— Так уж и убить…» — вскидывал глаза Аскольд.
— Позорит род! — восклицали сыновья. — Не было у нас в роду татей! У кого пустая голова, тот не добьется хорошего будущего… Разве ты этого не знаешь, отец?
Хмурились старшие:
— На весь мир ополчился! Столько лет гуляет где-то!
Им поддакивали младшие:
— Отвернулись от него даже друзья. Он один в лесу. И мы отвернемся. Придет — на порог не пустим! Солью перед ним посыплем порог…
Качал головой Аскольд:
— Больно мне слушать эти ваши слова. Больно мне видеть ваши злые лица. Глеб вам — родная кровь. И еще может так статься, что он — Воин — защитит всех вас. А вы уж собрались от него отречься.
Отвечали сыновья с сомнением:
— Может ли кривой мизинец помочь кулаку?..
Шло время. И Бог христианский, и боги языческие, и, видно, сам милостивец Волот, должно быть, прогневались на людей. Один за другим потянулись неурожайные годы. То засуха все сжигала на корню, то затяжные проливные дожди сотворяли из полей сплошные болота. Голод мучил людей до потемнения в глазах. Даже самым рачительным хозяевам подводило животы. Спасаясь от голодной смерти, многие уходили в соседние княжества. Оттого князья ссорились между собой и часто решали споры на поле брани…
Вот пришла новая весна. Возлагая на этот год надежды, — не могут ведь боги гневаться вечно! — приготовил старый Аскольд плуг, проверил, не похитил ли кто семена из тайника. И вышел в поле…
Глава 2
На озерах посреди необозримых зарослей камыша был у Глеба устроен помост. Но не Глеб первый облюбовал это потайное место. И не рыбаки, и не охотники. Так много рыбы было в реках, речках и даже в ручьях и так много дичи было повсюду, что рыбакам и охотникам не было нужды забираться в такую глушь, в такую пустынь. Не иначе волхвы, гонимые церковниками и князьями, вбили здесь в дно первые дубовые сваи, где-нибудь поблизости хотели освятить свои алтари. Однако почему-то оставили эти места. А Глеб наткнулся на сваи случайно, когда охотился с острогой на неповоротливую нерестящуюся рыбу. Здесь на сваях и устроил себе пристанище: соорудил помост из крепких жердин, сложил березовый остов, обложил остов толстыми связками листьев осоки, ложе укрыл теплыми волчьими шкурами. Рядом, на помосте же, сделал из камней и глины очаг. Зимой обогревал свой шалаш просто: вносил внутрь глиняный горшок с пылающими угольями. Угли тихо тлели, и тепла от них хватало до утра… Добираться до этого жилища было Глебу не трудно: летом приплывал он в челне — узкой лодке, выдолбленной из ствола дерева (греки, коих много было среди церковников, называли такие лодки моноксилами); когда озера сковывало льдом, Глеб приходил к шалашу звериными тропами, тщательно заметая за собой следы.
Кроме Глеба, только Аскольд знал сюда дорогу. Каждое новолуние, когда в небе только-только появлялся узенький серпик, Аскольд навещал сына — приносил ему соль, трут, кое-что из одежды, хлеб и, конечно же, новости. Иногда, если были важные новости, отец появлялся чаще.
И в эту ночь он должен был прийти.
Сидя в полной темноте, Глеб смотрел на серебряный серп в небе, на ясные звезды. Легкий ночной ветерок веял ему в лицо, тихо плескалась под помостом вода.
Но вот послышался легкий всплеск и над озером — в той стороне, откуда должен был приплыть отец. Глеб всматривался в темноту, но ничего не мог увидеть — далеко. Ждал крика ночной птицы. То был знак. Но крика не было.
Может, никто еще не плыл по озеру? Может, просто плескала рыба?.. Не производя ни шороха, Глеб положил себе на колени меч.
Вот плеск раздался ближе.
Глеб напряженно всматривался в темноту.
В неясном свете звезд и народившегося серпика увидел поднимавшуюся над водой призрачную фигуру — как будто по озеру шел человек в белых одеждах.
Условного крика все еще не было.
Глеб застыл в напряжении. Его, сидящего, сейчас можно было принять со стороны за камень.
Белая фигура уже была совсем близко. Глеб разглядел наконец: высокий, худощавый, плечистый старик стоял в челне, время от времени отталкивался от дна шестом.
Глеб вздохнул с облегчением:
— Это ты, отец?..
Однако ответа не последовало.
Глеб опять насторожился. И еще он был удивлен. Только что он ясно видел отца, и вдруг тот исчез, будто был призрак. Глеб огляделся и увидел старика чуть в стороне. Протер глаза. Старик неподвижно, будто вырубленный из дерева идол, стоял посреди озера.
— Отец, ты почему не отвечаешь?
Видение опять исчезло, чтобы немного времени спустя внезапно появиться возле самого помоста.
— Отец?.. — еще громче окликнул Глеб.
— Нет, я не отец, — донеслось с озера.
Это и правда не был голос Аскольда.
— А кто ты?
Призрак долго не отвечал. А потом сказал-таки:
— Но, может, и отец… Тебе и твоим братьям… И еще другим…
Глеб поднялся, под ним скрипнул настил.
— Отец! Ты решил меня напугать? Ничего не выйдет!.. И что за странные шутки!.. Я вижу тебя; ты стоишь в челне. Ты забыл дорогу? Так плыви же на мой голос…
Где-то далеко над озером каркнула ворона.
Глеб зябко повел плечами.
Неизвестный старец ответил:
— Нет больше твоего отца. Нет больше Аскольда.
— Как это нет? — опешил Глеб. — А ты кто?
— Я — легкий ветерок. Я — крик ворона. Я — свет звезд… У меня много имен.
Жутковато стало Глебу от этих слов. Но он переборол страх:
— Ты смеешься надо мной, старик. Скажи, что с моим отцом, с Аскольдом? Где он. Почему послал тебя?
— Никто не посылал меня, — глухо ответил голос. — Разве можно послать шелест листвы?
Тут почудилось Глебу, что слышит он в стороне шелест листвы. Но это, наверное, шелестела осока.
— Ты говоришь загадками! — крикнул раздраженно Глеб. — А на вопрос мой не отвечаешь. Скажи, что значат твои слова: нет больше Аскольда.
Ответом было молчание.
Глеб огляделся и никого не увидел поблизости. Ветерок перестал дуть, вода больше не плескалась. В зеркальной поверхности озера отражались звезды.
— Старик! Где ты? Почему не отвечаешь?..
— Я здесь, — голос прозвучал совсем рядом. — А на некоторые вопросы трудно ответить.
Глеб как ни крутил головой, не смог увидеть старца, хотя, казалось, только руку протяни — и дотронешься до него. Глеб крепко сжимал рукоять меча:
— Старик! Что ты хочешь сказать?
Ухнул филин в стороне. Оттуда ударил порыв холодного ветра. Оттуда же прозвучал и голос:
— Что хотел сказать, я сказал. Не жди, Воин, Аскольда! Отвязывай челн, иди домой. Как раз к тризне успеешь…
— Что ты говоришь, старец! Какая тризна? — досадовал, злился Глеб.
— У Мстислава спроси… У Святополка спроси… У Корнила спроси…
— Что мне они? Я у тебя спрашиваю… — крутил головой Глеб.
— Спроси… Спроси… Спроси… — гуляло над озерами эхо. — Отмсти… Отмсти… Отмсти…
— За кого?
— Воин… Воин… Воин… — множилось над берегами, над зарослями осоки.
После того как вдалеке провыл волк, эхо смолкло. Глеб отпустил рукоять меча, опять сел на помост. Задумался. Не нравилось ему явление этого старца — явно колдуна. Не нравились, пугали слова его. Говорил старец, да недосказывал. Загадки загадывал. Одно только было ясно Глебу: что-то случилось с отцом. И, кажется, виноваты были Мстислав, Святополк, Корнил…
Глеб ступил в челн, оттолкнулся шестом от помоста…
Когда Глеб причалил к берегу, уже чуть приметно алел восток.
В доме Аскольда, большом и добротном, за широким дубовым столом собрались сыновья: Фома, Кирилл, Андрей, Игорь, Афанасий, Борис, Никифор и Памфил. На столе были хлеб и вино. Хлеба — малая краюха. Рады были, что и та есть, — по христиански помянуть убиенных. Голод. Многим в селениях подвело животы, многие попухли… Братья намели по сусекам две горсти зерна, смололи; испекли хлебец. Дали детям по кусочку, дали женам. Сидели за столом, отщипывали по крошке, запивали вином. Говорили по очереди.
Фома говорил первым, по старшинству:
— Всех опросили. Никто ничего не видел. Даже те, кто были в поле! Даже те, что были дома и смотрели в окно!..
За ним Кирилл отщипнул крошку:
— Мстислав говорит, видел следы, ведущие к лесу.
— Где те следы? — спросили младшие братья.
— Дружина затоптала, — ответил Кирилл. — Бросились убийцу ловить. Думали взять по свежему следу… Не взяли! А след затоптали…
Фома повернулся к Кириллу:
— Что еще князь говорит?
— Не очень-то верю я князю! — злобно сверкнул глазами Кирилл. — Думаю, видел он убийцу. Думаю, покрывает его.
— Почему так думаешь? — вскинул голову младший брат — Памфил.
Кирилл не ответил, сделал глоток вина, поморщился, вытер губы рукавом.
— Почему? — спросил Фома.