Вспомним, не об этом ли писал и сам Пушкин:
Пока не требует поэта
К священной жертве Аполлон,
В заботах суетного света
Он малодушно погружен;
Молчит его святая лира;
Душа вкушает хладный сон,
И меж детей ничтожных мира,
Быть может, всех ничтожней он.
Но лишь божественный глагол
До слуха чуткого коснется,
Душа поэта встрепенется,
Как пробудившийся орел.
Тоскует он в забавах мира,
Людской чуждается молвы,
К ногам народного кумира
Не клонит гордой головы;
Бежит он, дикий и суровый,
И звуков и смятенья полн...
Отдаваясь светским забавам, поэт остается поэтом, в нем совершается подспудная поэтическая работа, он бессознательно вбирает впечатления, образы, переживания, чтобы потом воплотить все это в стихи. Он черпает поэзию из собственной жизни, из своей радости и боли, из горечи и мучений. И он сам творит беспощадный суд над собственной жизнью и поступками, безжалостно бичует себя за те часы, когда "молчит святая лира", и потому-то он болезненно ощущает, что "меж детей ничтожных мира, быть может, всех ничтожней он".
Умение быть постоянно самым суровым критиком самого себя, своих поступков и своего творчества - черта, которая присуща всякому подлинному таланту, отсутствие которой не позволяет таланту развиться и созреть, эта черта была органически присуща Пушкину. Можно сказать, что благодаря ей Пушкин и сотворил из себя великого человека и великого поэта.
В самом деле, даже большой, незаурядный талант быстро вянет, если его не подгоняет, не толкает вперед внутреннее беспокойство постоянного поиска,-самоирония сомнения и отрицания, если он удовлетворяется первым достигнутым результатом, если он воспламеняется только минутным вдохновением и гнушается кропотливой, черновой работой по отделке, отшлифовке первоначального наброска, если, скажем больше, он не способен перечеркнуть сделанное и начать все снова, стремясь к высшему совершенству.
Неудовлетворенность, беспощадная самокритичность, способность увидеть недостатки, несовершенство сделанного там, где их не видят другие, ферменты роста гения Пушкина.
И потому-то его духовное созревание шло, как у царевича в "Сказке о царе Салтане": "не по дням, а по часам". В 15 лет он уже начал публиковаться в журналах и заслужил восторженное одобрение "метров" русской поэзии. В 20 лет - он известен всей читающей России. В 25 - это вполне зрелый талант и зрелый характер, автор "Евгения Онегина" и "Бориса Годунова". И Рылеев говорит о нем с восхищением и доброй завистью:
"Смотри, как шагает Пушкин! Мы пигмеи по сравнению с ним"6. И каждый следующий год - новый гигантский взлет к совершенству поэтическому, художественному и личностному - через труд, через поиск, творческое горение, через строгую взыскательность к себе, к своему творчеству.
Без постоянного труда "нет истинно великого", заметил как-то поэт.
Сохранившиеся черновые рукописи Пушкина дают представление о том, каким нелегким, иногда мучительным путем шел он в поисках единственно верного эпитета или образа, по нескольку раз перечеркивая, исправляя написанное. Его рукописи - сплошь испещрены помарками, новыми и новыми вариантами словосочетаний.
И вот, наконец, черновики отброшены в сторону, стихи переписаны набело, они легки, изящны, воздушны, грациозны, и кажется, что вылились сами собой, что нет ничего легче, чем написать такое, что они естественны, как первая весенняя травка, проклюнувшаяся сквозь прелые, прошлогодние листы. Ф. М. Достоевский по этому поводу писал своему брату: "Поверь, что легкое, изящное стихотворение Пушкина, в несколько строчек, потому и кажется написанным сразу, что оно слишком долго клеилось и перемарывалось у Пушкина"7.
Как уже говорилось, сам поэт не любил признаваться в своих усердных поэтических трудах, поддерживая в окружающих иллюзию, что он предается лени и праздности, а стихи пишутся по наитию, чуть ли не сами собой:
И пальцы просятся к перу, перо к бумаге, Минута - и стихи свободно потекут...
В нем вообще была заметна эта черта: маскировать, стыдясь и стесняясь, то, что называли "добродетелями", - трудолюбие, усердие, семейную привязанность, нежность к жене и детям. Все эти качества, которыми Пушкин был наделен сполна, он старался камуфлировать напускным цинизмом, гусарской бравадой. Он хотел казаться таким, как все, как та публика, которая, по его собственным словам, не ведает.
Что ум высокий можно скрыть
Безумной шалости под легким покрывалом.
В свое время В. В. Вересаев пытался обосновать версию о двух Пушкиных: один - как он предстает в своей поэзии - светлый, гармоничный и жизнерадостный; другой - в жизни - весь во власти необузданных страстей, с душой, исполненной хаоса, цинизма.
Конечно, Пушкин "не годится в герои нравоучительного романа", и, конечно же, "скучно исследовать личность и жизнь великого человека, стоя на коленях"8. Но видеть жизнь гения только в замочную скважину, радуясь и смакуя минутные слабости великого человека, это вовсе не значит подняться вровень с ним, а напротив, принизить его до обыденного, мизерного, ничтожного!
Сам Пушкин, словно предвидя такого рода биографов своих, писал Вяземскому: "Оставь любопытство толпе и будь заодно с гением... Толпа жадно читает исповеди, записки, etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал и мерзок - не так, как вы - иначе".
Гармоничность, пластичность, жизнерадостность своей поэзии Пушкин как бы извлекал из недр собственной души. Конечно, это натура сложная, противоречивая. Он так же, как впоследствии А. Н. Толстой или А. П. Чехов, вел с собой постоянную многолетнюю изнурительную борьбу за душевное самосовершенствование. Борьба эта, правда, молчаливая, о ней мы можем только догадываться по таким, например, пронзительным, исповедальническим строчкам:
Воспоминание безмолвно предо мной
Свой длинный развивает свиток;
И с отвращением читая жизнь мою,
Я трепещу и проклинаю,
И горько жалуюсь, и горько слезы лью,
Но строк печальных не смываю.
С пушкинским лаконизмом здесь сказано о том, чему Толстой посвятил многие страницы своих дневников.
Величие Пушкина как поэта - это величие его личности, которое вовсе не предполагает какой-то одномерности, канонизированности, идеальности, показной образцовости.
Современникам понять величие поэта не удавалось обычно. Многие в свете до самой его смерти почитали Пушкина за шалопая и бонвивана, наблюдая его на балах да за карточным столом и не догадываясь о невидимой для посторонних глаз напряженной духовной жизни. Обманывались даже самые проницательные и близкие Пушкину люди.
Так, в феврале 1833 года Гоголь писал своему приятелю: "Пушкина нигде не встретишь, как только на балах. Там он протранжирит всю жизнь свою, если только какой-нибудь случай, и более необходимость, не затащат его в деревню"9.
Несколько дней спустя П. А. Плетнев, друг и издатель поэта, человек, которому он больше, чем кому-либо, поверял о трудах своих, сообщал В. А. Жуковскому: "Вы теперь вправе презирать таких лентяев, как Пушкин, который ничего не делает, как только утром перебирает в гадком сундуке своем старые к себе письма, а вечером возит жену свою по балам, не столько для ее потехи, сколько для собственной"2.
Пушкин действительно в это время часто выезжает с женой на балы и приемы. В письме к Нащокину он жалуется: "Жизнь моя в Петербурге ни то ни се. Заботы о жизни мешают мне скучать. Но нет у меня досуга, вольной холостой жизни, необходимой для писателя. Кружусь в свете, жена моя в большой моде..."
В эти же самые дни и недели начала 1833 года Пушкин начинает повесть "Капитанская дочка", 6 февраля обрывает работу над "Дубровским", а через три дня обращается в правительственные учреждения с просьбой предоставить ему архивные документы о восстании Пугачева, сам занимается поисками материалов, находящихся в руках частных лиц. Получив два огромных фолианта документов, свыше тысячи страниц, Пушкин за полторы недели, с 25 февраля по 8 марта, тщательно изучил их, сделав в рабочих тетрадях множество выписок и конспектов, и уже через месяц, 25 марта, имеет черновую редакцию первой главы "Истории Пугачева".
Хорош "ленивец"! Да таким усердным работягой ни Гоголь, ни Жуковский, ни тем более Плетнев никогда не бывали!
Требовательный к своему собственному творчеству, Пушкин столь же требовательно и критично относился к произведениям других писателей, особенно друзей и близких. Его критика всегда строга и беспристрастна.
Он прямо и мужественно говорит все, что думает о произведениях друзей, не смягчая упреков, ежели они заслуженны, не боясь обидеть, зная, что на него не обидятся всерьез и надолго. Таковы, например, его отношения с Вяземским.
