Твердило Иванович и его единомышленники, вставлявшие «палки в колеса» самому Александру Невскому?
Еше о более трагической истории свидетельствует «Немецкая рифмованная хроника» конца XVII века, утверждавшая, будто бы Псков (в 40-е годы XIII века) был сдан немецким рыцарям неким князем Герполтом. Вот что писал по этому поводу известный историк М. Н. Тихомиров: «Имя Герполт некоторые расшифровывают как Ярополк, хотя псковский князь с таким именем неизвестен… Сдача города была произведена феодальными кругами во главе с князем»[40]. (Для Тихомирова неважно как зовут князя, для него главное состоит в факте предательства именно феодалов.) И А. Филюшкин близок к подобным утверждениям, сводя известные факты предательства к социально-экономическим сдвигам, произошедшим на Руси в результате татаро-монгольского нашествия и установившегося ига. Он, правда, добавляет к этому еще и появление маргиналов — людей, «оказавшихся в пограничной ситуации, утратившими свою национальную, религиозную, социальную, культурную самоидентификацию». Из последних, — как утверждает исследователь, — и происходят «изменники душе», появившиеся уже в середине XIII века.
Историк даже называет конкретные имена некоторых из них: «житель города Путивля Доман, перешедший на службу в Орду и убивший в ставке Батыя князя Михаила Всеволодовича Черниговского в 1246 году[41]; Романец, по приказу хана Узбека казнивший князя Михаила Ярославича Тверского 1318 году»[42].
Но вряд ли этих людей — Домана или Романца — можно считать предателями. Это, скорее всего, наемные убийцы, а судить о них исключительно по этническим принципам, по-моему, не стоит. Ведь подобного рода убийств было не счесть, в том числе и ликвидаций русских князей, прибывавших в Орду на поклон к ханам едва ли не каждый день[43].
В этот период трактовка термина «измена» была тесно связана с эсхатологическими настроениями, обострившимися в связи с монгольским нашествием. По мнению летописцев, пришельцы с востока являлись варварскими народами, «заклепанными» Александром Македонским в горах. Они должны вырваться на свободу, в соответствии с пророчествами Мефодия Патарского, как раз накануне наступления «последнего века», конца света[44].
Конечно, многое в количестве и качестве предательств в эпоху татаро-монгольского нашествия и последовавшего за ним ига объяснили бы сдвиги, произошедшие в сознании простых обывателей. А также то, что верх брал фактор вседозволенности, когда и татаро-монголы, и немецкие рыцари, и шведы, и литовские князья, и прочие (кого можно характеризовать, как «вненациональная банда грабителей») делали все, что считали выгодным для себя и тем самым влияли на умонастроения мирного населения Руси. Исчезновение каких-то правовых основ полностью «раскрепостило» животные инстинкты, и предательство уже не воспринималось и не оценивалось, как нечто, выходящее за рамки приличия.
В то же время даже на уровне высшей — княжеской — власти не зазорным считалось сотрудничество с татаро-монголами (что давало возможность легитимно удерживать за собой власть). Пример тому — Александр Невский, объявленный впоследствии православной церковью даже святым. Чего уж говорить о простых «служилых» людях русских земель? Думается, что здесь в полной мере подходит термин «плотский сепаратизм»[45]. Как пишет В. А. Плугин, «ноша политика и государственного деятеля нравственно невыразимо тяжелее ноши полководца. Полководцу не нужно ломать голову, выясняя, кто его враг. Ему достаточно выполнить свой долг. А если он сделает это талантливо, его ждет заслуженная и порой очень долговечная слава. Как это и случилось с Александром Невским. А выбрать верный курс в политике, оперируя лишь частично известными величинами, да еще в условиях внутренней нестабильности, — куда сложнее. И абсолютно беспроигрышных ситуаций здесь не бывает. […] Чем объяснить дипломатические «шашни» Невского с золото-ордынскими ханами в начале 1260-х годов? Продолжением ли психологически изнурительного лавирования между праведным возмущением своего народа и испепеляющим гневом восточных властелинов? Вряд ли Александр Ярославич Невский безусловно, считал тяжкую зависимость Русской земли от Великой степи вечной или даже хотя бы перекрывающей по деятельности его собственную жизнь. Его натура неукротимого борца не могла примириться с такой перспективой… И в 1263 году он поехал в Орду не только затем, чтобы золотой ценой даров и сладкозвучными речами заглушить пламя ханского гнева. Не только затем, чтобы убедить хана Берке в нецелесообразности его намерения — набора русских людей для службы в татаро-монгольском войске. Александр ехал и на разведку: каковы нынешние возможности и настроения импульсивных „кибиточных политиков"»[46]?
В сущности, о том же пишет и А. Филюшкин, считающий, что «в период ига в русском сознании боролись две тенденции; носители одной смирялись с игом, соблюдали только личные интересы, отличались удельным сепаратизмом и соглашательством с татарами. Основу их мировоззрения составляло неверие в саму возможность борьбы с завоевателями. Поэтому они пытались найти в сложившейся системе ига местечко для себя и нервно реагировали на выступавших против ига, считая, что те просто безумно раздражают татар и только ухудшают положение Руси. Среди этой категории было распространено стремление соблюдать легитимность принципов отношений Руси с Ордой, часто наблюдается сотрудничество с захватчиками. Так, в 1284 году князь Святослав Липовечский подстерег и уничтожил отряд «бесерменина» Ахмата, состоявший из татар и русских перебежчиков. Татарский баскак, прославившийся жестокостью и различными злодействами, казалось бы, получил по заслугам. Однако родственник и союзник Святослава, Олег Рыльский и Воргольский, обвинил князя Липовечского в измене, нарушении крестоцелования о согласовании действий между князьями и «неправде». Святослав пытался возразить, что он убил врага, но Олег отправился в Орду, привел карательное войско и убил князя Липовечского. Правда, за это Олега постигло возмездие: его умертвил брат Святослава, Александр, мстя за гибель родственника»[47].
Бывало так, что князьям русским приходилось выбирать: либо забота о своем маленьком «государстве» и троне, либо спасение собственной жизни. И тогда уже не до сантиментов: кто первый нанесет удар, тот и выйдет победителем, сохранив и свою жизнь, и жизнь своих родных и близких. И здесь, опять же, все методы хороши — и предательство, и поклон хану, и карательные экспедиции против своих же соплеменников. Поэтому судить о том или ином факте предательства можно только с учетом всего комплекса причин, определяющих саму «измену» (даже термин этот применительно к Средним векам на Руси стоит использовать с большой осторожностью, ибо «персветчество» — вещь тонкая по своей психологии)[48].
Так, например, очень осторожно стоит отнестись к истории «предательства» князя Олега Рязанского, зафиксированной в письменных источниках.
Конечно, он — Олег — был связан с московским князем Дмитрием Донским союзным договором и клятвой в вечной верности. Но после 1378 года, когда войска темника Мамая разгромили земли Рязанского княжества, Олегу ничего не оставалось, как пойти на поклон в Орду.
В чем заключалось
