Элеонора подошла к шкафу со встроенным зеркалом и, повернувшись боком, оценила критическим взглядом свою ладную фигуру. А хороша, чертовка! Ничего не скажешь. Вытащив из ридикюля, украшенного матовым жемчугом, губную помаду, она принялась подводить губы, возвращая им утраченную в любовных утехах неотразимость.
Повернувшись, спросила едва ли не с упреком:
– Ты почему на меня так смотришь?
– Просто подумалось… – ответил Большаков, вправляя рубашку в брюки и затягивая ремень.
– И что тебе подумалось?
– Просто подумал… зачем я тебе? Извини, но при таких данных, как у тебя, ты могла бы подобрать нечто более существенное.
– Считай это моим капризом, – шагнула она к нему навстречу. Но незримое расстояние между ними не сократилось, она по-прежнему оставалась экзотической птахой, по недоразумению угодившей в силки деревенского простака.
– Ты не из тех, кто идет на поводу у капризов.
– А не допускаешь того, что ты мне просто понравился? И потом, я вижу в тебе большие задатки…
– О чем ты?
– Ты честолюбив, не довольствуешься достигнутым. Уверена, что через несколько лет ты поднимешься очень высоко. И мне бы хотелось при этом быть с тобой рядом. – Василий натянуто улыбнулся. Попытался притянуть Элеонору к себе, но она вдруг отстранилась. – Давай оставим это до следующего раза, хорошо?.. Вот и договорились.
– Когда ты уходишь, у меня возникает чувство, что мы с тобой больше никогда не увидимся.
– Все зависит от того, как ты будешь себя вести, мой милый. – Кончиком пальца барышня коснулась его носа. – Я – женщина капризная, привыкла к роскоши и вряд ли соглашусь жить в убогости. Чтобы удержать такую женщину, как я, ее нужно все время баловать. Ты ведь работаешь в ЧК?
– Да.
– Ну, вот видишь… Ты ничего не принес на свидание своей любимой женщине. А ведь я могу обидеться. Кажется, ты что-то говорил о броши?
Интонации шелковистые, голос убаюкивающий, но за кажущейся мягкостью прятался сильный, совсем не женский характер, доставшийся ей в наследство от далеких пращуров.
Последние два месяца Большакова четырежды привлекали к обыскам. Всякий раз это были огромные квартиры, занимавшие два этажа, забитых роскошью. Комнаты были заставлены многочисленными антикварными статуэтками, которые вполне неплохо смотрелись бы даже в столичном музее. На стенах висели подлинники художников эпохи Возрождения, а хозяйки даже в домашней обстановке не снимали с себя бриллиантов. Это производило впечатление.
Первым, к кому они зашли, был хозяин мебельной фабрики – могучий мужчина с грубоватым голосом. Его фабрика размещалась в соседнем переулке, до которой он всегда, несмотря на близость, добирался на собственном автомобиле. Из его квартиры во время обыска было вынесено два ведра ювелирных изделий, лежавших на видных местах и подмигивающих вошедшим разноцветным блеском.
Увидев реквизированное добро, сложенное в тюки, ведра и наволочки, хозяин квартиры лишь едко хмыкнул. Казалось, что потеря в пару миллионов рублей золотом совершенно не испортила его радушного настроения. Когда Василий покидал квартиру после обыска, у него возникло ощущение, что комнаты не лишились своего первоначального блеска, а только смахнули с себя броскую позолоту. За участие в реквизиции ему перепала сапфировая брошь с каким-то замысловатым вензелем. Когда душа просила праздника, Большаков неизменно ее доставал и долго всматривался в огранку камней, щурясь на искрящийся свет.
Расставаться с этой броской вещью было жаль. Она приносила ему удачу, и все свои успехи, связанные со службой, он связывал именно с ней. Элеоноре следовало подарить нечто иное, куда более кричащее.
Следующий, к кому Василий Большаков заявился с обыском, был профессор права Императорского университета – устроившись на стуле, он с каменным лицом наблюдал за тем, как четверо уполномоченных, не щадя дубовый паркет, перетаскивали тяжелые книжные шкафы в поисках тайников.
Умело простучали стены и вскоре отыскали под подоконником небольшое углубление, где хранилось полсотни ювелирных изделий. Заготовленными ломиками энергично вскрыли полы – именно там, в небольшой нише, был обнаружен тайник с несколькими бриллиантовыми брошками.
Профессор лишь покачал головой, а потом, накинув на плечи плащ и натянув на самый лоб шляпу, ледяным тоном изрек:
– Вам не всегда будет так везти, господа… Уж поверьте мне! История знает немало примеров. – И, помахивая тросточкой, с выпрямленной спиной вышел за дверь.
После того памятного обыска Большакову перепала платиновая заколка с тремя небольшими сапфирами, которую он и намеревался подарить Элеоноре.
– Была… Но я тебе принесу что-нибудь другое. Гораздо лучше. Обещаю!
– Вот и договорились, – улыбнулась Элеонора. – Я барышня сговорчивая. Буду ждать.
Поцеловав Василия в лоб, она выпорхнула за порог.
Глава 3. Мы сворачиваем дело
Июль 1918 года
В последнее время заказы, собственно, как и покупка дорогих изделий, резко сократились. Лишь вчерашний день можно было считать наиболее удачным. Через полчаса после открытия магазина пришли двое солдат и купили сразу чемодан серебряных ложек, а ближе к обеду заявилась еще группа матросов и смела со склада мельхиоровые ложки, инкрустированные золотом. Фаберже, не привыкший удивляться за долгую торговую жизнь каким-то невероятным казусам, в этот раз не удержался от вопроса:
– С каких это пор армия и флот перешли на ложки от Фаберже?
Крепенький коренастый боцман, будто бы сотканный из корабельных канатов, строго посмотрел на Карла Густавовича, а потом произнес, четко выделяя каждое слово:
– С тех самых пор, как мы буржуев в море утопили.
Взгляд его был настолько суров, что Карл Густавович тотчас осознал – следом за буржуями подоспеет и его черед. Еще в этот день в магазин заглянули два молодых человека, щеголевато одетых. В их манере держаться и говорить было что-то уркаганское. Бегло осмотрев витрину, они купили по золотому портсигару и по зажигалке из нефрита. Пересчитывая деньги, Карл Густавович невольно поймал себя на мысли, что опасается увидеть на протянутых купюрах следы крови. Однако Бог миловал. Но, даже положив деньги в сейф, он не мог отделаться от ощущения, что принимает участие в каком-то ограблении. Нынешнее время вносило свои коррективы, и у Карла Густавовича появилось устойчивое мнение, что таких покупателей с каждым днем будет все больше. За полчаса до закрытия магазина подошел полный человек лет сорока в драповом пальто и в каракулевой тяжелой шапке. Его лицо показалось ювелиру знакомым, возможно, это один из его прежних многочисленных клиентов. В руке он держал большой кожаный черный портфель, поцарапанный, с затертой кожей, какой обычно носят чиновники средней руки. Вещь еще не настолько старая, чтобы избавляться от нее, но и выйти в приличное общество с ней стеснительно. Так что ювелирный магазин был весьма подходящим местом, куда с ним можно заявиться без экивоков. Озираясь, мужчина щелкнул замками портфеля и выложил на прилавок несколько объемных пачек денег.
– Мне, пожалуйста, что-нибудь ценное… на всю сумму! И не такое большое… Чтобы не бросалось в глаза, – произнес он, понизив голос, словно опасался, что их могут подслушать.
– Насколько небольшое? – спросил Карл Фаберже.
– Такое, чтобы можно было положить в карман, – ответил мужчина в каракулевой шапке. Достав белоснежный платок, он вытер проступившие на лбу капли пота.
– Кажется, я понимаю вас… – пересчитав деньги, сказал Фаберже. – Я бы рекомендовал вам пряжку-аграф, – показал он на золотое изделие, украшенное мелкими бриллиантами. – Еще платиновую брошь с изумрудами или серьги с бриллиантами и сапфирами. Во все времена они пользовались неизменным спросом. Полагаю, что потребность в них не исчезнет и через сто лет.
Какое-то время покупатель зачарованно взирал на искрящиеся камни, а потом заговорил:
– Хорошо, беру! Сто лет мне не надобно, это будет чересчур… Вот если бы лет сорок, – мечтательно протянул он и быстро принялся укладывать изделия на дно портфеля.
– Постойте! А коробочки? – запротестовал Фаберже.
– До них ли теперь, Карл Густавович? – отмахнулся покупатель. – Деньги хочу сохранить, завтра они ничего не будут стоить! Как вы думаете, если положить их в карман, можно будет пронести через границу?
– Это как вам повезет, батенька, – развел руками ювелир. – На границе нынче очень строго досматривают. Могут отобрать! Хотя одна моя знакомая в бандаже провезла все свои драгоценности. Право! Не будут же они хватать даму за живот!
Покупатель ушел удрученный, очень хотелось верить, что ему повезет.
Уже перед самым закрытием в магазин завернули два унтера в запыленных шинелях. Одному было крепко за тридцать. Худой и выглядевший черным из-за густой щетины, выступавшей на его скуластом лице. Другому было лет двадцать пять. Озороватого вида, дерзко взиравший по сторонам, с гладко выбритой физиономией. Осмотрев витрины с золотыми и серебряными изделиями, они остановились перед посудой. Некоторое время солдаты молчаливо рассматривали изделия, вглядывались в цены, затем тот, кто постарше, произнес:
