– Господи, как я мог согласиться на эту затею с казной? – Гаврила Алексич сидел в походном шатре с Якуновичем и вздыхал при каждом упоминании о серебре. Поход оторвал от дел насущных, потребовал капитальных вложений и пока не давал никакого дохода.
– Пахом Ильич врать не будет, дело верное. То, что он мне показал, когда мы вино у него в тереме попивали…, многого стоит. Поверь мне, Гаврюша. – Сбыслав не стал рассказывать товарищам, что во время застолья, когда опустела вторая бутыль, а третья ещё не была распечатана, появилось желание повеселиться и послушать пение артистов-скоморохов. Тут то и дал прослушать церковный хор, записанный в памяти плеера Пахом. То, что трезвый человек воспринял бы как чудо или напротив, полное бесовство, пьяному Якуновичу показалось Божьим откровением. После этого случая, доверие всем словам купца было полное.
– А коли побъёт нас этот Фаси, что тогда я домашним скажу? Ох, лучше б я в Корелу пошёл, там хоть бы рухляди насобирал. – Гаврила причитал уже несколько дней, пока длился переход. Сбыслав, который затеял тайный от всех поход за сокровищами свеев, уже жалел, что не был проведён молебен. Идейной составляющей, которая придаёт силу духа воинства – не было. Грабить шли с радостью, но при сильном сопротивлении, грабители, как правило, думают о своём спасении, а не о том, как переборов свой страх, вырвать победу.
– Ладья! Свеи по реке идут! – Прокричал дозорный.
Ополченцы высыпали к берегу, потрясая оружием, требуя немедленно пристать кораблю к берегу. Как-никак за зипунами шли, а не комаров кормить.
– Я рыцарь Магнус Ульвссон, пленный гость Пахома Ильича, иду в Новгород с посланием для конунга! – Свей кричал с борта ладьи, не доходя до берега метром семи-восьми, размахивая куском пергамента, свёрнутого в трубочку.
– Да что ж это твориться, Сбыслав? Покуда мы тут топчемся, Пахом уже полон взял, да наверняка уже казну деребанет. Долго нам ещё идти? – Гаврюша, уже с совершенно другим настроением требовал немедленного действия.
– Конунг Александр Ярославович, завтра будет здесь, на этом месте. Можешь его подождать с нами. – Боярин прокричал в ответ, не обращая внимания на призывы Гаврилы Алексича.
– А кто ты такой? – Магнус спрятал в мешок письмо, попутно пересчитывая столпившийся у реки народ, выходило печально, почти двести пятьдесят душ, вооружённых и готовых сражаться.
– Сбыслав Якунович, боярин Новгородский. – Представился командир ополчения, и тут же поинтересовался, узнавая знакомые черты в лице свея: – А ты не родич Рогодичам?
– Родич! Но это к делу не относится. – Магнус, несколько раз, бывавший в Новгороде, на свадьбах племянников и племянниц вспомнил боярина.
Ладья пристал к берегу, Ульвссон вместе с Биргером и его оруженосцем пошли в шатёр к Сбыславу. Оставшиеся свеи сходить и поразмять ножки на зелёной травке не стали, так и остались в лодке. Тем не менее, через пару часов, общий язык был найден и вскоре, ополченцы узнали о произошедшем сражении на Неве.
– Пахом Ильич плюнул огнём и сжёг цельную шнеку со свеями. Во как. – Делился услышанным со своими товарищами Микула.
– Как сжёг? В рот набрал огня, плюнул и сжёг, так что ли? – Не веря в сказанное, усомнился Путята.
– Снорька так рассказал, он всё сам бачил. Не веришь? Поди, сам спроси. Мы со Снорькой три года назад на одном ушкуе вместе ходили, теперь, вот просит, что б из полона выкупил. – Микула промышлял разбоем под Киевом, затем, когда уяснил, что главными татями являются князья, сбежал в вольный Новгород, где оттачивал своё ремесло в сборных солянках ушкуйников Меши. Там он и познакомился со Снорри, разорившимся бондом из северных фьордов.
– Надо свея побогаче захомутать, да и сменяем на него Снорьку, раз дружок твой. – Путята разломил сваренного селезня пополам и протянул кусок мяса Микуле. – На, сходь отнеси Снорьке, а то не жрамши они, даже костра не распалили.
Бывший киевский разбойник развязал узел на своём мешке, достал оттуда кусок чистой холстины, положил на неё пол тушки селезня, прикрыл сверху краюхой хлеба, быстрое движение пальцев рук и, готов узелок.
Снорри сидел на борту ладьи, свесивши ноги к речке. В руках гибкая ветка, с привязанной тонкой нитью из конского хвоста, на конце которой был бронзовый крючок с прикреплённой блесной. Рыболовную снасть подарил ещё отец, который чудом вернулся тридцать шесть лет назад после службы из далёкой Византии, где охранял Валахернский квартал. Отец передал сыну любовь к оружию и рыбной ловле, а так же ненависть к крестоносцам и особенно италийцам, которые насаждали свои порядки. Через год, после возвращения из Константинополя, глава семейства умер при загадочных обстоятельствах, так и не успев сообщить родичам, куда закопал золотые солиды, судьбой которых всегда интересовался местный священник. Снорри пытался искать, перекопал кучу земли, в результате чуть ли не был обвинён в сговоре с дьяволом. Хозяйство потихоньку зачахло, и после смерти матери, было продано старшему брату. Так и стал Снорри Стурлусон наёмником, любителем сочинять саги и рассказывать короткие смешные истории. Всё было хорошо, пока в одном из набегов, молодого свея чуть не убили. Старушка, не иначе, как финская колдунья выходила Снорьку и отдала его в качестве дани Меши, который каждый год обходил побережье в поисках рыбьего зуба.
– О… Микула, снова хочешь истории послушать? – Снорри с сожалением посмотрел на удочку – рыбы не было. – Присаживайся поудобнее, дай только вспомнить.
– Снорька, мы тебе тута поести собрали. Вот, в узелке, лови. – Микула бросил узелок своему бывшему дружку.
Что для голодного организма пол утки, так – три минуты трапезы. Но свей, управился в полторы, так как отдал половину гостинца остальным.
– Спасибо. Слышь, Микула, а кто такой Пахом Ильич, к которому мы в полон угодили?
– Это богатей в Новгороде, огромный петух из серебра у него во дворе терема, на шесте стоит. – Микула рассказал всё, что знал.
– Да уж, если богат – значит дело плохо. – Снорри горестно вздохнул, надежды выкупиться у толстосума, было мало.
– Ты не переживай Снорька, выкупим тебя, али обменяем. Потерпи чуток. – Микула показал обеими руками размер маленького карася, мол, страдать в полоне осталось совсем немного.
– Мы на свейском подворье жить будем, у гардских[10] купцов. – Уже вдогонку уходящему Микуле прокричал Стурлуссон.
В это время в шатре Сбыслова шёл пир. И если Биргер, окромя варёной рыбы, которую можно было не жевать, ничего не ел, то остальные веселились на полную катушку. Русские и древнескандинавские слова перемешивались друг с дружкой, но никто не переспрашивал, ибо и так всё было понятно. Это потом, через четыреста лет, средиземноморские латиняне представят скандинавский язык на свой манер. Напрочь вычёркивая из истории, что предки шведов самые настоящие представители атланто-балтийской расы. То есть, как ни крути – славяне.
– На Готландском двору жить будете, Магнус знает, он там был. – Якунович рассказывал Биргеру, где надо остановиться, где питаться, и к кому лучше ходить в гости.
– А храм… там… есть? – Верхняя губа рыцаря распухла, два стежка схватывали края раны, и говорить было сложно.
– Есть конечно, церковь святого Олова. Мы уважаем религиозные требы гостей, не то, что в других местах. – Сбыслав вспомнил, как ему доводилось ходить к франкам, и там, ни какого Православного храма и в помине не было, хотя многие ходили в русских шапках.
Оруженосец Биргера смотрел на веселящихся новгородцев и чуть не плакал. Как же так, они пришли покорять их земли, грабить и насаждать свою веру, а русичи встретили их хлебом, напоили мёдом, советуют, как лучше устроиться, да ещё предлагают свою помощь.
– Томас врал, когда говорил в проповеди, что злобных варваров надо искоренять раскалённым железом. – Думал про себя юноша, мечтавший превратиться из оруженосца в рыцаря Хаука, только теперь, он захотел стать похожим на этих руссов.
Дружина Александра Ярославовича прибыла в лагерь Новгородцев к утру, как раз тогда, когда Сбыслав уже потерял всякую надежду на поддержку князя. Из рассказа Магнуса, свеев выходило более тысячи человек, бросаться в бой при соотношении один к пяти было чистым самоубийством.
– Сколько их там, Гаврюша? – Якунович пытался запихнуть ногу в сапог, но портянка постоянно слезала.
– Две сотни всего, правда, конные. – Гаврила Алексич смотрел себе под ноги, видно было – расстроился.
– Ничего, у Пахома Ильича почти сотня, они о нас не знают, а мы…, пошли князя встречать. Да что б тебя… зараза такая. – Сбыслав вновь перемотал портянку на левой ноге и, закрыв глаза, благополучно надел сапог.
В тридцати верстах от русского лагеря в устье Ижоры входил свейский флот. Остатки судов удалось собрать вместе ещё в море, и уже два дня, караван змейкой стремился к реке Ингри, именно так была обозначена Ижора на Готландской карте.
