Вот напасть! Прямо-таки дэв из маминых сказок детства!
Сталин проснулся в полдесятого и долго ругался, вспоминая уже подзабытые грузинские ругательства молодости.
Позвонил в Генштаб. На фронте ничего угрожающего за ночь не произошло. Он решил сегодня прием в Кремле тоже не вести. После таких снов совсем плохо может стать. И надо будет еще попробовать по рюмочке коньяка на сон грядущий принимать. Глядишь, эти советчики провалятся туда, куда им и положено, – в адские бездны.
И снова прилег, дав распоряжение Власику насчет коньяка.
Иосиф Виссарионович не догадывался, что спать ему мешали, и тем подрывали его трудоспособность, не эсэсовцы из «Аненербе», а писатели из будущего и фанаты их творчества. Причем они искренне хотели, чтобы война была выиграна раньше и с меньшими жертвами, чем это получилось. «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется»…
В десяти верстах от Кингисеппа, зевающий, я выбрался из-под елки и пошел делать утренние дела.
Где я и что сегодня за день, я еще ничего не знал. А было сегодня четырнадцатое июля. Вчера впервые применили «Катюшу», а сегодня немцы вышли на восточный берег Луги южнее меня, у Сабска и Ивановского. Это было километрах в двадцати от меня, только я этого не знал, а оттого не спешил и, пожевав остаток хлебушка, отпорол китайскую лейбу и малость подправил цвет штанов при помощи грязи. Так они не столь бросались в глаза.
Закончив дела, взял почти пустую флягу и пошел к дороге. Сделал несколько шагов, вспомнил и покрыл себя матом. А потом еще раз покрыл. Барахло с покойников я снял, а не почесался посмотреть, кто они такие! То есть я трупоед и мародер какой-то получаюсь, а не свой! Шакал и гиена прямо!
И так сколько людей так и навсегда остались помершими бог весть где и когда, а теперь и я к этому руку приложил. Среди моих знакомых были ребята, что копом занимались, кто нормально, а кто и по-черному. Они и рассказывали, что незахороненных убитых вокруг города еще полным-полно, а вот понять, как покойника звали, уже нельзя по большей части. Медальонов у всех нет; у тех, кто имел – заполнен не всякий, а из заполненных – часть уже испортилась. Хорошо, если на фляжке или ложке имя-фамилия выцарапаны. Некоторых так находят, и даже кто-то из родных у них живы могут быть. Не думал я, что таким шакалом окажусь. Одно меня извиняет, что вчера после многих радостей голова не своя была, не смикитил… Хорошо начинается жизнь в этом году, сначала мне свинью подсунули, а потом я сам постарался…
Через пару километров, когда я малость успокоился и уже крыть себя за долбоклюйство перестал, встретился мне наконец живой человек. И даже живая лошадь.
Навстречу мне выехала телега, запряженная худой конячкой. А на телеге сидел старый хрен, вроде деда Федора, только почище выглядящий. Дед Федор, когда от него жена ушла, сначала дырки в трениках проволокой закручивал, а потом ему пофиг стало все, и он не только дырок не замечать стал, но и то, что в штаны делал. Ну, вот этот дедок и выглядел, как дед Федор до ухода бабы Мани. Штаны зашиты, но морда протокольная. Так батяня выражался, а когда я спросил, что это значит, то он сказал, что раньше народ не так пофигистически жил и вел себя как люди. Потому и менты забирали только «синяков», когда те напьются и что-то сделают. А потом когда те вытрезвятся, то на них протокол составляли и штраф выписывали за пьянку и свинство по пьяному делу. Оттого и название пошло. Про нарков батяня говорил, что в его молодые годы про них не слышали даже. Как-то и не верится, что такое быть может.
К деду я вежливо обратился:
– День добрый, дедушка!
Потом добавил, как бабушка когда-то говорила незнакомым людям: «Спаси Христос!»
Дед вожжи бросил, скотина его стала, а сам он рот раскрыл и глядит на меня, как я бы глядел на НЛО посреди Литейного проспекта. Аж «бычок» изо рта вывалился. Потом собрался и выдавил:
– И тебе добрый день!
Наверное, ему тоже «белочка» померещилась, как мне вчера утром, только вместо «белочки» мужик с опухшей мордою и почти что без штанов. Не, наверное, черт, не «белочка».
– А где я сейчас, дедуля? Что рядом есть, деревня или город какой?
– Ямбург есть, совсем недалече.
Я вытаращил глаза. А где этот Ямбург? Дед понял, что я не врубаюсь, и забормотал, что так город при царе звали, это он сболтнул по привычке, а сейчас его Кингисеппом называют. Вот туда идти, и верст пять будет.
Я на автомате поблагодарил и дальше пошел мимо деда на телеге. Пошел и размышлял, хорошо ли это будет, в Кингисепп идти, не лучше ли его обойти стороной. Может, и лучше, но как? Если я правильно понял, то подхожу я к Кингисеппу со стороны Эстонии, то есть либо с запада, либо около того[2]. И если мне его обходить, то передо мною будет река Луга. А ее переплывать – не простая задача. Мосты – они, конечно, есть, но и сейчас на Луге не так много мостов, а в другом времени, тоже сейчас, их еще меньше, и бить ноги от моста к мосту тяжело, особенно без жратвы. Про НКВД я подумал, но чего-то вчера он меня больше пугал, чем сегодня. Вот что значит сидеть на измене. В Кингисеппе я был, когда в автомагазине работал, мы там что-то закупали. Диски, кажись. Ничего интересного в городе нету.
Прошел я еще с километр и услышал: «Стой!» Стал и головою верчу, откуда это. Из кювета слева поднялись два солдатика в зеленом и касках. Стволы на меня наставили.
– Кто такой?
– Свой!
– Предъяви документы!
– Нету их у меня!
– Тогда руки вверх – и не дергайся!
Ну что ж, поднял и стою. Фляжка вверху в руке болтается. Один солдатик зашел сзади и штык к спине приставил. Второй спереди подошел, карманы обхлопал и ножик выудил. А больше нечего там ловить, хлеб и жвачку я уже употребил. А по иголкам он не попал. А, их не двое, их больше – из другого кювета еще двое встали и на меня глядят, а чуть подальше – еще двое с пулеметом, те дорогой интересуются, я им пофиг.
Тот, кто мне по карманам хлопал, отбежал к тем двоим в другом кювете и с ними что-то обсуждает. А второй так и упирается мне в спину. Что-то там они перетерли, вернулся гонец и сказал: «Рыжов, веди его на пост на въезде, там сдашь и живыми ногами обратно!»
Вынул у меня из руки флягу, отдал солдатику, что за спиной стоит. Вот это правильно. Будь я потупее, но притом порезче, мог этой флягой по кумполу навернуть кого. Но мне это не надо.
– Руки опусти и иди по дороге! Побежишь – пристрелят!
Ага, это мне.
– Понял, иду и не бегаю!
Руки я опустил и пошел дальше по дороге. Солдатик перестал мне в спину упираться штыком, но шаги его сзади слышу.
– Эй, земеля, скажи, какое число сегодня!
– Не разговаривать с часовым!
– Да какой ты часовой? Ты что, склад охраняешь? Человек тебя просит сказать, какой день сегодня, потому что со счета в днях сбился. Тебя что, военную тайну спрашивают?
А сзади щелчок железа. Это, да тут серьезно, ну молчу теперь и дальше топаю.
Шагов двадцать прошли, совесть у солдатика включилась, и сказал он, что сегодня понедельник, четырнадцатое.
А что я помню про это число в 1941 году? А ничего. Пролетаем, как фанера над Парижем, и летим дальше. Так мы в молчании топали еще с часок. Железную дорогу пересекли и к городу подошли.
Через дорогу стоит заграждение из кольев и колючки, по бокам еще тоже проволока. И солдатиков побольше. А чуть в стороне такой интересный холмик виден с черной полоской в склоне. А это, наверное, амбразура.
К группе военного народа мы подошли, солдатик отрапортовал, что, дескать, товарищ лейтенант, с третьего поста задержанного доставили, он без документов и вообще какой-то странный. Лейтенант его обратно отослал, а меня спросил, кто я такой и откуда я. Я бодро ответил, кто я, добавил, что из Риги, от немцев сматываюсь. А документов у меня нет. А где – а кто их знает. Нас по дороге бомбили, я под взрыв попал, очнулся, а вокруг никого нет. Ни людей, ни вещей, ни документов.
Ну и пошел своими ногами. Шел и шел, пока не вышел к тому посту, с которого сюда привели. Лейтенант глянул на меня ехидновато и, наверное, что-то хотел сказать ядовитое про мой рассказ, но отчего-то не стал. А скомандовал:
– Сержант Михайлов! Задержанного – в комендатуру!
И теперь меня повели снова, только у солдатика винтовка не такая была, а немножко на «калашников» похожая, только сама подлиннее, а магазин покороче. Обошли мы эту загородку и пошли в сторону города. Кингисепп и в прошедшем времени выглядел не роскошно, сплошные халупы и сарайчики, только собор выделяется, да и тот облупленный.
Пока мы шли, я упорно думал, потому что мне сейчас более серьезный разговор предстоит, надо разное придумать, вроде улицы и прочего. Насчет улицы я много думал и не придумал ничего, кроме как названия Кривая. Про школу я решил сказать, что учиться я начал, но школу не закончил, так как денег дальше не было учиться. Думаю, что прокатит.
Про работу решил сказать, что сначала мы с батей строительными работами пробавлялись, потом меня на железнодорожную станцию грузчиком взяли (это и правда было, только меня быстро уволили, всего пару месяцев проработал). Во! Скажу, что меня уволили, а латыша-земляка на мое место взяли. Это со мной тоже было, только не на товарной, а в магазине автозапчастей, только земляк был не латыш, а дагестанец. А потом, для простоты объяснения, я на складе работал. В нем стройматериалами торговали, а при нужде и ремонт можно было сделать.
