и каменное выражение лица.
Шах и Мат, МакКензи!
Подстрелен, ранен, убит. Вот невыносимая бестия!
День 2. Покажи, как ненавидишь
«Затянись мной в последний раз,
Ткни меня мордой в стекло,
Дави меня, туши мою страсть —
Буду дымить назло…»
Второй день после бессонной ночи они провели в тёплых кроватях своих номеров, посетили беспечное Царство Морфея. И только к вечеру Мэри получает приглашение от Кита Мартина наведаться в уютную кофейню, где подают пышные и ароматные круассаны с солёной начинкой: авокадо, красной рыбой, салями.
Естественно да, да и ещё раз да!
В эту прогулку она узнала о Ките больше обычного: ему, оказывается, двадцать три, жил в Праге, перебрался в Мадрид и случаем очутился на отдыхе во Франции. На путешественника смахивает. Не женат, детей нет.
Возвращаясь с променада, пара заходит в главные двери отеля и неведомым образом натыкается на МакКензи, идущего на ужин в ресторан. Он и не удивляется, что эти двое опять ворковали друг с другом где-то на лавочке, под деревом с любовными плодами. Иначе как объяснить их взаимную тягу?
Сегодня Том мало об этом думал — работа, партнеры по бизнесу не отпускали до самых сумерек. И вот, наконец, можно разгрузить голову, вкусно поужинать и закурить сигаретку. Правда настроение чуть подпортила неоткуда явившаяся Гилберт, которая утром показала ему неприличный жест. Вспомнил. Мысленно осыпал ее проклятиями. Прошёл дальше.
Тошнота подступала к горлу от одного короткого взгляда на столик Гилберт и Мартина — МакКензи срочно закончил ужин и вылетел из ресторана по направлению излюбленной террасы. Там, обычно, народ собирался днём, а вечером, ближе к ночи, расходился, кто куда. Поэтому нежданные шаги за спиной проявили в сознании пару адекватных и логичных вопросов: «Кто? И зачем?»
— Поделись сигареткой, — Мэри поравнялась с МакКензи у стеклянных перил. Не смотрит на его лицо. Взгляд — на мерцающую башню.
И Том не колеблется — действительно чокнутая (в который раз убеждается), непонятная ему, чего ещё хуже, неуправляемая!
Какой вихрь гуляет в ее творческой голове? Понять-то хочется.
Или стремление обусловлено кратким всплеском общей недоступности, после которого все утихнет во мгновение?
— Рехнулась, да? — подначивает тот, затягивает в легкие дым, но из его рук вдруг невольно пропадает сигарета.
Довольная Гилберт, укравшая почти дотлевшую «палочку», отдаляется от МакКензи и плюхается на мягкую мебель, ставит одну ногу на диван. Разлеглась, как королева мира, право слово!
Одна затяжка. Выдох. Вторая. Выдох. И все это под пристальный взгляд Тома. Он медленно расхаживает к ней и останавливается, испытующе долбит в ее лбу дыру взором сверху вниз.
— Какого хрена ты заявилась?
Она изящно встаёт с места, кидает окурок на пол и неспешно тушит подошвой своих черненьких мюль, при этом глаза в глаза встречается с МакКензи. Бесстрашная, как ведьма. Манит, грех не признать.
— Поиздеваться решила, — она точь-в-точь с ленцой повторяет его брошенную вчера фразу, довольствуется тем, как Том злостно поджимает губы.
Замечают в глазах друг друга новую и неожиданную искру, норовящую вспыхнуть огоньком, племенем, пожаром.
А между ними ничтожное расстояние, которое ранее никогда не было добровольно сокращено. И да, теперь, когда Мэри ведёт в этой идиотской игре — кто кого первый уложит на лопатки — чувствует его запах, пробирающийся через ноздри в самые легкие, приятно оседая там на дне. Сладкий, морской, с флером табака и цитрусового виски. В упор не понимают, что происходит в эти секунды, почему их бессовестно тянет, почему они не пытаются сопротивляться непривычному и неестественному интересу.
— Не подходи к нему! — процеживает внятно, чтобы намертво вбить слова в ее сознание. Скрывает оскал, невольно съезжает взглядом на ее приоткрытые губы.
Черт.
Тончайшая грань.
Убирается, чтобы не видеть ее, не вдыхать аромат женских цветочных духов с тем же шлейфом курева. Слишком этот запах отвлекает сосредоточиться. Ее, дьявол, запах: жаркой похоти и страсти.
— Заткнись, МакКензи! Ты сам ничего не можешь сде…
Больше не получается ничего сказать — в одночасье развернувшись, Том на доли секунды сжимает ее подбородок, заставляет Мэри врезаться спиной в стекло террасы. Холод. Приятная боль. Лютый мороз за спиной — нет, не из-за погоды. Также мгновенно он одёргивает руку, но не отходит назад. Руки упираются в перила по обе стороны от Мэри. Чрезвычайно близко. Не понимает, что за бес в него вселился, какое помутнение взяло вверх.
Повторяется: глаза в глаза. Остро. Выжигает взглядом сетчатку. Со вспыхнувшей запретной страстью. Дышат, переплетают горячие дыхание, которые оседают на губах друг друга.
Хотят. Безумно хотят, но не могут. Прикрываются взаимной ненавистью, чтобы не выдать истинные одинаковые желания: «Да поцелуй ты меня прямо сейчас, покусай губы до крови. Подчини неприступную «стену». Вот поэтому мы хотим друг друга задушить. Сладкий запретный плод, растекающийся на губах приторным ярким соком!».
— Уходи! — все, что и может прохрипеть Мэри в таком положении.
МакКензи отлетает от неё на пару шагов назад, будто огорошенный ледяной водой, а через миг на террасе полностью растворяется его мускусный запах в небытие.
«Как мелкие подростки» — Мэри сдавливает голову руками, чтобы испарить эту навязчивую мысль.
Не подходи к нему.
Не подходи…
К нему…
Ноги сами несут ее прочь от этой террасы, где каждый дюйм пропитался их позором.
Нельзя, нельзя, нельзя.
Если они сейчас поднимут белый флаг — взорвется бомба, которая раскромсает их разгоряченные тела на мелкие крупинки. Это страсть, и она не всегда граничит с какими-либо чувствами. Стремление овладеть телами, попробовать на вкус, сорвать жгучий интерес. И все!
Самое верное решение — закрыться в номере на десять замков, но до него ж ещё надо каким-то путём дойти. Заметно избегают друг друга, чтоб, дай бог, не попасться на ищущие голодные в толпе глаза. От настойчивого стука в дверь потряхивает и врезается мысль: «Он? Не он?». Щелка в двери даёт рассмотреть Кита,
