ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Звонок в дверь. Вадим выключает ящик, идёт открывать. Появляется уже слегка поддатый Митя Шилов - в клетчатой рубашке, с сумкой на плече.
Шилов(хватает Вадима за плечи, зверски встряхивает, звеня сумкой, вопит). Ты чего, Вадим, дрыхнешь-то, а? Добрый люд православный уж давно опохмелился - Пасха ведь, олух ты царя небесного! Христос воскресе! (Размашисто целует троекратно Вадима) А ну-ка, споласкивай стаканы! (Пытается разуться, Вадим его удерживает) Я тут удачно одному писателю, Алевтинину, его портрет написал-продал... Анпиловна моя ещё не в курсе! Алевтинин - ты же знаешь? Ну, который исторический роман про дружбу индейцев с белыми написал...
Вадим. У него про мордву с русскими.
Шилов. Да какая разница! Давай скорей посуду - душа горит!
Вадим. Иди, Митя, вон за журнальный столик. Я сейчас закуски нарисую и чайку себе заварю...
Шилов (с горечью). Так и не пьёшь?.. Э-эх, один я остался! Предатель ты, Вадька!
Вадим идёт на кухню, гремит там посудой. Шилов в комнате берёт верхнюю газету из стопки на журнальном столике, расстилает, выставляет сначала одну бутылку водки, затем, подумав, вторую.
Шилов (бормочет). Ничего, уломаю...
Берёт из стопки другую газету, читает. Вадим входит с подносом: на нём тарелки с хлебом, колбасой, сыром, бутыль минералки, стаканы.
Вадим (садясь). Вот, пока хватит, а потом я пельменей заварю.
Шилов (хватает бутылку, открывает, наливает в один стакан и пытается во второй). Давай, по глотку всего!
Вадим (жёстко). Ми-и-тя, ты меня знаешь! Ну-ка перестань! Сказал нет, значит, нет!..
Шилов. Да и чёрт... Тьфу! Да и Бог с тобой! Мне больше достанется!
Выдыхает воздух, залпом выпивает, занюхивает хлебом. Вадим невольно сглатывает слюну, быстро наливает себе минералки, пьёт.
Вадим. Закусывай, закусывай, а то развезёт!
Шилов. Да плевать! Я сегодня хочу на всю катушку оттянуться... Марфа мне всё равно уже устроит... Марфаломеевскую ночь. Да ну её! Ты мне лучше, Вадя, вот что скажи. Ты же сам в газете работал. Ну, что, совсем они оборзели? Не газеты стали - портянки какие-то. Вон, глянь, этот вонючий "Московский комсомолец"... (Берёт газету) Вон в региональной вкладке какая-то Ольга Злючкина-Вреднючкина (за один псевдоним девку эту, журналистку хрeнову, мало отпороть!) сообщает о главных событиях нашего Баранова за неделю. Смотри: пьяный бомж украл из частного гаража мешок картошки... Нетрезвый бомж ограбил пивной комок... Больной бомж укусил старушку... Распоясавшийся в полном смысле слова бомж устроил стриптиз средь бела дня у памятника Ленину... И, наконец, городские бомжи намерены создать новую партию под названием - Партия без недвижимости... Тьфу! Это ж получается газета только про бомжей и для бомжей!.. (Наливает, пьёт)
Вадим (в тон ему, с усмешкой). Это что, Митя, ты возьми вон "Барановское время" посмотри - вообще детский сад пополам с дебилизмом. У этой газетёнки даже и на уровне оформления профессионализмом не пахнет. А ещё подписная реклама по областному радио каждый день долдонит, якобы, в "Барановском времени" работают лучшие журналисты! Эти доморощенные "лучшие журналисты" во главе со своей якобы "лучшей редакторшей" даже знать не знают то, чему учат, вероятно, ещё на первом курсе журфака: инвертированный текст (белый шрифт на чёрном фоне) утомляет зрение в девять с половиной раз сильнее, так что люди с ослабленным зрением (а таких у нас - 90 процентов!) инстинктивно его избегают. А в этом дурацком "Барановском времени", глянь, от сплошных чёрных страниц в глазах темнеет... Нет, недаром я с журналистикой завязал - деградация полная.
Шилов (закусывая). Вот ты мне, Вадя, скажи: газетчину ты правильно бросил, ну а почему стихи-то писать перестал? Наши парни русские в Чечне гибнут, а ты стихов не пишешь! Эх ты!
Вадим (оторопело). Да при чём тут Чечня?!
Шилов. Притом!.. (Крутит в воздухе пальцами, ища аргумент, машет рукой, выпивает). Вот у меня строчка Коли всё бьётся и пульсирует в башке, а вспомнить целиком стихи не могу. Ну-к, напомни - "И вдруг такой тоской повеяло с полей!.." А? Откуда?
Вадим (подумав). Так это из "Отплытия". Только ты чего-то исказил... Так... (Достаёт с полки томик Николая Рубцова, находит нужную страницу) Вот:
"Размытый путь. Кривые тополя.
Я слушал шум - была пора отлёта.
И вот я встал и вышел за ворота,
Где простирались жёлтые поля,
И вдаль пошёл... Вдали тоскливо пел
Гудок чужой земли, гудок разлуки!
Но, глядя вдаль и вслушиваясь в звуки,
Я ни о чём ещё не сожалел...
Была суровой пристань в поздний час.
Искрясь во тьме, горели папиросы,
И трап стонал, и хмурые матросы
Устало поторапливали нас.
Митя слушает, уронив буйную голову на грудь и качая ею в такт мелодии стиха из стороны в сторону. Вадим наддаёт-добавляет патетики в голос-тон на заключительной строфе:
И вдруг такой повеяло с полей
Тоской любви, тоской свиданий кратких!
Я уплывал... всё дальше... без оглядки
На мглистый берег юности своей..."
Шилов (с надрывом, зубовным скрежетом, со слезами). И-и-ех-х-х! Вадя, ну глотни хоть чуток, а! Ведь тоска! Эх ты! (Безнадёжно машет рукой, заглатывает порцию, утирается рукавом) Я, Вадя, как гляну на эти барановские разноцветные крыши - тоска! Ну ты же сам видишь: некоторые крыши - в три, четыре, даже, бывает, в пять цветов! Когда, где ты такое у нас, в Сибири, видел? Ну неужели соседи, живущие под одной крышей, не могут сговориться и сообща купить одинаковой краски? (С ожесточением) Гор-р-род Бар-р-ранов! Сами вон над областной библиотекой повесили-соорудили: "Барановцы, любите свой город!" Баран - прости, Господи! - овцы! Тьфу! Истукан этот на площади торчит... Здесь храм должен стоять! Храм! (Орёт) Здесь храм Божий ставить надо, а идола бесовского - доло-о-ой!..
Вадим. Митя, Мить! Ну что ты раздухарился? Уймись! И у нас в Чите истукан на главной площади стоит... Не пей больше, а! Тебе уже хватит...
Шилов. Хорошо, не буду. (Наливает полстакана, пьёт) Чего-то, правда, часто стал я закладывать - сам вижу... Тоска! Работа не идёт, чёрт бы её побрал! Застопорило. "Россию" отставил пока - за этюды взялся. Но ты представляешь: пишу натюрморт, а по телеку - про Чечню, про трупы. Я пейзаж вырисовываю, а по радио - про теракты, взрывы, про заложников... Тошнота, не работа!
Вадим. Ну, так ты возьми, да и напиши-создай жёсткую жанровую картину про сегодняшний апокалипсис.
Шилов. Это что же, танк какой-нибудь на городской улице изобразить, под гусеницей человек раздавленный в шляпе, поодаль ребёнок без головы в луже крови - так?
Вадим. Ну, зачем этот демреализм примитивный. А вот я, если бы художником был, написал бы такую картину: представляешь, на полотне мир изображён - небо, лес, поле, цветы... Природа первозданная, одним словом. А посреди всего этого, в центре мироздания лежит толстая, чёрная, мрачная книга - Библия. И из неё, из толщи её страниц вытекает-струится-пенится густой поток алой крови и заливает мир... А? Каково?
Шилов (подумав-представив). Да-а, впечатляет... Только это сюр какой-то, это - не моё. (Наливает, пьёт, занюхивает сыром, морщится, опять ожесточается) Никогда у тебя огурцов нет! Кто ж водку сыром закусывает?!
Вадим (шутливо). Цивилизованные люди как раз сыром и закусывают.
Шилов. Манал я твоих цивилизованных! Я человек русский, без фокусов. Это ты, я гляжу, под них выстёбываться начинаешь - вон уже и очки забугорные нацепил, поди израильские...
Вадим. Да что ты! Эта оправа в Туле сделана, на оружейном заводе. Наша, расейская! А тебе, если невтерпёж злиться, нервы разрядить, на-ка, глянь, чего умудрил один из моих учителей по Литинституту господин Нойман. Почитай, а я пока пойду пельменей сварю.
Шилов берёт из рук Вадима глянцевый журнальчик, уже открытый на нужном месте, читает заглавие и тут же взрывается.
Шилов. "Рубцов - это Смердяков в поэзии и жизни"... Что?! Вадя, ты что мне подсунул? Да брось ты свои дурацкие пельмени!.. (Пробегает глазами по первым строкам статьи) Ах он жидяра! Вот гад! Нет, я так скажу: у вас, в литературе, можно прославиться, обратить на себя внимание, написав талантливую вещь, а можно и... навонять! Что этот твой Нойман и сделал! Лавры жидовЫ Терца покоя, видно, не дают.
Вадим. Ну, тут ты переборщил, Синявский - коренной русский...
Шилов. Да какой он русский, ежели под еврея канал? Совсем - иуда! (Наливает, пьёт, глубоко вздыхает) А вообще я так скажу: чтобы понимать и любить поэзию Коли Рубцова, надо прежде всего быть РУССКИМ!..
Вадим незаметно убирает-прячет полную бутылку за гардину, смотрит вторую - там уже на донышке. Качает головой.
Вадим. Митя, ну что ты такой... экстремист? (Указывая рукой на картины на стене) Вон твои портреты, пейзажи переполнены лиризмом, а в жизни ты... Квазимодо! Что ты вот к Баранову цепляешься? Ведь ты здесь уже двадцать лет живёшь - бoльшую часть жизни. Это уже твой - твой родной - город! Дети твоиуже коренные барановцы! Я меньше тебя здесь живу, меня уже ничто здесь не держит, я, может, в Москву подамся... И то! Ты на Набережной давно был? (Встаёт, начинает ходить перед носом Шилова) Меня, знаешь, Баранов в первый же день поразил, покорил вот этим - своей близостью к природе, своей слитностью с природой... Особенно после Москвы. Чего мне до удушья не хватало в Москве все пять лет учёбы, по чему тосковала душа моя - вот по этой чyдной возможности свернуть с центральной городской улицы, с её грязью, пылью, змеиным шипом троллейбусов, рёвом машин, каменными коробками домов, и через две минуты уже вышагивать по Набережной... (Закрывает глаза) Вдыхать хмельной озон, отдыхать взглядом на зелени деревьев и трав, зеркально-тёплой речной глади... За одну Набережную Баранову всё простить можно! И Ленке я за это буду вечно благодарен - что в Баранов меня заманила-притащила...
