– Нет, пегасня была левее… А там, куда ты смотришь, дом у нас стоял в три избы. Избой тогда сруб жилой называли… В три сруба дом то есть. Чуть подальше – огороды, а за ними семейные наши проживали – Матрена и Носко… У них и свой отдельный сруб был, но это после, когда ребенок родился… – По лицу Гая пробежала легкая тень. Он не любил царапающих воспоминаний. Воспоминания как старый, привыкший к тебе соседский пес, сидящий на цепи, – пока его не дразнишь, он и не лает. Тогда и тебя для пса нет, и пса для тебя как бы нет.
– А вы где жили? – поинтересовался Арно.
– Там же, где и все шныры. Но была у меня и отдельная земляночка, над ручьем. А однажды с моей земляночкой произошла нехорошая вещь. Такая нехорошая, что пришлось и пегасню отсюда убирать, и вообще перебираться отсюда подальше.
Арно поежился. Насколько он знал своего шефа, тот даже ночью в разрытой могиле не пожаловался бы на неуют.
– А землянка не сохранилась? – зачем-то спросил он.
Гай посмотрел туда, где сквозь лес угадывалось колоссальное строение. Тот самый штрафбат Секача. Лесная дорога, по которой подъехали Белдо и Лиана, вела к форту с противоположной стороны. Здесь путь ей преграждало болото.
– Нет, – сказал Гай. – Земля спеклась на много метров вниз. Будто нож стеклянный в склон загнали. Никогда, Арно, не приноси с двушки предметы, за которыми тебя не посылают. А сейчас опять придется пробежаться! – Гай подошел к ограде и легко протиснулся сквозь нее.
Арно померещилось, что для того, чтобы сделать это, Гай весь, включая череп, стал толщиной в книгу. Арбалетчикам же и самому Арно пришлось тащиться вдоль забора довольно долго, прежде чем они нашли удобное место, чтобы перебраться на ту сторону.
Арно бежал за Гаем, балансируя руками и неуклюже подкидывая колени, чтобы не цеплять носками выступающие из земли корни. В раскисших туфлях хлюпала жижа, и чистоплотный Арно физически страдал. Он смотрел на спину Гая и, ненавидя его в эту минуту, думал о том, что раньше Гай ни за что бы этого не сделал. Не стал бы при арбалетчиках протискиваться сквозь ограду или проплывать сквозь болотную жижу, становясь не то спрутом, не то невесть кем. Возможно, Гай и сам не замечал, что меняется, и все это очень тревожило Арно своей непредсказуемостью.
* * *
Дионисий Тигранович, Лиана и Секач вышли встречать Гая у входа в крепость. Еще издали заметив его, Белдо издал восхищенный писк, замахал ручками и запрыгал, как пятнадцатилетняя барышня. Гай, приблизившись, одарил его вялой, несколько сползшей на щеку улыбкой и сразу переключил внимание на главу берсерков.
– Здравствуйте, Лев! Как тут все изменилось! А где мой дом? – спросил он.
Секач повернулся и пошел вдоль насыпи. Там, где насыпь поворачивала, снаружи опоясывая форт, прямо в валу был утоплен небольшой домик с ржавой крышей.
– Насыпь пришлось расширить. Вскрыли отвал, усилили опорами. А домик стоит… Ухаживаем за ним, – сказал Секач, открывая Гаю дверь и отодвигаясь, чтобы пропустить его.
Гай довольно цокнул языком:
– Видишь, Арно? Это уже, разумеется, не землянка. Я жил здесь, пока строился первый форт… Надо же, чистота какая! И зачем тут было музей устраивать?
– Убираем по расписанию, – округлив глаза, гаркнул Секач. Когда потребуется, «докладать» начальству он умел. Именно «докладать», с ударением на последнее «а».
Гай прошел в дом, опустился в кресло и закрыл глаза. И сразу же тело его, оплыв, сделалось похожим на мешок. Казалось, в нем исчезли все кости. Даже лицо опало и слилось с шеей. Вся эта масса вздрагивала. Лиана тревожно оглянулась на своих спутников, проверяя, видят ли и они это. Выхоленное лицо Арно не выражало вообще никаких эмоций. Белдо в полном восхищении прижимал к груди ручки. Казалось, он хочет воскликнуть: «Ах! Какая прелесть!»
– Не переигрывайте, Дионисий Тигранович! Вы так много чувствуете, что порой я сомневаюсь, чувствуете ли вы что-нибудь вообще! – шепотом сказала ему Лиана.
Белдо сердито покосился на нее, но ручки прижимать перестал.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Секач смотрел на Гая недоверчиво и пасмурно. Его помощник Исай, стоящий у двери, нехорошо хмурился. Казалось, еще немного – кривые ноги его опять начнут приплясывать, а в руках вспыхнет алый, с огненным подворотом цветок.
– Исай… кгхм… проверь, что в казарме! – велел ему Секач.
Исай повернулся и вышел.
Лиана, чтобы не выдать себя, опустила глаза и стала разглядывать деревянный, отслоившейся краской покрытый пол. Спустя несколько минут обвисшая масса в кресле задвигалась, принимая обычную для человека форму. Очнувшись, Гай дернулся и провел рукой по лицу, унимая лоб, который частью вспучился, частью куда-то провалился.
– Прошу прощения. После физических нагрузок моему телу нужен краткий отдых. Вы успели осмотреть форт? – спросил он у Дионисия Тиграновича.
Белдо высунул и спрятал язычок:
– Немного. Лев нам, конечно, показал кое-что… Очень-очень поверхностно! Мы с Лианочкой такие бестолковые – нам что показывай, что не показывай!
– Говорите за себя! – отрезала Лиана.
– В тоннеле были? Под крепостью?
Белдо опять высунул язычок.
– Да, – сказал он.
– И как? – спросил Гай. – Впечатлило? Эта крепость, если говорить совсем просто, – пробка, затыкающая прямой проход в болото. И, кажется, я склоняюсь к тому, чтобы эту пробку вытащить.
Глава третья. Живые канаты
И да не на мнозе удаляяся общения Твоего, от мысленного волка звероуловлен буду…
Последование ко Святому Причащению
Мокша давно не отваживался на одиночные дальние нырки. На двушке он бродил у склоненных сосен. Порой печально гладил их кору, а порой в него точно из болота кто вселялся. Он визжал, бил по коре топором, топтал и вырывал молодые сосны. Мокше было досадно, что сосны довольны своей судьбой. Не жалуются, что растут не у гряды, что получают мало света, что стволы их искривлены. Где ваш бунт, деревья?! Где гордость? Кто виноват, что посадил вас в этом неудачном месте? Кто сломал вам судьбу? Никто не виноват? Никто не сломал? Так вот же вам, кривые палки, вот! Сдохните!
В другие дни Мокша бродил среди сосен и разговаривал сам с собой. Спорил. Он не просил у двушки прощения, не хотел сам меняться, он обвинял во всем двушку и роптал.
Однажды Мокша развернул пега и из предрассветья погнал его во мрак, к болоту. Стрела летела неохотно, приходилось понукать ее, пускать в ход нагайку. Наконец и нагайка перестала помогать. Мокша посадил Стрелу, стреножил, спутал крылья и крепко привязал. Найти сосну, к которой можно было привязать, оказалось совсем непросто. Многие сосны были мертвы. Другие, больные, уже не стояли, а лежали. Ползли по земле, тянулись к недосягаемой для них гряде, словно им важно было выиграть хоть несколько сантиметров. Но тянулись они, что Мокша всякий раз с досадой замечал, не к болоту, а к дальнему, едва брезжущему свету!
Стрела дернула головой, потянулась к Мокше, заржала.
– Я вернусь! – сказал ей Мокша. – Мне тоже страшно!
Он боялся, что не отыщет Стрелу в темноте. Разойдется с ней – и так и сгинет в полумраке. Видимости никакой. На сто шагов в сторону вильнул – все, потерялся.
Но все же он заставил себя идти. Решил считать шаги, одновременно запоминая направление. Сами виноваты! Не пускает центр двушки – так пойдем к болоту! Барьера как такового не существует. В смысле не существует физической стены, в которую можно было бы упереться руками и понять, что все, конец. Здесь как в нашем мире – нырок возможен только на пеге, только в состоянии сверхплотности. А так идешь себе – и иди. Просто становится серо и пусто. Меньше сосен, все мрачнее вокруг. И рассвет тут никогда не наступит. Рассвет там, дальше, он не придет к тебе как в привычном мире. Тут к рассвету нужно шагать самому.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Внезапно нога Мокши повисла над пустотой. Мокша сумел упасть на бок и вцепиться в землю. Дорогу ему преграждал глубокий овраг. Спускаться в овраг у Мокши желания не было. Он лег ногами к Стреле, четко в том направлении, откуда пришел, подполз к краю и стал смотреть в темноту. Песчаное дно оврага чуть светлело.
