Я уже дал описание одного из первых боев, в котором мне пришлось участвовать. Оценивая высокие боевые качества финской армии, я категорически не согласен с публикациями 90-х годов, когда некоторые военные историки и журналисты с плохо скрытым злорадством пытались показать, что Красная армия воевать не умела. Мол, наши командиры, запуганные сталинскими репрессиями, проявляли беспомощность, страх перед вышестоящим начальством, а полками и бригадами командовали вчерашние лейтенанты, не имевшие ни опыта, ни нормальной подготовки.
Это было не так, хотя какая-то часть истины в подобных утверждениях имеется. Но, вспоминая Зимнюю войну 1939–1940 годов, могу уверенно сказать, что воевали мы не так и плохо.
Главной ошибкой считаю, что наше командование не учло специфики будущей войны. Откуда взялось ложное убеждение, что финские солдаты побегут после первых залпов нашей артиллерии? Что они не желают воевать за свое «буржуазное» правительство и с нетерпением ждут прихода Советской власти?
Главнокомандующий финской армии Карл Маннергейм, опытный военачальник, трезво оценивающий ситуацию, хорошо понимал, что даже самая мощная оборонительная линия не спасет его страну. Любая крепость рано или поздно будет разрушена и взята врагом.
Маннергейм создал мощную оборонительную линию, названную его именем, шириной 130 километров и глубиной 90 километров. Но главную надежду он возлагал на своих солдат, офицеров, а также простых ополченцев. Моральный дух защитников страны был высок, они были твердо намерены сражаться, несмотря на явное превосходство Красной армии.
Компенсируя недостаток тяжелого вооружения, маршал Маннергейм сделал свою армию маневренной, способной наносить быстрые удары с тыла и флангов. Многочисленные лыжные батальоны, роты, просто отряды, хорошо знающие местность, воевали налегке, были хорошо вооружены и способны преодолевать десятки километров за считаные часы.
Я отвлекусь от общих фраз и расскажу лишь несколько эпизодов.
Наш батальон продвигался по зимней дороге. Впереди, как положено, шла разведка. Уставшие от долгого перехода роты растянулись километра на полтора.
Валенки – хорошая теплая обувь для зимы. Но если кому приходилось шагать в них долго, да еще и с оружием и грузом на плечах, тот знает, как утомляет эта ходьба. Кажется, что ноги отваливаются, и с нетерпением ждешь привала.
А груз я вам перечислю. Винтовка, 100–150 патронов, две-три гранаты, саперная лопатка, фляжка с водой, котелок, запасное белье, индивидуальный санитарный пакет и что-нибудь, навьюченное старшиной, из ротного имущества (коробка с пулеметной лентой, кусок брезента, кирка и т. д.) – повозок, как всегда, не хватало.
Время перевалило за полдень, люди устали, стихли разговоры. Кто-то поскользнулся на обледеневшей дороге, загремел котелок, винтовка упала в снег. Молодому бойцу помогли подняться, а старшина приказал:
– Прочистить ствол не забудь.
– Ладно…
– Не ладно, а сейчас же. Иначе первым же выстрелом разорвет.
Первого выстрела долго ждать не пришлось. Из овражка, метрах в ста пятидесяти от дороги, ударили сразу 5–6 автоматов и захлопали винтовки. Одновременно поднялась стрельба в голове колонны.
– Ложись! – крикнул наш ротный Григорий Чередник.
Обстрел батальона на марше всегда является неожиданностью, хотя за эти дни мы уже изучили повадки финских диверсионных отрядов. Внезапного удара можно ждать в любом месте.
Судя по всему, нас обстреливала группа численностью 15–20 человек. Что происходило впереди, мы не знали. Большинство красноармейцев залегли после первых же выстрелов. Щелкали затворы винтовок, сержант Антюфеев разворачивал свой «максим».
Спустя считаные минуты колонна огрызнулась ответным огнем. В нашей восьмой роте имелись два «максима» и несколько ручных пулеметов Дегтярева. «Максимы», ровесники Первой мировой войны, не считались тогда устаревшим оружием. Они имели хорошую прицельность, и финны предпочитали сразу уходить из-под их плотного огня.
Цепочка лыжников быстро скользила по заранее определенному маршруту, прячась за деревья и кустарник. Когда группа исчезла, оставив убитого лыжника, санитары доложили Череднику, что в роте погибли трое красноармейцев, несколько человек были ранены.
Самые большие потери понесла седьмая рота, идущая впереди. Их обстреляли из миномета. Кроме того, финны перегородили дорогу и обочины противопехотными минами, на которых подорвались двое бойцов и лейтенант, командир взвода.
Но и финские диверсанты угодили под пулеметный огонь. Попытались вынести своих убитых и раненых, образовалась толкучка. Командир седьмой роты и отделение разведчиков воспользовались суматохой, открыли прицельный огонь и уничтожили семь-восемь финских солдат во главе с офицером.
На сани спешно грузили раненых, их набралось более двадцати человек, и отправили под охраной в санчасть. Вскоре появился командир полка Павел Петрович Усольцев. Соскочив с коня, постоял возле погибших бойцов (их было одиннадцать).
– Теряем людей, – хриплым простуженным голосом проговорил он. – И не в наступлении, а на марше. Твоя вина, Ягупов.
Наш комбат молча стоял навытяжку.
– Ну, докладывай, как финны вам бока намяли.
Капитан, запинаясь, доложил о внезапном нападении.
– Внезапное, – с невеселой усмешкой проговорил Усольцев. – Внезапно только муж с командировки возвращается. А все остальное можно предусмотреть заранее. Почему именно на ваш третий батальон напали, а не на второй?
– Потому что мы последними шли, – угрюмо отозвался капитан. – Легче ударить и отойти. Но и мы отпор дали, девять «шуцкоровцев» положили.
– И своих бойцов больше тридцати потеряли.
– Война без жертв не бывает…
Временами мне казалось, что полковник Усольцев относился к командиру нашего третьего батальона предвзято. Хотя хорошо понимал, что мое мнение, молодого взводного лейтенанта, всего полгода назад закончившего училище, никто всерьез не примет.
А командир полка тем временем отрывисто перечислял ошибки, допущенные комбатом Борисом Ягуповым. Батальон отстал от других подразделений, растянулся на полтора километра, а это значит, ослабил свою боеспособность.
– По дороге плелись три роты, почти не связанные между собой, – не повышая тона, говорил полковник. – Пару часов назад помощник начальника штаба вам делал замечание, но вы мер не приняли. Наблюдение за флангами велось из рук вон безобразно. Отделение разведки сбилось в кучу и было наполовину уничтожено в первые же минуты боя. А надо ли было собирать их всех вместе? Часть разведчиков следовало рассредоточить на флангах, тогда мы бы избежали внезапного удара с двух сторон.
Ничего не скажешь, полковник Усольцев был прав. Теперь я видел наш батальон другими глазами. Молодой комбат Борис Ягупов, быстро продвигавшийся по служебной лестнице, нас, взводных, замечал, лишь когда мы допускали промахи.
За те месяцы, что он командовал батальоном, он ни разу «не опускался» до простого разговора со мной, как и с остальными взводными лейтенантами. Сейчас я невольно испытывал чувство удовлетворения, что высокомерный комбат получил заслуженную оценку. Нехорошее это чувство (что-то вроде злорадства), но я даже ожидал, что Ягупова снимут с батальона.
Однако комбат был оставлен на своей прежней должности. Уезжая, полковник даже приободрил Ягупова:
– Смотри веселее, капитан. За одного битого двух небитых дают. Не простая здесь обстановка, будь начеку и строже взыскивай со своих командиров.
С настоящими трудностями мы столкнулись, когда подступили к линии Маннергейма. Эти укрепления, практически перегораживающие весь Карельский перешеек, упирались своими флангами в Финский залив и Ладожское озеро. Строительство линии началось почти сразу же после обретения Финляндией независимости в 1918 году и продолжалось с перерывами до 1939 года. Десятки больших и малых дотов маскировались среди лесного массива, каменных уступов, огромных валунов. Каменистые гряды тянулись в разных направлениях, их пересекали речки. На перешейке было много озер.
Наряду с небольшими дотами постройки двадцатых годов позже были возведены более мощные доты. Все они отличались большой толщиной железобетонных стен (до 2 метров) и горизонтальных перекрытий.
Что представляла собой линия Маннергейма, можно судить по трехкилометровому участку между озером Сумма-Ярви и незамерзающим болотом Мунасуо.
На левом фланге возвышался мощный дот длиной 60 метров и шириной 12 метров. Вооружение гарнизона составляло три пушки и более десятка пулеметов. Полутораметровый бетонный потолок был усилен каменной насыпью в два человеческих роста. Помещение для гарнизона, склады боеприпасов и продовольствия располагались на десятиметровой глубине.
В километре от этого дота находилось второе укрепление с лобовой бронированной стеной толщиной полметра. На этом трехкилометровом участке находились еще два таких же мощных дота, а между ними 13 дзотов.
