— Пожалуй, мы можем себе представить, что случилось, — задумчиво проговорил Ландерс. — Вы были добрым самаритянином, мистер Мойнихан. Пытались отправить его домой. Однако же… значит, он хотел купить бутылку…
— Я бы ему не продал. Я ему говорил…
— Да. Но, может быть, кто-то другой… — сказал Ландерс.
Итак, вот что вырисовывается. Холли, чрезвычайно редко позволяющий себе пригубить спиртное, в подавленном состоянии — домовладелица слышала, как он после работы вернулся к себе, но снова вышел из дома, — заходит в бар немного выпить. Такого, разумеется, никогда раньше не было, однако теперь известно, что именно так он и сделал. Выпив, он приободрился, почувствовал себя лучше. Счастливее. Неожиданно понимает, почему некоторые пьют больше одной порции виски. И, вероятно, кто-то — хотя они, возможно, никогда не узнают, кто именно, — в каком-то другом баре продает ему бутылку. Поблизости здесь нет винных магазинов, да и в любом случае их владельцы обычно избегают продавать товар пьяным — лишиться лицензии проще простого. А по Холли непременно было бы видно, что он пьян. Во всяком случае, Холли с бутылкой направляется домой. Пьет из нее по дороге? И в конце концов падает — возможно, не один раз — падает, ударившись головой, когда, пошатываясь, бредет к дому. Теряет бутылку. Умудряется взобраться на крыльцо той вдовы…
Не очень для него характерно. Но, имея дело с человеческой натурой, полицейские знали точно: люди совершают самые удивительные, неожиданные, непредсказуемые, нехарактерные и глупые поступки.
Ну что, довести начатое до конца? Поискать бутылку поблизости от того места, где нашли Холли? Во всяком случае, дело можно считать закрытым. Объясненным. Пусть даже в терминах глупой человеческой натуры.
— Спасибо вам большое, — сказал Ландерс Мойнихану.
— Бедолага, — проговорил тот, качая головой. — Что с ним случилось?
На Кортес-стрит обычная процедура опроса соседей ничего особенного не дала. Джейсон Грейс слушал мистера Фреда Доусона, жившего за четыре дома от Марион Дарли. Доусон был ни молодой, ни старый, представлял собой нечто неопределенное и довольно грязное и не жаловал полицейских, Он имел жену и четверых детей, из которых старшему было семнадцать; этот семнадцатилетний — жердь шести футов росту и от полицейских тоже не в восторге. Доусон работал в мастерской по ремонту обуви на Бродвее, сейчас сидел дома с простудой, «Это все проклятые дожди», — сказал он.
— Конечно, мы знали миссис Дарли, — говорил он. — Ну и что? Тут большинство людей знали, кто она такая. Что вовсе не значит, будто мы знаем, кто ее убил. Что? Нет, не припомню, чтоб я ее видел последние два дня.
Жена и дети сказали то же самое. Размышляя о том, что в будний день дети не должны сидеть дома — из школы их всех исключили, что ли? — Грейс вышел и встретился с Пигготтом, выходившим из дома напротив.
— Никто ничего не знает, — сказал Грейс, приглаживая усы, на шоколадно-коричневом лице было написано обычное его выражение циничного довольства.
— Сатана там правит бал, Джейс, — ответил Пигготт. — Однако — в таком вот районе — они, возможно, говорят нам чистую правду. Во всем квартале я не нашел никого, кто жил бы на пособие, похоже, они все работают. Поэтому их не бывает дома — днем либо ночью. Если бы я клялся, — Пигготт, разумеется, был благочестивым методистом, — я бы поклялся в этом. Женщина, дом которой сразу за домом Дарли, убирает по ночам в конторах и никогда не возвращается раньше половины третьего утра. Будь она в то время у себя, могла бы что-нибудь услышать.
— Грустно, — согласился Грейс.
Подошедший сержант Джон Паллисер услышал его.
— Пожалуй, концов мы тут не найдем, если только лаборатория чего-нибудь не подкинет. Невестка наконец сказала, что исчезла сумка Дарли, с которой та всегда ходила. Да в ней не нашлось бы больше нескольких долларов. Таким образом, грабитель вламывается, вырубает Дарли, хватает сумку, оглядывается, видит, что больше ничего ценного нет, и уносит ноги. Не оставив нам никаких зацепок.
— Я бы не поручился, — отозвался Пигготт. — Эта самая миссис Ламповски, которая живет по соседству с другой стороны, кое-что поведала. Она сказала, что миссис Дарли совсем недавно крупно повздорила с мистером Фелкером — его дом рядом, возле дома той женщины, которая убирает конторы, — повздорила из-за всех этих старых журналов, что у нее везде лежат. Он сказал, что может случиться пожар, и они ужасно переругались.
— Да, — сказал Паллисер. — Большое дело. Достаточно для…
— Никогда не знаешь, Джон, — ответил Грейс, — что люди могут выкинуть. Из-за какого пустяка. Может, нам лучше скопом навалиться на мистера Фелкера да как следует его прощупать.
— Полагаю, это возможно, — сказал Палли-сер. — Хотел бы я знать, нашла ли что-нибудь лаборатория. Спрашивать еще, конечно, рано. Эксперты работают тщательно и не торопясь.
Хакетт провел утро в отеле «Амбассадор», расспрашивая о Роберте Дюране. Со всех сторон он слышал одни лишь похвалы. Дюран обычно выходил в дневную смену, обслуживал номера, а также ресторан и коктейль-бар. Он проработал здесь три года, слыл уравновешенным, спокойным человеком. Его смена приходилась на время с девяти утра до шести вечера, но иногда он оставался поработать сверхурочно. Так было в понедельник вечером: он помогал обслуживать банкет — проводился национальный съезд дантистов. Поэтому он на два часа раньше окончил работу во вторник.
Дюрана, совершенно очевидно, любили все, в один голос уверяя: очень милый молодой человек. В любом случае, у него было алиби: между девятью и четырьмя часами во вторник его постоянно видели в «Амбасса-доре», — а убийство, вероятно, совершено где-то между одиннадцатью и часом. И это было все, или почти все, что интересовало Хакетта. Но, учитывая тот факт, что Китти Дюран знала неизвестного, впустила его в квартиру и подавала ему (или им?) кофе, он задавал и другие вопросы — и не получил в ответ ничего стоящего.
Отель был большой, со множеством официантов и работников на кухне, но все утверждали: нет, они не общались близко с семьей Дюранов Никогда не встречали миссис Дюран. Никогда не бывали у них дома (в сущности, один только метрдотель знал их адрес). Никогда не виделись с Дюраном во внерабочее время. Несколько человек: метрдотель, старший помощник и два официанта, которые вроде бы знали Дюрана лучше других, — заявили, что он был просто без ума от своей жены и не стеснялся об этом говорить. И конечно, вкупе с тем срывом, это выглядело более чем правдоподобно.
Кто был достаточно близко знаком с Дюранами? Настолько, что Китти Дюран доверчиво открыла дверь своей квартиры насильнику и убийце? Они еще не знали, изнасилована ли она, но на то было очень похоже.
Хакетт снова поехал на Уэстморленд-авеню и занялся расспросами — безрезультатно. В рабочих кварталах живущие по своим квартирам люди предпочитают держаться особняком.
В маленьком расшатанном письменном столе в квартире Дюранов была обнаружена записная книжка. Вчера вечером, после того как эксперты сняли с нее отпечатки пальцев, Мендоза забрал ее и передал Хакетту. Сейчас, сидя в машине, по крыше которой тихонько постукивал дождь, он достал ее и просмотрел. Имен вписано немного. Адреса в Чикаго, Рокфорде, Иллинойсе, Лонг-Биче, Голливуде, Лейквуде. Их нужно будет проверить.
Прежде чем отправиться по ближайшему адресу, к некоей Дженет Наттинг, проживающей на бульваре Кахуенга в Голливуде, Хакетт заехал в управление узнать, нет ли новостей.
Когда он вошел, Мендоза разговаривал по телефону.
— Ничего? ¡Qui demonio![15] Ладно, спасибо, — он недовольно повесил трубку. — Странно, вот что я тебе скажу, — обратился он к Хакетту. — Чертовски странно, что об этой блондинке никто не заявляет. Никто. Ниоткуда. Что у тебя?
— Nada[16], — ответил Хакетт. — Дюран — образец добродетели, труженик и достойный человек. К тому же у него алиби. Он был на работе, когда Китти убили.
Мендоза повернулся в своем крутящемся кресле и взглянул в окно на повисшую над городом серую завесу мелкого дождя.
— Какие мы делаемся циничные, — помолчав, сказал он. — Первое, куда смотрим, — на мужа или жену. Да, значит, это не он. Мы ведь догадались, верно?
— Интуитивно, — согласился Хакетт. — Я собираюсь проверить адреса из той записной книжки. Джимми сказал, ты ходил допрашивать Дюрана. Узнал что-нибудь полезное?
— Не очень-то много, — Мендоза развернулся обратно лицом к Хакетту. — В конце концов обычным порядком что-нибудь да выяснится. Но…
— Но — блондинка, — довольно проговорил Хакетт.
— Она меня беспокоит, — ответил Мендоза, хмурясь.
ГЛАВА 3
Роберт Дюран, сидевший на краю больничной койки, выглядел очень юным и несчастным. Его выписывали; он владел собой, был полностью одет, но по-прежнему поражен и потрясен. Ему было всего двадцать четыре года. Мендоза подумал, что это, возможно, еще один признак надвигающейся старости, когда молодые начинают казаться такими чертовски молодыми.
