Титул «гази» отмечает того, кто участвует в «газе», «войне за веру» или «войне с неверными», или «священной войне» (термин «газа» можно рассматривать в качестве синонима термину «джихад»), титул жаловался исламским воинам во времена Сельджуков и ранее, но в начале XIV века не имел конфронтационного, антихристианского подтекста. Термин широко использовался османами и, когда их хроники величали Османа и его соратников гази, это слово значило «воин» или «участник набега», но в нем не содержалось больших религиозных директив, чем те, что были возложены на каждого мусульманина — сражаться с неверными. Османский эмират граничил с христианскими государствами, но для соседствовавших с ним эмиратов не в обычае было принимать идеологию «священной войны», нет оснований утверждать, что выбор идеологии дал серьезное преимущество при расширении территорий. Недавняя переоценка широко распространенного мнения о том, что смыслом существования Османского эмирата было ведение «священной войны», показала, что скорее существовал «грабительский союз», включающий как мусульманских, так и христианских воинов, чьей целью были «добыча и рабы, не зависимо от риторики, используемой правителями». В этом союзе тюркские воины были в меньшинстве: высокий темп завоевания требовал решительного и не делающего религиозных различий принятия большого числа христиан в османские ряды, с тем чтобы восполнить недостаток людских ресурсов, необходимых, для того чтобы управлять развивающимся государством.
Религия ранних османских мусульман не была строгой: устные предания, воспевающие деяния героев пограничных земель, свидетельствуют не только о частых совместных действиях мусульманских воинов и византийских христиан, но и нередких смешанных браках. О том, что христианское население пограничных земель северо-запада Малой Азии продолжало свободно исповедовать свою религию, свидетельствуют письма Григория Паламы, архиепископа Фессалоник, который проехал по этим территориям в 1354 году в качестве турецкого пленного. Более того, высокопоставленные византийцы получали работу при османском дворе как во времена Орхана, так и в начале XVI века. Позднее османские хроникеры, описывая период продолжительных войн с христианскими государствами Балкан и за их пределами, подчеркивали религиозное рвение ранних завоеваний династии, изображая тюркских пограничных жителей как стремящихся исключительно к распространению ислама. Работая во времена, когда политическое окружение было совсем иным, они приписывали пограничным жителям воинствующее благочестие: казалось правильным утверждать, что всегда было так, что государство создано неустанными усилиями мусульманских воинов, боровшихся со своими мнимыми антагонистами — христианскими королевствами Византии и Европы. Современные историки слишком часто становились добровольными соучастниками, принимая версию поздних летописцев за правду о прошлом Османской империи.
К тому времени как предания о возникновении Османской империи были записаны, они уже были далекими воспоминаниями. Первые годы династий, впоследствии добившихся впечатляющих успехов, зачастую покрыты тайной, а поздние традиции изрядно приукрашивают скудную правду в попытках обосновать легитимность власти. Осман описывался современниками как один из самых энергичных тюркских вождей, угрожавших Византии, и несмотря на то, что он не смог взять Изник, его осада этого важного города и его победа над византийской армией в 1301 году, видимо, завоевали ему авторитет и славу, побуждая многих воинов соединить свою судьбу с ним и его людьми. Тем не менее изменяющиеся времена требовали подтверждения притязаний Османов как на территории, так и на главенство над другими тюркскими династиями в Малой Азии, возникла необходимость, чтобы персональная слава, завоеванная Османом при жизни, содействовала насущным нуждам османской верховной власти.
В течение столетий многие бросали вызов османскому могуществу, и было жизненно важно, чтобы династия обосновала свое право на правление как естественный порядок вещей. Легенды о сне Османа оказалось недостаточно, чтобы нейтрализовать сомневающихся, понадобилось более весомое доказательство места зарождающегося османского государства в политической истории региона. К концу XV века народный эпос утверждал, что отцу Османа Эртогрулу пожаловал земли вблизи Сёгюта не кто иной, как султан румских сельджуков, утверждение это подкреплялось историей о том, что султан сельджуков даровал Осману символы власти — знамя, украшенное конским хвостом (бунчук), барабан и почетное одеяние, как признание его легитимности в качестве преемника сельджуков. Тем не менее столетие спустя, в 1575 году, великий визирь османов фальсифицировал документы, бывшие якобы записью церемонии о вручении этих знаков. Такие истории ставили под сомнение право османов наследовать знамя Сельджуков, но османский суверенитет также нуждался в родословной, не менее благородной, чем у соперников. Поэтому с начала XV века перед лицом соперничающих кланов, Тимуридов и Аккоюнлу («Белых овец»), тюркских племенных союзов, переселившихся на запад после волны миграции, которая принесла клан Османа, османы были снабжены центрально-азиатским происхождением от тюркского племени огузов и их знаменитого предка пророка Ноя, который по преданию отдал Восток своему сыну Иафету. В текстах есть намеки на то, что у семьи Османа было менее романтическое прошлое и что на самом деле он был простым крестьянином. Другая традиция описывает его предков как арабов Хиджаза, видимо, это указание на то, что некоторое время османы искали такую фиктивную генеалогию, которая наилучшим образом доказывала бы их легитимность. Необходимость исчезла, но легенда о сне, напротив, повторялась веками, до последних лет существования самой Османской империи.
Помимо вероятности, что первый османский султан был исторической фигурой, турецким мусульманским владыкой земель на границе с Византийской империей на юго-западе Малой Азии, чьего отца, возможно, звали Эртогрул, существует мало других биографических данных об Османе. Но его сон случайно дает еще одну деталь, подтверждаемую документальными свидетельствами: в ранние османские земельные списки внесен святой по имени Эдебали, он жил в то же время, что и Осман, и есть свидетельство, что Осман сделал одной из своих жен его дочь.
В самом сердце земель Эртогрула в Сёгюте есть маленькая мечеть, носящая его имя, и гробница, по легенде построенная для него его сыном Османом и впоследствии надстроенная сыном Османа Орханом. Правда, и мечеть и гробница так часто перестраивались, что ни одно из сохранившихся зданий нельзя с уверенностью отнести ко времени Османа. Тем не менее в конце XIX века, когда султан Абдул-Хамид II пытался укрепить свою пошатнувшуюся власть, отождествив ее еще более тесно с великими деяниями своих прославленных предков, он посчитал удобным пропагандировать Сёгют в качестве центра Османского государства и создал там подлинное кладбище первых османских героев. Он заново отстроил мавзолей Эртогрула и заключил его возможные останки в мраморный саркофаг, а также добавил могилы для жены Эртогрула и для Османа, хотя последний был похоронен в Бурсе его сыном Орханом, а также могилы для 25 приближенных воинов Османа. По сей день Сёгют остается святыней и местом проведения ежегодных торжеств в честь начального периода османов.
Осман, по-видимому, умер в 1323–1324 годах, оставив своим наследникам значительную территорию на северо-западе Малой Азии, простиравшуюся от его ставки в Енишехире, «Новом городе» (Мелангея), до Эскишехира, «Старого города», с центром в Сёгюте. Стратегически Енишехир располагался между Изником и Бурсой, двумя центрами, которые он намеревался, но не смог захватить. В 1326 году его сын Орхан захватил Бурсу, и этот важный город стал новым центром османской державы. Как и Изник и Измит (Никомедия), Бурса некоторое время была изолирована от Константинополя в результате контроля Османа над окружающей сельской местностью; Орхан продолжил начатую его отцом блокаду города, и его жители сдались от голода. Марокканский путешественник Ибн Баттута сообщает, что Орхан был главнейшим и богатейшим из нескольких турецких вождей, чьи дворы ему довелось посетить во время пребывания в Малой Азии в 1330–1332 годах. Далее он отмечает, что Орхан никогда не останавливался в одном месте надолго, но постоянно передвигался между сотней, или около того, крепостей, которыми он командовал, с тем чтобы быть уверенным в их хорошем состоянии. Посетив только что перешедшую к османам Бурсу, Ибн Баттута увидел город с «превосходными базарами и широкими улицами, со всех сторон окруженный садами и родниками». Здесь Орхан похоронил своего отца, или, скорее, перезахоронил его, перевезя останки из Сёгюта в свою новую столицу, и свою мать (которая, видимо, была не дочерью шейха Эдебали, а другой женщиной). Позднее он и сам был похоронен здесь вместе со своими женами, Аспорчей и Нилюфер, и прочими членами семьи, равно как и его сын Мурад, убитый в 1389 году в сражении на Косовом поле в Сербии. Бурса всегда занимала особое место в династической памяти османов и на протяжении нескольких поколений продолжала оставаться излюбленным местом захоронения членов царствующего дома, даже после того, как двор переехал сначала в Эдирне (Адрианополь), а затем — в Константинополь.
