- Баста, моряк!!! Кончай дневные труды, приступай к вечерним!
Трофимов прислушался, взглянул на часы.
- Ваши вещи в камере хранения? - спросил Овцын.
- Считайте, что так, - кивнул Трофимов.
Овцын покачал головой. Этот старик вызвал в нем симпатию.
- Отчаянный вы мужчина, Алексей Гаврилыч. Деньги у вас тоже, наверное, не при себе, а в сберкассе?
- Естественно, - сказал Трофимов.
Овцын достал бумажник.
- Возьмите десятку. На разное мыло, одеколон и прочее.
Постучавшись, зашел старпом. Оглядел незнакомого человека, потом
сказал:
- Рабочий день окончен, Иван Андреевич. Какие будут указания по вахте?
- Это наш новый повар Алексей Гаврилыч Трофимов, - сказал Овцын. - Завтра с утра спустите катер, возьмете двух матросов и получите в порту продукты. Будем питаться на судне.
Марат Петрович пожал руку Трофимова, сказал:
- Оглашаю окрестность криком «ура». Совсем разорились на этих столовых. Давно бы так.
- Все происходит в свое время. Откройте Алексею Гаврилычу его каюту. Пусть боцман выдаст белье, пока не сбежал на берег. В общем позаботьтесь о человеке. Покажите ему камбуз и прочее.
Овцын поднялся с кресла. Трофимов тоже встал, сказал:
- Спасибо, Иван Андреевич. Все будет первого сорта.
- Какие могут быть сомнения... - улыбнулся Овцын. - Устраивайтесь, Гаврилыч.
Оставшись один, он задернул занавески и включил свет. В батарее отопления забулькала вода, механики сегодня почему-то зажгли котел раньше, чем обычно. Это было очень кстати. Работающий котел - горячая вода в магистрали. Он вымылся под душем и побрился особенно тщательно. Бритва шла легко, а это всегда приятно, когда бритва идет легко. Порой он даже загадывал: если бритва пойдет легко, значит, дела будут ладиться, а если станет скрежетать и драть шкуру, тогда наоборот.
Побрившись, он долго рассматривал лицо в зеркале. Молодое, свежее, мужественное, ясноглазое, не то чтобы красивое, но со смыслом. Не просто так - физиономия. После долгого разглядывания ему даже показалось, что есть в его лице нечто. Какая-то лежит на нем особая печать, знак необыкновенного призвания... Но в душе своей он не находил призвания к какой-либо необыкновенной деятельности, и каких-либо талантов, кроме как побренчать на фортепьяно, у него не было. Когда-то давно это обстоятельство служило поводом для печали. Но прошли годы. Жизнь, сама по себе прекрасная, увлекла его. Овцын перестал жалеть о том, что он не гений, что не дано ему сочинять могучую музыку, потрясать людские сердца страстными стихами, открывать неведомые миры и заседать в Совете Министров. Время жизни было до краев наполнено обыкновенными радостями и печалями. Он был такой же, как все. Каждый мог понять в нем все, и в каждом он мог все понять. Да и не все ли равно, написать поэму или прочитать ее, говорил он себе. Хорошие стихи, как парус, колесо или иголка, принадлежат всем одинаково. Только то, что принадлежит всем одинаково, заслуживает вечности, а оно не имеет автора.
- Мои поэмы работают, - гордо говорил один добросовестный и безвестный конструктор. И это правда.
Одевшись, во все свежее и глаженое, Овцын сидел у стола и тянул время. Идти ужинать к Борису Архипову не хотелось. Да и прилично ли идти в театр с набитым, сытым брюхом?.. Он перебирал бумаги, рисовал на покрывающем стол листе светлого картона кошек с задранными хвостами и вихрастые рожицы. Вспомнил, что не переложил нужные вещи из кителя в тужурку, стал перекладывать, нашел письмо Соломона, о котором успел уже позабыть, и перечитал его.
4
В тот октябрьский пасмурный день он довез так и не выспавшуюся Марину до завода, - чтобы оформить отпуск, - потом поехал в свою контору. У лифта нервно вышагивал Соломон - подтянутый, похорошевший от надежд и высоких мечтаний, в фуражке чуть набекрень и без очков. Они молча поднялись наверх, и там Овцын сказал:
- Жди в коридоре.
Он зашел в отдел кадров, по-дружески поздоровался с Лисопадом, стариком капитаном, так изломанным астмой и ревматизмами, что пришлось ему ошвартоваться у ненавистного канцелярского стола.
Весной это помещение бывает тесно набито нанимающимся народом, к столу Лисопада не протолкнуться, а прокуренный, сине-коричневый воздух становится плотным, как желе. А сейчас в комнате тихо и пусто и воздух свеж, как на бульваре. В это время года моряки редко заглядывают в контору. После полугодового рейса длинный отпуск, карманы полны денег, душа полна забот, и вообще человек весь разбух от нерастраченных страстей. Где уж тут вспомнить о конторе ? Овцын и сам ни за что не пошел бы, кабы не надобность поговорить о судьбе Соломона.
- Баатюшки! Тебя мне бог послал, Иван Андреич, - сказал Лисопад.
- Возможно, - согласился Овцын.
- Пригнали вчера из Тампере последнюю самоходку. Надо отвести ее в Архангельск, чтоб не мозолила глаза целую зиму.
- Ну и отведи ее в Архангельск, - сказал Овцын. - Я не препятствую.
- Штурманов нет.
- Черт меня сюда занес, - выразился Овцын.- Неужто ты думаешь, что я, два дня назад прилетев с Чукотки, поведу в Архангельск твою паршивую лохань?
- Догадлив ты, капитан, - сказал Лисопад. - Именно так я и думаю.
- Скажу честно: у меня чувства.
- Ах, чувства... - закивал Лисопад. - Памятное дело. Исходя из опыта, заявляю, что разлука укрепляет любовь. Да и разлуки-то всего неделя. О чем говорить? Денег подработаешь - заплачу по полярным ставкам. Когда чувства, карманы пустеют быстро.
- А кто пойдет помощником? - спросил Овцын.
- Есть у меня один старикашка нетрезвый. Сгодится на крайний случай. Но лучше ты среди своих ребят поищи.
- Уже нашел. Пойдет Двоскин, - произнес он твердо, глядя прямо в глаза Лисопаду.
- С ума сошел! Он же слепой.
- Он плохо видит.
- Нет у меня права его брать, - сказал Листопад. И больше не предлагай. Это же нарушение всех законов, и наших и международных. Кто узнает, с меня шкуру спустят. А если авария?
- До сведения инспекции Ллойда это, пожалуй, не дойдет. Ну, а отечественное начальство всегда простит, - сказал Овцын и улыбнулся, вспомнив праздничное, одухотворенное лицо Соломона, ожидающего в коридоре решения своей судьбы.
- Не имею права, - повторил Лисопад.
- Все мы довольно часто делаем то, на что якобы не имеем права, а потом оказывается, что это хорошо, - сказал Овцын.
- Ты на что-нибудь намекаешь? - Лисопад глянул на него из-под густо лохматых седых бровей.
- Ни на что не намекаю, - улыбнулся Овцын, сразу припомнивший то, на что можно было бы намекнуть. Но и не из пальца высасываю свои выводы. Короче говоря, без Двоскина я не пойду. У меня отпуск, а я не
добрый дядя.
- нет, милый мой, ты именно добрый дядя! - в сердцах крикнул Лисопад, ткнул в тетрадь карандашом и сломал его. - Ты хоть раздумывал о том, что не сможешь оставить его одного на мостике ? А ведь другого помощника не будет.
- Какое тебе до этого дело? Самоходка придет в Архангельск вовремя и в лучшем виде, - пожал Овцын плечами. - Ты обедал?
- Обедал, - буркнул Лисопад. - И чего тебе дался этот Двоскин?
- Так надо, - серьезно сказал Овцын. - Оформляй его, записывай в судовую роль... Потом спустимся в «Маленькую полундру» - со свиданьицем...
Скромный, мало кому известный кабачок без выписки, где буфетчица Тамара, постреливая порочными глазками, наливала коньяк и сухие вина, моряки называли «Маленькая полундра». Туда заходили с маленькими деньгами, пили понемножку, только для просветления души, и если случались там какие-нибудь неприятности, то маленькие. Потому и назвали кабачок «Маленькая полундра».
Через полчаса они пили коньяк в «Маленькой полундре», и Соломон, обалдевший от жданного и в то же время невероятного счастья, после каждого глотка снова чокался с Лисопадом, говорил о том, как будет разбиваться в лепешку на работе, и угощал шоколадными конфетами худосочную Тамару. Всего навидавшаяся буфетчица не удивлялась, благодарила и, когда Соломон отворачивался, клала конфеты обратно в вазу.
Попрощавшись с Лисопадом, они пешком пошли к набережной, где стояла новенькая и слишком даже изящная для своего названия самоходная баржа.
- А как же ты теперь с Мариной? - вспомнил вдруг Соломон.
- Разлука укрепляет любовь, - повторил Овцын слова Лисопада и улыбнулся.
- Но она берет отпуск?
- На неделю.
- Как неудачно получается! - сказал Соломон.
Он все еще не догадался, что Овцын согласился на этот рейс ради него, что нет для него ничего такого интересного в том, чтобы перегнать в Архангельск самоходную баржу, и не слишком ему нужны деньги, которые он за это получит.
- Все очень удачно, - сказал Овцын и потрепал заросший загривок Соломона. Высокая радость Соломона передалась и ему. А это ведь самое прекрасное в жизни, думал он, оставить одну радость, приобрести другую и знать, что первая ждет тебя. Все очень удачно, сказал он себе, все прекрасно, так редко бывает.
