В ту жуткую для некоторых людей ночь Зорич, человек, дважды судимый за убийство и причинение тяжких телесных повреждений, просто пил. Пил в кампании таких же, ранее сидевших за решеткой людей, в такой же, примерно, квартире, что и у Горбача. Потом вдруг начал с ними скандал и ударил одного из собутыльников ножом в живот. На него кинулись, конечно, но кроме ножа он имел ещё и могучее телосложение, отличную реакцию, а главное, абсолютную безжалостность к противникам. Он был в кураже. В блатном таком, да ещё и кровавом кураже. Он увидел кровь, почувствовал её запах и, как зверь, уже не мог остановиться. В той малине он порезал троих, одного на смерть, двоим проломил головы табуреткой и ушёл на улицу. На улицы. Далеко за полночь забрёл в ещё одну малину, там долго издевался над хозяйкой, ханыжной женщиной, привязал её к двери, долго метал нож в дверь, истыкал женщину, не очень, правда, глубоко. До утра он бродил по городу, находил редких людей, резал ножом.
Его кореша полицию, естественно, не вызывали по причинам корпоративно-блатного характера, а те, что встречались на улицах, просто не успевали позвонить, сообщить, оповестить. Сообщали они о маньяке уже в больнице, кто до больницы дожил… Одним словом, тревогу подняли только утром, объявили «перехват» и все иные возможные операции, город взяли под контроль, но Зорича будто и след простыл. Исчез.
И вот – нарисовался. И как поступить капитану Лаптеву в такой ситуации – неизвестно. В голове закрутилось, завьюжило, мысли прыгали с одного на другое. Собственно, выбора-то особого не было. Брать надо Зорича. Как? Вот вопрос. Помощи от тех, кто сейчас в квартире, ждать не приходится. Наоборот, могут из страха тому помочь. Любить-то или даже уважать они его не могут, а вот боятся… Позвонить бы…
– Слушай, Зорич, – заговорилось само собой, не зависимо от воли Лаптева, – ты, что ли – югослав? Вон и Горбач тоже.
Одной фразой он показал, что узнал, с кем имеет дело, и одновременно – полное спокойствие.
Зорич с интересом рассматривал участкового, молчал, склонив голову набок, будто птица. Даже рот слегка приоткрыл. Может, от наглости этого полицейского, крепкого ещё на вид, но никак не конкурента могучему Зоричу, даже если с оружием. Оружием-то ещё воспользоваться суметь нужно.
– Сам ты – югослав, – буркнул Зорич и обратился к Веньке, – Вень, ты представь мне мента что-ли…
Лаптев тут же поправил бандюгана.
– Ты зря меня ментом зовёшь, Зорич, мы теперь полицейские.
– Тю-ю, – заулыбался Зорич, – какая разница, чем бутерброд мазать, маслом или икрой. Сиди уж…
– Это участковый наш, Толь, Пал Данилыч Лаптев, – промямлил Венька Горбач, – он человек не злой, так ты садись за стол-то…
– Ну, ты, Веничка, даёшь стране угля, – Зорич ощерился и шагнул к Лаптеву. – Может, и участкового со мной за стол позовёшь? Ты, Веничка, ссучился, похоже. По батюшке участкового кличешь, – он помолчал, посмотрел, сощурившись, куда-то мимо участкового, на скулах ходили желваки, – Лапоть он и есть Лапоть…
Было, похоже, что Зорич распаляет себя умышленно.
Капитан не пошевелился. Мысли, как блохи, прыгали в голове, ни одна не зацепилась ни за хоть что-нибудь толковое, поэтому, наверное, и члены оцепенели. Подумалось вдруг, что «Веничка» – это так классика алкогольной литературы звали – Венедикта Ерофеева. Надо же!
Зорич – мужик крепкий, на голову выше Лаптева, на двадцать с лишним лет моложе, говорят, когда-то спортом занимался, только каким – неизвестно, вернее, Лаптев забыл. Сам участковый тоже не лыком шит, хоть и пониже и пощуплее Зорича, да в молодости занимался борьбой, но классической, которую сейчас греко-римской кличут. Самостоятельно изучал самбо, потом в школе милиции занимался рукопашным боем. Но это ж когда было… А против лома, как говорится…
Сказать, что он испугался, наверное, было бы мало, у него даже коленка левая (почему-то только левая) стала подрагивать. Но вот показывать это никак нельзя: кто здесь вне закона – он или этот бандюган. Да и с Венькой дальше тоже работать придётся, а как работать, коли сейчас вот в штаны наложишь?
Получалось, что для себя он подсознательно решил: Зорича сейчас брать надо, да с достоинством, чтоб в глазах остальной бродяжной братии себя не уронить – с ними и дальше общаться придется. Общаться с позиции власти. Одним словом, надо и Зорича повязать и лицо сохранить. Живым ещё желательно остаться.
Зорич шагнул к Лаптеву решительно, а Лаптев также решительно выхватил из кобуры пистолет. Он бы, может, и выстрелить успел, ну, в смысле, снять с предохранителя, передернуть затвор, нажать на курок… На курок он нажимать не стал, поскольку это и не пистолет вовсе был, а так – зажигалка газовая. Напугать хотел бандита. Не получилось. Зорич не знал, что пистолет не всамделишный, тем не менее, прыгнул как лев, ударил капитана пудовым кулаком в голову.
Дальше Лаптев ничего не видел и не чувствовал. Очнулся связанный, вернее, привязанный к стулу кусками скотча, рот, хоть и небрежно, тоже залеплен тем же скотчем.
За столом сидели те же и Зорич. Он хватал руками квашеную капусту из фарфоровой тарелки, бросал в рот, работая челюстями так, будто не ел неделю. Мужичок в тельняшке покуривал «Приму», поглядывая в сторону спальни. Венька Горбач сидел понурый.
– Что, Юнга, – обратился к мужику в тельнике Зорич, – охота бабу-то? Давай, пока не поздно. Сейчас похаваем и за участкового возьмёмся. Ох, и оторвусь я сегодня. Благодарите его. Я бы на вас, может, отрывался, да на этой бляди сопливой, но вот нашелся же добрый человек, решил вас выручить, сам припёрся к нам в шалман.
Конец ознакомительного фрагмента.
