Необходимый инструмент армия в Крыму получила, когда из Одессы в Севастополь вышел обоз из 12 подвод с 4264 лопатами (и без единственной кирки!). К тому времени сражение при Альме было безнадежно и бездарно проиграно и вопрос уже стоял о судьбе Севастополя.
Тупиковая ситуация с инструментом привела к тому, что должным образом оборудовать местность в инженерном отношении на Альминском рубеже не удалось. Хотя не все были настолько близорукими. Настырный Тотлебен наседал на Меншикова, объясняя главнокомандующему, что от лопат, кирок и ломов зависит безопасность и Севастополя, и Крыма. Но всё было бесполезно. Князь полагался на свое знание и понимание ситуации. В самом же Севастополе хоть и работали без устали над фортификационными сооружениями, надеялись, что Меншиков управится и без их помощи.{42}
По каким-то одним им известным причинам многие исследователи упорно не хотят комментировать ситуацию с шанцевым инструментом, хотя участники обороны говорят о ней едва ли не хором. Выгнать людей на работы несложно, но вот обеспечить должным числом инструментов — увы…
Единственное, что действительно можно было сделать, но не было сделано князем, это приспособление местных предметов к обороне. То есть:
1. Не были расчищены сады на северном берегу Альмы.
2. Не были уничтожены все деревни, особенно каменные строения (насколько можно сделать выводы — деревянные всё-таки сожгли казаки).{43}
3. Не были заранее разрушены ограды, в первую очередь каменные.{44}
Но так уж важно было это? Как показал ход развития событий, ни один из перечисленных пунктов не оказал рокового влияния на исход сражения, а часто, наоборот, оказывался на руку русским. Те же самые «нерасчищенные» сады и ограды были заняты русскими стрелками, столь упорно засевшими в них, что англичанам и французам самим приходилось с немалым трудом их оттуда «выкорчевывать». Герен, например, говорит, что эти самые сады и строения создали очень большие проблемы для наступающей французской пехоты.{45}
Прочные глинобитные дома, как мы уже знаем, успешно выполнили роль очагов густого дыма.
Устройство окопов, может быть, и было желательным, но необязательным. Помимо множества положительных свойств, у них есть одно не самое лучшее — они приковывают к себе войска, затрудняя использование ими маневра.
Часть проблемы в имевшей место недооценке Меншиковым неприятеля, считавшим союзников не таким уж и опасным противником. Князь даже назвал однажды британцев пренебрежительно «моряками, одетыми в военную форму». Естественно, это передавалось подчиненным и шло от них к нижним чинам. Потому в отношении инженерного укрепления позиции русское командование действовало в полном соответствии с бытовавшей точкой зрения, согласно которой «…в некоторых случаях фортификация играет даже отрицательную роль, так как якобы «привязывает войска к земле» и снижает их наступательный порыв…».{46}
Применительно к минимуму выполненных инженерных работ русские поступили наиболее, по их мнению, рационально, укрепив позиции артиллерии в районе Курганной высоты, одной из определяющей устойчивость всей оборонительной линии, и выставив две батареи на пути наиболее удобного места для атаки союзников в центре. В принципе, это вполне соответствует теории удержания района обороны, выдвинутой Э. Тотлебеном, считавшим, что «упорное сопротивление укрепленной позиции зависит от удержания главных ее пунктов…».{47}
МИФ ВТОРОЙ: О БЕЗДЕЯТЕЛЬНОСТИ ВОЙСК
Но если мы признаем, что по объективным причинам не был выполнен необходимый объем инженерных работ, это не значит, что русская армия перед сражением вообще ничего не делала, наслаждаясь морским бризом и с фатальной обреченностью ожидая грядущего боя.
Боюсь оказаться одиноким, но смею утверждать, что не имеет ничего общего с истиной утверждение о бездеятельности войск и самого князя Меншикова в преддверии сражения. На деле главнокомандующий периодически проводил с войсками маневры «…то на южной, то на северной сторонах Севастополя».{48}
В полках и батальонах шло активное обучение действиям в рассыпном строю, о котором, как выяснилось, мало кто из командиров имел полное представление: «…многие полки его совсем не знали и впервые стали обучаться ему во время стояния на Альминской позиции».{49} Вот, кстати, еще один повод утверждать, что проблем у главнокомандующего и кроме выполнения инженерных работ хватало. В немногое оставшееся время нужно было успеть научить войска и генералов, ими управлявших, элементарному. Прежде всего тому, чему меньше всего уделялось в мирное время — умению воевать. Задача оказалась трудной, слишком уж затянулась «эпоха плац-парадов». Если солдат оказался сравнительно легко обучаем, то с начальниками были проблемы серьезнее.
В своем дневнике князь Меншиков записал 24 августа 1854 г.: «…Производили маневры. Увы, какие генералы и штаб-офицеры! Ни малейшего не замечаю понятия о военных действиях, о расположении войск на местности, об употреблении стрелков и артиллерии. Не дай Бог настоящего дела в поле!».{50}
Прав князь! С командным материалом, имевшимся в его распоряжении, трудно было ожидать победы. Для примера: в 1829 г. на Дунае А.Н. Михайловский-Данилевский у Рущука, увидев, как офицеры расставляли стрелковую цепь, с горечью констатировал: «…Я бы не поверил, если бы сам не видел, до какой степени наши офицеры несведущи в сем деле; офицер, который в этот день располагал цепь, поступал не только вопреки военным правилам, но даже вопреки здравому рассудку».{51}
Еще более безосновательно утверждение, что штаб русского главнокомандующего не провел ни одной рекогносцировки с командирами по изучению местности, используя для этого имевшийся резерв времени. На деле местность была тщательно изучена князем, хотя многие современные исследователи безосновательно ставят ему в укор полное ее незнание. Комментировать нет смысла. Рекогносцировки Меншикова и чинов его, пусть даже импровизированного штаба проходили едва ли не каждый день, охватывая большую территорию.
«…Князь не ограничивался исключительно окрестностями Севастополя; он объезжал берега и долины рек: Бельбека, Качи, Черной и, наконец, Альмы».{52}
Рекогносцировки не прекращались до последнего дня. Одну из последних провели буквально накануне сражения. Командир Волынского пехотного полка генерал-майор А.П. Хрущёв вспоминает, что 6 сентября 1854 г. осматривал местность с главнокомандующим. На этот раз не только в районе собственной позиции, но и перед ней.
«Сегодня я как дежурный по войскам был утром у князя, и он пригласил меня на рекогносцировку. Мы ездили верст за 8 вперед и видели ясно неприятельский лагерь. Перед вечером я также ездил с князем по занимаемой нами позиции».{53}
Другое дело, что будучи в прекрасном настроении,{54} Меншиков не довел результаты этих поездок и свой замысел до нижестоящих командиров. Возможно сказалась не самая лучшая деталь характера князя, о которой упоминают В.И. Васильчиков и не только он: полнейшее безотчетное недоверие ко всем окружающим его личностям. «В каждом из своих подчиненных он видел недоброжелателя, подкапывающегося под его авторитет…».{55}
В результате полковые начальники не знали толком своих задач, соответственно, не зная сами, не могли объяснить это своим офицерам. С другой стороны, видя, каковы «начальники», князь, в душе их презирая, посчитал ненужным говорить о своих замыслах — всё равно не поймут, а если поймут, то всё равно перепутают. Так уж лучше пусть действуют вслепую.
Да и сами частные начальники в отличие от князя не всегда утруждали себя утомительными поездками, предпочитая перепоручить их своим адъютантам. Хотя для разведки высылались подразделения от полков, но действия их носили эпизодический характер. Направление рекогносцировок свидетельствует, что А.С. Меншиков старался держать под контролем ситуацию на наиболее волнующем его левом фланге.{56}
Как показал ход боя, даже некоторые полковые командиры совершенно не ориентировались на местности, а Московскому пехотному полку пришлось изучать ее непосредственно в сражении. Неудивительно, но ни в одном источнике вы не найдете хоть чьих-то воспоминаний о том, как главнокомандующий ставил задачу. Чаще всего это выглядело так: полк (батальон) привели на место, сказали «стоять здесь, смотреть туда» и оставляли командира в раздумьях и полном неведении. В результате «…в армии перед боем царствовал полный беспорядок, и ни войска, ни ближайшие их начальники, даже до такой крупной инстанции, как командующий корпусом не знали даже цели предстоящего боя. Ими не было выяснено, принимался ли бой для окончательного задержания противника, или желали дать только более или менее чувствительный отпор, с тем чтобы, не упорствуя в удержании за собой этой позиции, отступить своевременно на ближайшую, из позади лежащую, для дальнейшего замедления наступления союзников. Подобная обстановка исключала возможность сознательных действий, а следовательно, не могла усилить в войсках хладнокровие и уверенность в себе».{57}
