Арестовали меня в разгар августовской забастовки. Полицейские пришли за мной ночью, — я жил тогда возле вокзала. Накануне мне удалось распространить в районе Муштаида пачку прокламаций.
В тюрьме уже сидели многие из товарищей. Власти приходили в тюрьму, проводили опрос: не хочет ли кто вернуться в мастерские, начать работу. На эту полицейскую удочку шли лишь слабовольные. Таких среди нас было мало. Мы держались твердо и говорили, что мастерские это та же тюрьма.
Правительство, продержав нас некоторое время в тюрьме, начало высылать в деревни, откуда мы были родом, откуда пришли в город в поисках куска хлеба.
Посадка высылаемых рабочих на поезд производилась в Навтлуге. Власти, опасаясь, что рабочие могут остановить поезд и освободить своих товарищей, расположили солдат вдоль линии железной дороги от Навтлуга до Авчал. Даже в вагонах мы находились под неотступным надзором жандармерии.
В числе 13 рабочих я был выслан в Душетский уезд. От станции Мцхета шли этапом под конвоем. В Душети к моменту нашего прибытия не оказалось уездного начальника и нас продержали четверо суток на голодном пайке. Потом направили в села — под надзор старшины.
Я с несколькими товарищами отправился в родное село Цхинулиси. По дороге встречные крестьяне принимали нас за батраков. Узнав, что мы — рабочие, высланные из города за неповиновение правительству, они проникались особенным сочувствием, протягивали нам хлеб.
В деревне крестьяне расспрашивали нас, почему мы бастуем, чего добиваемся. Я рассказывал своим односельчанам о жестокой эксплоатации труда в железнодорожных мастерских, на заводах и фабриках, о штрафной системе, лишавшей рабочего последних грошей.
Крестьяне слушали с напряженным вниманием. Они понимали, что их положение не лучше, и с уважением говорили о рабочих, поднявшихся на борьбу.
Само собою становилось ясно, что борьба рабочих за свои права была в то же время борьбой за лучшую долю-всех угнетенных и эксплоатируемых.
В Цхинулиси я пробыл одну неделю. На седьмой день явился к старшине, а затем скрылся. Вернувшись в Тбилиси, находился как бы на нелегальном положении. В железнодорожные мастерские не показывался, работал у ремесленника, сказав ему, что я из Душети, где немного обучился слесарному ремеслу.
Я снова поступил в Главные железнодорожные мастерские в марте 1906 года. Получил рабочую марку слесаря № 163. Об августовской забастовке администрация не вспоминала, хотя в конторской книге за прошлые годы стоял: штамп: «Уволен при забастовке 4 августа 1900 г.»
Революционные события 1905 года заставили администрацию забыть о том, что было в конце минувшего столетия.
В мастерских я встретил немало знакомых рабочих…
Потянулись томительные годы тяжелого труда и безработицы.
После Октябрьской революции, в период хозяйничанья в Грузии меньшевиков, Главные мастерские Закавказской железной дорога пришли в полный упадок.
Правда о Советской России проникала к нам через множество рогаток. Но в мастерских были товарищи, державшие связь с большевистской организацией.
Однажды через них стало известно нам, что в Тбилиси приезжает в качестве полномочного представителя Российской Советской Федерации Сергей Миронович Киров.
Это было в июне 1920 года.
Рабочие решили достойно встретить товарища Кирова— посланца Ленина и Сталина.
Мы направились к Головинскому проспекту, где в это время меньшевики уже разгоняли толпу, и разделились на небольшие группы, чтобы не особенно бросаться в глаза меньшевистским отрядчикам.
Машину, в которой сидел Киров, мы встретили возле здания разгонной почты. Машина ехала медленно, и мы устремились за ней. Прошли весь Головинский проспект, Эриванскую площадь, свернули направо к Ртищевской улице. Когда мы подбежали к дому советского полпредства, Киров уже вышел из машины и поднимался по лестнице. Рабочие устремились к подъезду. Собралось нас много. Меньшевики всячески старались оттеснить рабочих, не дать им приблизиться к Кирову. Видя это, Сергей Миронович через некоторое время вышел на балкон и произнес яркую, сильную речь. Он приветствовал рабочих, собравшихся перед зданием полпредства.
Меньшевистские гвардейцы пытались разогнать толпу, но мы стояли сплоченно и выслушали речь Кирова до конца. Киров передал рабочим привет от Советской республики.
С приездом Кирова мы все почувствовали, что обрели большую опору. То, что говорил нам Киров в своей речи, укрепило в нас уверенность, что светлое будущее уже недалеко.
Киров стоял на балконе полпредства в легком пальто, без фуражки. Его ясные, убеждающие слова глубоко западали в сознание.
На другой день в железнодорожных мастерских было много разговоров о приезде Кирова.
Меньшевики беззастенчиво лгали, клеветали на большевиков, но мы давали им достойный отпор.
Правда уже дошла до нас — мы слышали речь Сергея Мироновича Кирова!
При господстве меньшевиков я снова очутился в тюрьме. Освободила меня советская власть.
По новому руслу пошла жизнь. И наши старые мастерские с течением времени превратились в крупный завод.
Посетив в 1926 году наш завод, товарищ Сталин, отвечая на приветствия рабочих, вспоминал годы, когда здесь, на этом заводе, он руководил социал-демократическими кружками и нашими забастовками.
Совсем недавно, в мае 1940 года, на заводе имени Сталина выступил с речью М. И. Калинин. В этот день мы, старые рабочие, особенно отчетливо вспоминали 1900 год, когда Михаил Иванович работал вместе с нами в железнодорожных мастерских.
Начиная свою речь, М. И. Калинин сказал:
— Товарищи, я очень рад видеть всех вас и от всей' души говорю вам: «Гаумарджос!»
Товарищ Калинин говорил о прошлом и настоящем завода, о сталинских традициях, которые мы должны свято хранить.
Н. Выгорбин. Пережитое
Поселился я на окраине Тбилиси — «Надзаладеви» одним из первых. Царская власть поскупилась дать рабочим пригородную землю, и мой домишко разрушили. Но я быстро восстановил его в другом месте, в той же «Нахаловке».
Поблизости находились Главные железнодорожные мастерские. Помню их со времени основания. Новые цехи тогда «освящали» иконами, служили молебен. Этим администрация пыталась отвлечь наше внимание от политики.
Я работал в токарном цехе строгальщиком. Моя «рабочая марка» была за номером 866. Лет через пятнадцать меня пометили еще цифрой «893». Она значилась на регистрационной карточке, составленной жандармами. Под этим номером заключили меня в тюрьму.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
