«Сколько их искалечено борьбой и нуждой!»
Великая и простая любовь Ф. Э. Дзержинского к детям выражена была им однажды в таком коротком и таком выразительном слове:
«Когда смотришь на детей, так не можешь не думать — все для них. Плоды революции не нам, а им».
Не презрение, не высокомерную подачку, не ханжеское умиление перед человеческим несчастьем подарили чекисты этим исключительным детям. Они дали им то, о чем с таким человеческим чувством говорил Феликс Эдмундович, — все, дали самое дорогое в нашей стране: плоды революции, плоды своей борьбы и своих страданий. А среди этих плодов не паркет, не цветы, не чудесные солнечные комнаты — главное. Главное — новое отношение к человеку, новая позиция человека в коллективе, новая о нем забота и новое внимание. И только поэтому искалеченные дети, пришедшие в коммуну, переставали нести на себе проклятие людей «третьего сорта». Они становились дзержинцами. Об этом хорошо знают коммунары, потому что и самый путь коммунара в коммуне обозначается знаменательным чертежом движения: вот ты пришел в коммуну, — ты только воспитанник; ты уже пошел вперед, — ты получаешь звание коммунара, наконец, ты ведешь других, ты борешься впереди, ты хорошо знаешь, за что борешься, — ты получаешь звание коммунара-дзержинца. Этот путь не такой уж легкий, ибо на легком пути создаются и легкие люди, а коммунары-дзержинцы справедливо утверждают:
«Человека нужно не лепить, а ковать».
Этот путь не легкий, но всегда неизменно радостный, бодрый путь победителя. Коммуна железного Феликса умеет воспитывать в своих прекрасных дворцах, окруженных цветами, не только улыбку друга, не только хорошее теплое товарищеское слово, но и суровое слово большевика, железное требование и непоколебимую принципиальность. В ее жизни, как в зеркале, отражается личность Ф. Э. Дзержинского, личность великого гуманиста, скромного и доброго человека, и в то же время сурового борца, чекиста. И поэтому таким уверенным и таким большевистским всегда был и будет путь коммуны имени Ф. Э. Дзержинского, и поэтому с тем большим успехом она выполняет одну из основных своих задач — помощь детям.
К сожалению, в нашем обществе мало знают о жизни коммуны и мало людей наблюдали те чудесные операции, которые с таким блеском и с таким спокойствием умеют совершать коммунары. Постановление партии и правительства от 1 июня 1935 г. о полной ликвидации беспризорности застало коммуну в составе 500 коммунаров. В течение нескольких месяцев к ним пришли новые пятьсот, пришли с улицы, из зала суда, из неудачных, деморализованных семей. И в настоящее время только очень опытный глаз способен отличить, где старые испытанные дзержинцы, а где новые, только что налаженные воспитанники. В коммуне давно не существует института воспитателей, и, принимая новых пятьсот, ни один коммунар не предложил в панике: давайте все-таки пригласим воспитателей.
Проделывая эту совершенно невероятной трудности операцию, коммунары не просили помощи, но, и закончив ее, они не возгордились, не кричали о своих успехах, они, кажется, даже и не заметили успеха, потому что у них много забот и много новых дел и новых стремлений. Среди этих стремлений лицо коммунара-хозяина особенно прелестно.
Ф. Э. Дзержинский оставил коммунарам и второй большевистский завет — строительство. И поэтому, выковывая для советского общества сотни новых большевиков, коммунары делают это как будто между делом, а дело у них серьезное, одно из славных дел нашего времени. Кто теперь не знает ФЭД — советской «Лейки»? Кто не мечтает иметь в своих руках эту прекрасную вещь, и ФЭД, пожалуй, даже более известен, чем коммуна Ф. Э. Дзержинского. История ФЭД — сама по себе чудеснейшая история, это история борьбы, страстного стремления к победе и страстного неутомимого терпения. Эта машинка оказалась гораздо более трудной, чем казалась вначале, а дзержинцам пришлось освоить ее без заграничной помощи.
Выполняя многомиллионные промфинпланы, с гневом вгрызаясь в каждое производственное препятствие, с огромным чувством и размахом подхватив стахановское движение, они способны были всегда поставить «Тартюфа» на своей сцене, не пропустить ни одной премьеры в харьковских театрах, танцевать, петь, сотнями считать значки «ГТО» и требовать от каждого коммунара, чтобы он был ворошиловским стрелком. И уже совсем как будто нечаянно из последнего класса коммунарской десятилетки ежегодно выходят десятки культурных, — образованных людей, а через год приезжают в коммуну в гости и рассказывают простыми словами о своем новом пути: инженера, врача, педагога, летчика, радиста, актера. И, пожалуй, никто из них не думает о том, что в своей жизни они выражают лучшие стремления нашего советского стиля, они находят те пути, за которые боролся Ф. Э. Дзержинский.
А. Макаренко.
Киев
О лесной школе
Письмо в Совет жен писателей
В «Литературной газете» от 15 июля я прочитал об организации Совета жен писателей. От души хочется приветствовать это замечательное дело, тем более что в списке его целей значится: улучшение быта детей писателей. По последнему вопросу мне хочется сделать одно предложение… организовать под Москвой лесную школу, или трудовую колонию, или можно назвать еще как-нибудь удобнее и оригинальнее. В этом учреждении должна быть полная, хорошо оборудованная десятилетка с общежитием для мальчиков и девочек, с небольшими мастерскими производственного типа, выпускающими товарную продукцию (это обязательно). Рабочий день на производстве — два часа, труд детей должен оплачиваться, как и труд всякого производственного рабочего. Особенно меня интересует такое устройство этого учреждения, при котором не было бы никакого разрыва между семьей и школой.
Питание, одежда, культурные услуги, книги и все прочее должны предоставляться детям учреждением, семья может кое-что добавлять только с разрешения школы. Я при этом думаю, что полное обеспечение детей не должно иметь характера какого бы то ни было баловства или тем более излишнего удовлетворения потребностей или преждевременного их удовлетворения. Наряду с вопросами образования должны быть хорошо разрешены все вопросы воспитания характера и физического воспитания. Ведь всем известно, что в этих как раз областях в нашей семье, даже культурной, не всегда умеют дать детям то, что нужно.
Пишу в Совет жен писателей потому, что, мне думается, это дело должно быть сделано матерями, а дело это, уверяю вас, очень хорошее и достойное.
Привет.
А. Макаренко
«Чудо», созданное советской жизнью
Литературная газета
Суббота, 1 августа 1936 г.
Я как-то рискнул написать рассказ еще в 1914 г., задолго до работы в колонии им. Горького. Послал Алексею Максимовичу и получил короткий ответ — тема рассказа интересная, но написано слабо. Это отбило у меня временно охоту писать, но заставило с большей энергией отнестись к работе по специальности. Когда я второй раз попробовал, кое-что получилось. Так и у всех. Если свое советское дело и свою личность, которая вложена в это дело, описать точно и детально, получится интересно. Я не хочу себя чувствовать писателем и в дальнейшем. Я хочу остаться педагогом и очень благодарен вам, что сегодня вы говорили о самом важном, о самом существенном для меня — о педагогической работе, о людях, которые подвергаются педагогическому воздействию.
Посчастливилось мне больше, чем многим другим, посчастливилось потому, что я 8 лет был в колонии им. Горького несменяемым заведующим и 8 лет у меня была в руках коммуна им. Дзержинского, коммуна, созданная не мной, а чекистами. Кроме этих двух коммун очень много таких же учреждений, не менее удачных. Я могу назвать Болшевскую коммуну, Люберецкую коммуну, Томскую — коммуны Наркомвнудела. Я видел много чудес в детских колониях, перед которыми поблекнет опыт горьковской коммуны.
Когда я писал «Педагогическую поэму», я хотел показать, что в Советском Союзе из людей «последнего сорта», из тех, что за рубежом считают «отбросами», можно создать великолепные коллективы. Я хотел это так описать, чтобы было видно, что не я это создаю и не кучка педагогов, но создает это «чудо» вся атмосфера советской жизни.
Я взял темой «Педагогическую поэму», но, работая над ней, я, по совести, не считал себя писателем. «Поэму» я написал в 1928 г., сразу после оставления колонии им. Горького, и считал ее настолько плохой книгой, что не показывал даже ближайшим друзьям. Пять лет она лежала у меня в чемодане, я ее даже в письменном столе не хотел держать.
И только настойчивость Алексей Максимовича заставила меня, наконец, с большим страхом отвезти ему первую часть и ждать с трепетом приговора. Приговор был не очень строгий, и книга увидела свет. Теперь я не думаю быть писателем. Я не скромничаю, но говорю это потому, что считаю — в нашей стране происходят сейчас такие события, на которые надо откликаться всяческими способами. Сейчас я работаю над книгой, которую я считаю нужной практически.
