Все присутствующие оценивают физиономию вошедшего, но каждый по-своему: Игнатов с изумлением, Гурьев, как кошка, что знает, чьё мясо съела, Бобрищев, сдерживая улыбку.
Воевода – Нет, ты погляди, каторжник, как ты парню-то физиономию разукрасил. Мне ж его в канцелярии держать стыдно. Ведь что люди скажут?.. (Помолчав.) Значит, так… Вашу любовь друг к дружке я знаю… но оно и к лучшему – сговору не сделаете промеж себя. (Приступает к делу.) К нам ревизия из Питербурху прибыла по винному и соляному откупу. Я тут с их высокоблагородием поговорил уже… и они обещали людей наших не пугать. Только и нам нехорошо перед добрыми людьми оставаться в долгу. Как считаешь, каторжник?
Григорий – Не гоже, точно.
Воевода – Ну а коли «не гоже», тогда так. Как только смеркнется, этот каторжник ведёт тебя, Яша, по всем тайным шинкарям, где он деньги пропивал. Объясняет лиходеям, что ежели они не хотят в Сибирь прогуляться – пусть раскошеливаются. Ему, Яша, одному могут и не поверить, а ты – моим представителем будешь, оно и поверят. Списков, Яша, никаких не писать, но запомнить, кто сколько дал. Кто не даст, долго не уговаривайте, но запоминайте… и считай его уже каторжником. Думаю, однако, тупых не будет. Дальше. Ты, Яшка, идёшь к этому антихристу… он достаёт из своего сундука рублей эдак…ну, да, спроси у Бога, сколько целые рёбра стоят. Деньги, само собой, отдаёшь Якову, а ты, Яша, запишешь не рубли его, а батоги. Батоги, мол, Гурьев Григорий получил сполна. Расписки за деньги, Яша, не давать никому. Дальше. Яков с деньгами ко мне домой. Смотри, Гришка, ежель с ним что случиться… ты меня знаешь – сгною! Дальше. Дома, Григорий, лезешь на печь и орёшь три дня, что есть мочи, мол, рёбра тебе батогами перешибли. Понял?
Григорий – (Улыбаясь.) Понял. Колодки бы вот только… снять бы…
Воевода – Яша, скажи Пантелеймону, пусть и правда снимут ошейник с этого… Всё. Валяйте.
Пристраиваясь друг к другу, Яков и Григорий выходят.
Игнатов – Глядя на вас, я начинаю верить, что в Ярославле могут быть талантливые актёры… А я уж думал, вы совсем без батагов живёте.
Воевода – Нет, без батагов нельзя, ваше высокоблагородие. На крепких батогах только и держимся, без них пока, что и не жить.
Занавес
Картина 3
Гремит танцевальная музыка. Это очередной дворцовый маскарад, так любимые Её Императорским Величеством Елисавет Петровной. Мы в небольшом салоне или на уютной веранде. «Петровна», зная, что её фигура очень хорошо смотрится в обтягивающей мужской военной форме, в какой уже раз рекомендовала: «мужчинам быть в женском, женщинам в мужском». До стопроцентного гротеска это переодевание доводить не стоит, но и отказываться напрочь тоже не стоит – так ведь было… Костюмы могут быть и нейтральные – грибочки, цветочки, зверюшки…При невероятном грохоте музыки, гости этого уголка, уставшие, но не смеющие покинуть «веселье царское», дабы не навлечь на себя гнев государыни, устроились в креслах и крепко спят. Посапывания не слыхать только благодаря «перебору» музыкантов. Спят и двое игроков в карты, лёжа на столе. Двое ещё держатся, продолжая игру. Музыка стихла.
Игрок 1 – Светает… скоро и по домам можно будет…
Приближается большая группа участников маскарада. Впереди Елисавета, в любимом матросском костюме. Голоса пробуждают спящих. Проснувшиеся расталкивают не проснувшегося соседа или соседку. В группе вошедших скрипач и флейтист.
Елисавета – Сюда, сюда господа. Сюда, Алексей Григорьич.
Это дщерь Петрова обращается к красавцу графу Разумовскому. Её тайный муж. В недавнем прошлом певчий, а ещё раньше – пастух из Малороссии.
Елисавета – Садимся, господа. Садимся. Прошу всех садиться.
Присутствующие рассаживаются. Если кому не хватило мест, вынуждены подпирать стены. Разумовский целует ручку государыни и вместе с музыкантами отходит к краю сцены. Елисавет благосклонно имитирует аплодисменты, подбадривая графа. Её жест мощно подхватывает всё присутствующее общество.
Разумовский – Всех, всех музыкантов прошу.
Музыканты-скоморохи присоединяются к скрипачу и флейтисту со своими русскими инструментами. Разумовский, заглядывая в затейливо расписанный лист, исполняет песенку на слова Александра Петровича Сумарокова, популярного пиита, который при графе служит адъютантом.
«Когда я в роще сей гуляю,Я ту минуту вспоминаю,Как в первый раз ее мне случайвидеть дал.При токе сей реки любовь моя открылась,Где, слыша то, она хотя и посердилась,Однако за вину, в которую я впал,Казать мне ласки стала боле.В сем часто я гулял с ней поле.В сих чистых ключевых водах,На испещренных сих лугахОна рвала на них цветы,Подобие своей прелестной красоты.Под тению сего развесистого древа,Не опасаясь больше гнева,Как тут случилось с ней мнев полдни отдыхать,Я в первый раз ее дерзнул поцеловать.Потом она меня сама поцеловалаИ вечной верностью своею уверяла.В дуброве сейЯ множество имел приятных с нею дней».
Гости не столько слушают, сколько стараются не заснуть, подпирая стены. Скучающие глаза многих заметили, как адъютант графа, отчаянно строя рожи, подаёт кому-то знаки и лицом, и руками. Заметила его знаки и Великая Княгиня Екатерина Алексеевна. Какое-то мгновение она смотрит на Сумарокова, но столь безучастно, что нельзя понять, внимает ли она его жестикуляции или внимательно слушает пение графа. Алексей Григорьевич окончил петь, и гости (полагая, что делают это искренне) бросились к нему, желая, чтобы граф заметил каждого в числе почитателей своего таланта. Позволили себе остаться в креслах только самые сановные персоны, да стоять в одиночестве раздосадованный пиит, так и не поняв, внемла ли ему Великая Княгиня.
Разумовский – Александр Петрович! (Прокатился баритон графа, призывая Сумарокова с высоты своего роста) Иди же сюда, братец!
Гости расступаются, давая дорогу Сумарокову, в котором многие теперь уж и в лицо узнали своего поэтического кумира. Овация обдаёт поэта своей волной, и он, польщённый, приближается вместе со своим патроном к государыне.
Разумовский – На, дари! (Сворачивая текст песни, передаёт Сумарокову.) Его, его это проказы, господа!
Сумароков берёт рулон и с поклоном передаёт его Елисавете, целуя протянутую руку. Она ж целует его в щёку.
Елисавета – Пиит ты наш дорогой! (Мурлычет.) Расин ты наш северный!
И возбуждённый, и польщённый, и смущённый Сумароков, раскланиваясь, отходит от царицы. Стоявшая недалеко Великая Княгиня, улыбаясь, тоже протянула ему руку. Сумароков склонился к руке, а княгиня, следуя примеру тётушки своей и пользуясь маскарадной непринуждённостью (Костюм гвардейца на ней смотрится идеально.), делая вид, что тоже целует его в щёку, шепчет тоном матери, успокаивающей ребёнка.
Екатерина – Успокойтесь вы… Вот народ разойдётся… я сюда и вернусь…
Сумароков обмер, он поднял глаза, но перед ним уже искрилась непринуждённая улыбка Великой Княгини и великой актрисы.
О Сумарокове. «Отец российского театра». Им написано более двадцати пьес. Сейчас ему тридцать четыре года. Из столбовых дворян, т. е. из бояр. В Табели о рангах в пятом классе. Учился в Дворянском корпусе, где и стало проявляться его поэтическое дарование. Внешне, как ни странно, во многом предтеча Ленина, только брит: роста небольшого, крепыш, блондин. Картавит. Когда нервничает, чуть заикается. Образ для оперетты, который создала мать природа…
Чтобы «отбить» время, уход группы слушателей перевести в групповой хоровод, Елизавета «завертела» в хоровод всех, кроме Сумарокова. Сейчас он, забыв об овациях забился в кресло, мало веря в обещанную встречу. Но вот его грёзы приобретают реальность. Из небытия является Великая Княгиня…
Екатерина – (Любезно.) Ну, здравствуйте, господин заговорщик.
Сумароков – (Картавя.) Здравствуйте, голубушка, здравствуйте! Заговорщик уж из меня…
Екатерина – Да уж… (Чуть с иронией, но и с любопытством.) Тайно каши с вами не сварить… На вашем лице всё прочесть можно. Что же у вас за интрига такая ко мне «тайная», что вас так и разбирало вашу тайну всему Двору поведать? Тайные дела, ваше высокородие, поди, так враз не делают. Вы когда мне записку свою переслать изволили?
Сумароков – Вчера… К вечеру…
Екатерина – Солнце ещё не взошло, а вам уж свидание подавай… (С чёртиком.) Разве от замужней женщины можно так скоро требовать согласие на свидание? Тайное! Наедине! А согласие, главное, требуете на глазах у всего пьяного Двора.
