. Еще не видя экран, но представляя на нем знакомые цифры, она одновременно и хотела, и не хотела, чтобы высветились именно они. И страшно ругала себя мысленно за желание их увидеть.
«Я не должна, я не могу ему отвечать. Чтобы он ни сказал мне, я не буду с ним говорить», – думала она, представляя, что высветился телефон Азарцева. Наконец, боясь этого и ожидая, она поднесла телефон поближе к глазам. «Барашков» – было написано на экране.
С огромным разочарованием она ответила:
– Да, Аркадий?
– Ты помнишь, что сегодня прилетает Ашот?
Она заставила себя улыбнуться:
– Помню, конечно. Ты поедешь его встречать?
– Нет, я даже не знаю рейса. Но приходи сегодня к нам. Я думаю, он прилетит и сразу захочет увидеться. Придешь?
Она подумала, что не пойти нельзя. И, конечно, она в самом деле хочет увидеть Ашота.
– Давай созвонимся.
– Договорились.
Она спрятала телефон назад. Они с Сеней дошли до сквера, пошли по песчаным дорожкам. В воздухе дрожала мельчайшая водяная пыль. На серебристых почках кленов повисли тяжелые капли. На дороге от асфальта поднимался легкий пар.
«Весна, – подумала Тина. – Вот и дожили до весны». И сама эта мысль не принесла ей никакого облегчения. Она сняла с Сени поводок, и он трусцой побежал в сторонку под деревья. «Что он сделал со мной, этот негодяй Азарцев?» – думала она о себе с тем же равнодушием, с каким наблюдала начинающие набухать почки, мокрый пар под колесами машин и желто-белую спину Сени. «Я опять не хочу жить. Вернее, живу как автомат. Знаю, что надо кормить животных и есть самой, – и стараюсь есть. Знаю, что для этого надо работать, – и иду на работу. Но своим предательством он украл у меня надежду, а в ней заключалась радость моей жизни. Больше не в кого верить, не на что надеяться. Конечно, я еще живу – двигаюсь, сплю, ем, но зачем я это все делаю?»
