В семь утра нам в камеру приносят завтрак. Каждая из нас получает небольшую миску овсяной каши и стакан молока.
Каша ощущается слизью на языке, но я заставляю себя проглотить ее, потому что мне нужны силы. Еще я слышала, что, если ты отказываешься кушать в «Крик», то пару дней тебя будут морить голодом.
После завтрака, женщина-охранник по имени Филис приходит сообщить мне, что мне звонят. Когда она выпускает меня, я надеюсь, что звонит Престон. И это, действительно, он.
― Моя секретарь сказала мне, что вчера ты звонила, ― говорит он.
Его голос не выдает никакой информации. Очевидно, что он все еще зол на меня.
Я киваю, забыв, что он меня не видит.
― Я хотела извиниться за те вещи, что сказала тебе в зале суда.
Прошлой ночью, я пришла к заключению, что я не могу позволить себе потерять его. Если я хочу подать апелляцию, мне понадобится адвокат, а у меня нет денег, чтобы позволить себе хорошего адвоката. Престон предоставляет мне свои услуги бесплатно.
― Но почему ты станешь доверять мне? Ты обвинила меня в том, что я злодей.
― Я была зла и разочарована. Уверена, что ты понимаешь, ― ненадолго закрываю глаза и сжимаю телефон в руке. ― Я знаю, что ты усердно трудился над моим делом. Хоть я не получила желаемого, благодарна за все, что ты сделал для меня. Надеюсь, что ты поможешь мне выбраться из этого места. Я невиновна, Престон.
Когда мы впервые познакомились, он настоял, чтобы я называла его по фамилии.
Тишина, которая далее повисает, такая густая, что я могу практически ощущать ее кожей. Его голос становится тише и глубже.
― Я думал, что могу для тебя сделать, но правда в том, Дженна, что доказательства против тебя слишком сильные.
― О чем ты? ― спрашиваю я надломленным шепотом. ― Я не могу... Ты же не ждешь, что я просто сдамся. Я невиновна. Я этого не делала. Ты должен поверить мне.
Кто-то должен поверить мне.
Он не отвечает.
― Прости, ― говорит он. ― Хотел бы я еще что-то для тебя сделать.
― По крайней мере, попытайся еще раз. Последний раз, ― слезы текут у меня из глаз. ― Я не убивала своего жениха. Меня подставили.
― Знаешь что? ― он вздыхает. ― Дай мне все обмозговать. Я позвоню тебе через пару дней.
― Спасибо.
Думаю, что это все, о чем я могу просить его. Он ничего мне не должен.
Я вешаю трубку, новый прилив решительности дает мне силы надеяться. Я должна что-то сделать. Ни за что не позволю Трэвису победить. Дело не только в том, что моя жизнь в опасности. Трэвис не может продолжать убивать женщин ради забавы. Я должна верить, что смогу выбраться отсюда, дабы он понес наказание за свои преступления.
Вернувшись в камеру, я сворачиваюсь на матрасе и засовываю руку под подушку. Затем сажусь. Что-то коснулось моих пальцев, клочок бумаги, засунутый под подушку. На нем написано четыре слова, слова, которые меняют все.
«Тут тебе и место».
Я оглядываюсь в пустой камере. Мои сокамерницы ушли на работу. Мне сказали, что я начну приступлю завтра.
Хотела бы я, чтобы они были здесь, чтобы я могла спросить их, кто положил этот клочок бумаги мне под подушку.
Когда мои пальцы смыкаются на записке, я начинаю ощущать тяжесть в желудке, горькая желчь подкатывает к моему горлу.
Записка может быть от кого угодно, но все во мне подсказывает, что записка от моего личного ночного кошмара. Она от Трэвиса. Я не могу это доказать, но ощущаю это каждой клеткой.
Я в тюрьме, но все еще далеко не кончено. Трэвис не удовлетворен, что меня просто закрыли. Он решительно настроен полностью меня раздавить. Но я не понимаю. Если он засунул меня в тюрьму, чего он еще от меня хочет? Ублюдок уже настроил всех против меня и выставил лгуньей и убийцей. Наверное, только время покажет, что он для меня приготовил.
С дикими глазами, я встаю с матраса и меряю шагами небольшое пространство, обнимаю свое дрожащее тело руками. Затем слышу стук ботинок за дверью и возвращаю самообладание. Я не могу показывать здесь страх. Я должна быть сильной.
У меня сжимается сердце при звуке отпираемой тюремной камеры. Я сглатываю желчь и опускаюсь обратно на матрас, чтобы спрятать записку.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Козлиная бородка открывает дверь. Как и вчера, он смотрит на меня, его глаза-бусинки сверлят меня, словно он видит мои мысли.
Я задерживаю дыхание и жду, когда он скажет что-нибудь, что-нибудь сделает. Вместо этого, на его лице расплывается усмешка, открывает далеко не белые зубы.
Он снова запирает дверь, не сказав и слова. Но ему и не надо говорить. Он нагнал на меня такого страха, что я сгибаюсь пополам и набрасываюсь на двух тараканов, которые пытаются заползти на меня.
Как мне пережить хоть еще один день в тюрьме?
Может быть, я совершила ошибку, попросив Престона снова стать моим адвокатом. Я снова никому не доверяю. Но я могу доверять себе. Я знаю правду. Мне каким-то образом нужно найти доказательства, разобраться во всем самой прежде, чем я обращусь за юридической помощью.
Когда мое сердце успокаивается, я принимаю решение, что снова позвоню Престону и скажу ему, что больше не нуждаюсь в его помощи. В данный момент я не могу рисковать.
Как только я, как могла, оттерла свою рвоту, достаю один из двух своих блокнотов и ручку. Слово за словом, я записываю события дня, когда умер Уинстон, во всех деталях. Каждое действие, каждый звук, каждое ощущение. Даже цвет ванной комнаты миссис Реймонд, когда копы пришли арестовать меня. Не знаю, смогу ли когда-либо доказать свою невиновность, но я не собираюсь сдаваться без боя.
Глава 6
Я смотрю на завтрак, но не могу заставить себя съесть его. Все, что я ем, все равно не имеет вкуса, словно мой язык онемел от шока из-за того, что со мной произошло.
Мои сокамерницы сидят на своих койках и работают ложками, но я продолжаю в оцепенении стоять с тарелкой в руках посреди камеры. Мое тело здесь, а разум далеко.
Я поднимаю с тарелки кусочек тоста, и по моей спине вдруг пробегает холодок.
Мой желудок наполняется страхом, пальцы слабеют, и тарелка летит на пол.
― Не смей разбазаривать здесь еду, ― говорит Арлин.
Она вскакивает со своей койки, чтобы поднять с грязного пола тост и будто не замечает записку, которая лежит от него всего в паре сантиметров. Латиша же подходит за вареным яйцом. Они могут забирать все. Мне все равно. Мой разум слишком занят, чтобы думать о еде.
Я опускаюсь на свой матрас и дрожащими пальцами тянусь за запиской. Еще одной запиской. Сворачиваюсь в клубок и отворачиваюсь от других, чтобы они не задавали вопросов, затем открываю ее и читаю. С каждым словом холодные пальцы ужаса сжимаются на моем горле.
«Я надеюсь, что ты чувствуешь себя как дома. Скоро увидимся. ХОХО»
Теперь очевидно, что Трэвис мучает меня. Мне не нужно видеть его, чтобы знать, что он здесь, где-то в этой тюрьме, наблюдает за мной, дразнит. Он еще со мной не закончил.
Или, может, ублюдок вообще не здесь, но кто-то делает всю грязную работу за него. Но кто? Я сжимаю записку в пальцах, сминаю ее. Попытки понять, кто на него работает, сводят меня с ума.
Пока у меня разрывается сердце, мои сокамерницы продолжают вести себя так, будто все совершенно нормально. Джуди делает приседания, а Латиша с Арлин говорят о новом сексуальном охраннике, которого они вчера видели.
Я засовываю записку под подушку и зажимаю уши руками, чтобы ничего не слышать. Их болтовня мешает мне думать, что и без того тяжело дается, когда меня душит облако страха. Я понимаю, насколько беззащитна, и на мои глаза наворачиваются слезы. В последнее время много плачу, но стараюсь этого не показывать.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
За нашими тарелками приходит сам Козлиная бородка.
― Чья это тарелка? ― рявкает он, показывая на месиво на полу с остатками еды.
Его взгляд блуждает от одной заключенной к другой, пока он, наконец, не догадывается: я единственная без тарелки.
― Тратишь еду, даже крошку, и будешь наказана, ― говорит он, испепеляя меня взглядом.
